Другая жизнь

Павел с трудом приоткрыл глаза и сразу же закрыл. Тяжело просто лежать и дышать. Глаза слезились. И через пелену слез он практически ничего не видел. Уяснил только, что была ночь, и он не дома. Но это и неудивительно, последнее, что помнил Павел перед тем, как потерять сознание — это перепуганные глаза дочерей и тупую ноющую боль слева. Только и успел подумать, что же это за шутка судьбы такая — пройти две горячие точки, а загнуться дома в прихожей, когда наклонился завязать шнурки. Да еще и на глазах у детей. Хорошо хоть, младшая с мамкой в магазин пошла. Старших-то он наверняка перепугал. Но вроде ничего, очухался, только непонятно где. По ощущениям, на больницу не похоже. Было немного непривычно лежать, смущала слишком мягкая кровать. И не пахло лекарствами. Павлу приходилось валяться в больницах после ранений, и насколько он помнил, там всегда стоял специфический запах, сновали медсестры, гудели приборы. Павел снова приоткрыл глаза, но смог разглядеть только непонятные силуэты, темные стены, и вроде как в кресле возле двери кто-то спал. И еще балдахин над кроватью. Совершенно точно, это не больница. Так стоп, балдахин?! Павел застонал и снова провалился в небытие. В следующий раз он проснулся днем. Вся комната была залита теплым солнечным светом, что можно было разглядеть танцующие в воздухе пылинки. Красота. А еще можно было рассмотреть прямо-таки царскую обстановку в комнате. Он что, в музее? Павел попытался пошевелить руками, но с невероятными усилиями удалось только вытащить их из-под одеяла. Хотелось в туалет, и Павел понимал, что надо бы крикнуть медсестру, ходить под себя будет еще стыднее. Однако что-то подсказывало, даже если начать вопить, сестричка в белом не прибежит. Хотя кто знает, может, у него крыша поехала, и прибежит не только сестричка, но и медбрат, и врач. Все-таки в последний контракт у него было серьезное ранение головы. Ему сказали, что все в норме, однако окончательно списали в запас: кто знает, что там под черепушкой творится на самом деле. Старшенькая всегда деловито говорила, что голова и нервы — это самое неизученное в человеке и хотела стать то ли неврологом, то ли психиатром. Павел все время путал. Подполковник вздохнул: «Как там его девочки?» Скосил глаза на свои руки и чуть не подавился, когда увидел беленькие симпатичные рюши. Они с женой покупали платье с такими на утренник в садике младшей дочери. Дыхание перехватило не только из-за рюш. Павел медленно приподнял свои конечности и в изумлении уставился на тонкие девичьи ручки с длинными красивыми пальцами, унизанными колечками с камешками. Организм таких усилий и потрясений не выдержал, и Павел снова отрубился. «Да что же это такое, бля?! Ни разу за всю жизнь сознание не терял, даже когда с осколком в башке бегал, пока медики не спеленали, а тут словно барышня кисейная!» Когда он проснулся в следующий раз, то был не один. Павел решил не обращать внимание на то, что в туалет уже не хотелось. Лучше не вдаваться в детали. — Нирай Наяль, как вы себя чувствуете? По внимательному взгляду говорившего мужчина понял, что обращались к нему. Интересно, что означают первые два слова? Ладно, по ходу дела разберется. Хотя чего уж тут разбираться — крыша у него поехала. Павел решил начать с нейтрального: — Где я? — хотелось добавить: «И что за хуйню вы сотворили с моими руками?» Но, во-первых, Павел, как офицер и отец трех дочерей, старался не материться. Вслух. Во-вторых, сил на такую длинную фразу не хватило бы. В-третьих, не стоит, наверное, наезжать на свои глюки. Они-то по сути ни в чем не виноваты. — Вы в своей комнате, нирай Наяль. Что последнее вы помните? Так, а это идея! И добродушный толстяк только что подсказал ее Павлу. Даже если это глюк, то вести себя надо спокойно, чтобы его не приняли за буйного и не запретили посещения. Павел уже практически смирился с тем, что он в дурке. Но с женой и дочерьми хотелось видеться хотя бы изредка. — Я… я ничего не помню, — выдал Павел. Напрягся, голос казался незнакомым, но, вроде, был мужским. Его знаменитое чутье подсказало ему, что это правильные слова. Многие считали, что только чутью Павел и обязан, что оставался жив и здоров после горячих точек, числился на хорошем счету не только у начальства, но и сослуживцев, что встречалось редко. Однако завистники не принимали во внимание того, что мужчина был лучшим на выпуске, а потом и одним из лучших среди офицеров. Когда он планировал боевые операции, то потери среди состава были минимальными, хотя ему постоянно выговаривали, что он слишком долго думает и может в последний момент все изменить. Однако не зря же на пенсии про него не забыли и пригласили обучать новых спецназовцев. — Ах, миленький мой, этого-то я и боялся. Если выхлебать две бутыли микстуры из ледейского корня, то можно настолько впасть в беспамятство, что забудешь как дышать и уме… Но ничего, хорошо, что вы очнулись, — толстяк ласково погладил его по голове, поправил одеяло и внимательно уставился на подполковника. — Вы совсем ничего не помните? Ага, значится, «он» напился какой-то дряни, вызывающей беспамятство. Наркоман, что ли? Но обстановка все равно не походила на наркологический диспансер. Да и не знал Павел о такой дури, как ледейский корень. Да и что ему, взрослому непьющему мужику, отцу семейства, отродясь даже не курившему, делать в элитной лечебнице? Если это все-таки она. В этом были сомнения, стоило только посмотреть на наряд толстяка. Какой-то камзол, что ли, из рукавов рюши торчат. Только парика не хватает, и хоть сейчас его можно в фильм про каких-нибудь Помпадуров. Небось, он еще в колготах и в туфлях на каблуках. Но двигался толстяк резво, Павел оценил, когда мужчина кинулся его поить водой. Вкус у воды был странный, видимо, с какими-то лекарствами, после которых Павла снова стало клонить в сон. — Поспите, нирай Наяль. Все, что вам сейчас нужно — это здоровый крепкий сон. У вас молодой организм, справитесь. Вот поспите и все вспомните, может быть. Последнее толстяк пробурчал себе под нос, но Павел все равно расслышал. Значит, можно и дальше разыгрывать беспамятство, пока… Что пока, подполковник не знал. А еще его, мужика под полтинник, молодым называли только дряхлые бабуськи. И то у Павла было подозрение, что из-за плохого зрения. Опять он спать, что же это такое делается? В следующий раз Павел проснулся практически отдохнувшим. Немного полежал и решил наконец-таки встать с кровати. Пора было оценивать обстановку и масштаб глюков. Облачен он оказался в какую-то распашонку нежно-голубоватого цвета. Кошмар, как младенчик. Когда Павел встал с кровати, в комнату вошла худенькая блондинистая девушка с косой и в такой же одежде. Это здесь такая мода? И эта болезная так по коридорам бегала, изображая ангелочка? Павел решил в знак приветствия помахать рукой. Странность заметил только тогда, когда гостья отзеркалила его движения. Подполковник нахмурился, девица тоже. Павел медленно приблизился к стеклянной гладкой поверхности и коснулся отражения, предположительно своего, хоть оно и было девичьим. Вот такие пироги. Бывший спецназовец, обладатель лысины, намечающегося пузика и трех дочерей, почему-то в зеркале отражался как девчонка. Инстинктивно Павел положил руки на самое дорогое и понял, что ЭТО оказалось-таки парнем. Он даже и не знал, хорошо ли это, с такими-то кудрями. Павел еще раз проверил, задрав распашонку — ну мало ли, ему показалось. Тело и при внимательном осмотре все-таки оказалось пацанячьим, и, видимо, еще росло. Тонкие ножки и ручки, никаких волос, кроме нелепого пушка в паху, небольшой член. А, и еще коса до самой задницы. Кошмар, это кого растят мама с папой? Или хотели дочку, а родился парень, и теперь они это ото всех скрывают? Павел обеспокоился, ему что, и платье придется надевать? Как у этих самых Помпадуров? Ну уж дудки, ни за что он не позволит натянуть на себя то безобразие. — Нирай Наяль, вы зачем встали? И?! И почему вы стоите так? — в комнату вошли толстяк с незнакомой пожилой женщиной и застали Павла как раз за разглядыванием подтверждения своей мужественности. Женщина хихикнула, толстяк шикнул на нее. — Я проверял, в каком состоянии мое тело после болезни. Я же болел? — решил выкрутиться Павел. — Можно и так сказать. Вы ничего не вспомнили, нирай Наяль? Опять это странное обращение, осталось разобраться, это все его имя или нет. Раз уж глюк такой реалистичный, он постарается пока делать вид, что так и надо, и не буянить. Хотя, если бы у него поехала крыша, Павел ведь не понимал бы этого? — Нет, я ничего не вспомнил, — подполковник поправил распашонку и уселся на кровать. Раз от дурман-корня теряется память, то он будет придерживаться этой линии поведения. — Ох, как же так, Наяль, совсем-совсем ничего не помнишь? — запричитала женщина. — И меня не помнишь? — Нет, а должен? — Павел внимательно уставился на нее, от чего она аж за сердце схватилась. — Ну-ну, Илге, не пугай господина. Делай уборку и уходи. Раз уж вы ничего не помните, я немного расскажу вам о вас. Вдруг да что-нибудь всплывет в памяти, — толстяк широко улыбался. Павел согласно закивал. Нет, какой все-таки полезный толстячок, просто находка для шпиона. — Вас зовут Наяль нирай Аллер. Вы младший сын в семье Аллер. Но дома к вам обращаются просто нирай Наяль. — И много у меня еще братьев и сестер? — Нет, еще брат и сестра: Тамиль нир Аллер и сестра Ямила нира Ройян, в девичестве нира Аллер. Вашего отца зовут Айван нир Аллер, но как к старшему в роду, к нему все обращаются нир Аллер. Ваши брат и сестра намного старше вас. Они дети от первого брака вашего отца, а вы - от второго, — в этот момент толстяк замялся. Как будто не знал, говорить еще о чем-то или нет. Потом решил не распространяться на эту тему и продолжил свою речь. Видимо, о семейных отношениях все. Не густо. — Вы учитесь в Военной Академии имени Таллера. Учитесь на офицера для особых поручений, как и все нираи, родители которых решили дать им военное воспитание. Но сейчас вы дома на каникулах, — толстяк запнулся, когда заметил внимательный колючий взгляд Наяля. Ему стало немного жутковато, никогда тихий и робкий мальчик не смотрел так. Но надо принимать во внимание, что Наяль побывал на пороге смерти. Очухается и снова будет таким, как прежде. — Вы сказали… Кстати, вы до сих пор не представились? — Павел требовательно уставился на толстяка. Он услышал, что вроде как «господин», наверное, ему можно так разговаривать? Однако тут же пожалел о выбранном начальственном тоне, вон как собеседник таращится. Да и Илге эта вылупилась на него, как на террориста с детонатором. Толстяк откашлялся: — Простите, нирай Наяль, я не подумал об этом. Я ваш семейный лекарь, Вюнс нир Гаррен. — Нир Гаррен? — Павел решил уточнить, правильно ли он понял насчет имен. — Да, но вы меня с детства называете нир Вюнс. — Хорошо, нир Вюнс, а расскажите мне… Ну, каким я был человеком до болезни? — Павел понадеялся, что вопрос прозвучит нормально. О семье толстяк не хотел распространяться, насчет учебы вряд ли что скажет, так что об этом спрашивать бесполезно. — До болезни вы были милым и послушным мальчиком. И я смею надеяться, что таким же и останетесь, — доктор, в смысле лекарь, натянуто рассмеялся. Павел в ответ также натянуто улыбнулся, что-то ему совсем не нравилась такая формулировка. Они сейчас о парне-подростке говорят или о младенце? — А что случилось? Чем я болел? — Павел понял, что скоро добьет нира Вюнса своими расспросами. Ну да, ему все говорили, что он мастер по точным, но не очень удобным вопросам. Не зря же его в преподаватели позвали. Ух, он там со своими расспросами на экзаменах развернулся. — Вы напились настойки из ледейского корня. Это довольно опасное средство. В малых дозах оно действует как снотворное и успокоительное. Но если выпить много, то можно умереть. — То есть, я хотел покончить с собой? Или я просто напутал с дозировкой? — служанка что-то выронила с громким грохотом. — Нет, это навряд ли. Принимают обычно по паре капель, а вы выпили две склянки, — доктор, то есть лекарь, достал платок и начал вытирать потеющую лысину. — Но я не понимаю, почему вы так поступили. Все было хорошо. Вы, как обычно, все каникулы не вылезали из библиотеки. В гости к вам никто подозрительный не приходил, вы ни с кем не ругались. Павел краем глаза заметил, как засуетилась служанка. Хм, вот с кем надо будет переговорить. — Но довольно разговоров, вам нужно отдыхать. Вот, выпейте и ложитесь. Неужто ему опять надо спать? Сколько ж можно. — А поесть? — Илге, принеси господину завтрак, только легкий, — служанка кивнула и покинула комнату, шурша юбками. А вот женщина была одета немного в другом стиле, что ли. Как англичанка конца ХIХ века, наверное. И на Помпадуру не была похожа. Павел бы еще с удовольствием помучил доктора, то есть лекаря, но действительно почувствовал усталость. Пришлось снова ложиться и пить воду со странным привкусом, но в этот раз он был другим. Его решили опоить чем-то новеньким? Но еще один вопрос крутился у Павла прямо на языке. Хотя, признаться, их было намного больше, но воспринимать что-то важное сейчас он был не в состоянии. И так голова пухла от полученных знаний, пусть их было немного. Хорошо бы спокойно подумать, что теперь делать. — Нир Вюнс, а скажите, почему вы нир, а я нирай? Толстяк растерялся. — Как почему? Потому что вы нирай, а я нир! Да уж, объяснил, так объяснил. Наверное, это из-за возраста, он-то дите почти, а лекарь не молодой уже. В это время вернулась служанка, нир Вюнс откланялся и ушел. Павел с удовольствием приступил к трапезе, которая состояла из каши, по виду напоминающей овсяную, да и по вкусу тоже. Потом он съел что-то похожее на воздушный творог, а потом прикончил, ну пусть, это будет хрустящий бутерброд с маслом, запивая сладким чаем. Вот бы еще колбасы сюда! Хотя он вроде и так наелся. — Надо же, все съели, — служанка все это время сидела рядом и выглядела более расслабленной, чем при докторе. — А что такого? — Да раньше в тебя кашу не запихнуть было, я потому и торгу принесла твоего любимого. А ты все подчистил, — выглядела Илге довольной. Как мамашка, которой удалось накормить гречей капризного мальца. Ага, значит, это был не творог, а торгу. Или она это про хлеб сказала? — Нира Илге… — служанка на обращение выпучила глаза. — Да упаси тебя Прародители! Какая я нира?! Это же благородная дама! Просто Илге. И вправду память отшибло. Я-то думала, ты перед лекарем так. — Илге, а ты знаешь, из-за чего я наглотался этого корня? — Как же не знать, солнышко мое. Это все из-за него. Узнал ты, что у него помолвка. Вот и не выдержало сердечко твое страданий, — Илге ласково взяла его за руку и погладила. Видимо, она к пареньку хорошо относилась, наверное, нянечка какая-нибудь. Кстати странно, что родители до сих пор не навестили непутевое чадо, но для Павла это несомненный плюс. Родные люди сразу бы неладное заподозрили. Павел улыбнулся в ответ. — Ты про кого сейчас говоришь-то? — А ты и его забыл?! А и правильно! Не надо о нем помнить. Ты же у меня такой красавец, получше себе найдешь. Сказать, что Павел напрягся, ничего не сказать. Как-то это объяснение очень странно звучало, как будто успокаивали девочку-подростка, отравившуюся из-за несчастной любви. Илге продолжала лепетать про то, что Наяль хороший мальчик, и что в мире еще много достойных мужчин, и все будет хорошо. Потом служанка опомнилась, что молодому господину доктор, то есть лекарь, велел спать, да и сам Павел чувствовал, что не прочь вздремнуть. Какое-то хиленькое у него тело. И это касается не только тоненьких ножек и ручек. Вообще никакой выносливости! Оставалось надеяться, что во всем виновата та дурь, которой травился парень. Вероятно, после нее так и бывает, нир Вюнс сказал же, что после такого передоза и ласты склеить можно. Оставшись в одиночестве, сонный Павел снова задумался, что вообще за хрень вокруг происходит? Пока что лидировал вариант с сумасшествием. Но тут вроде как неувязочка. Психи же до последнего не понимают, что они психи. И врачи так говорят. По крайней мере, в фильмах, которые выбирает для просмотра старшая дочь. Это она любительница таких странных сюжетов. А так приходилось, конечно, смотреть и романтические комедии, и боевики, и мультики про диснеевских принцесс. Смотря кто выбирал. Так что в разное время Павлу пришлось многого наглядеться. Но он точно знал, что если ты на самом деле псих, то ты этого не понимаешь. Еще он, конечно, знал, что признаваться в любви надо в почти отлетающем самолете и как приманить птичек пением. Интересно, а это ему здесь понадобится? Так, куда-то его не туда занесло, но хорошо, что про себя, свою семью и работу Павел помнит. Про нормального себя. Но вот тут может быть еще один вариант — что он действительно нирай Наяль. И это уже именно он сошел с ума и навоображал жизнь сорокасемилетнего бывшего спецназовца и отца семейства. Но этот вариант категорически не устроил Павла. Подполковник не был готов принять мысль, что его жена и дочери являются выдуманными. Уж лучше пусть он окажется сумасшедшим. Может, его вылечат? И тут на ум пришла еще третья версия. Его средняя дочь — тихоня, любящая читать всякие сказки про магию, гномиков, единорогов и прочее. Один раз они с женой решили для интереса прочитать, чем же чадо увлекается. И там по сюжету дети чудесным образом через старый шкаф попали в волшебный мир. Правда, они все были в своих телах и друг друга узнавали. И еще там был говорящий лев. Больше Павел ничего не запомнил. Интересно, а здесь львы разговаривают? Павел же сам себя не узнавал, тело было совершенно другое. И он совсем один. И уж ни через какие шкафы не проходил. У него вообще сердце прихватило, когда он обувался. Немного поворочавшись, Павел наконец-таки уснул.

*** Всю ночь ему снились странные сны. Несколько раз он видел просто фантастически красивую женщину с длинными светлыми кудрями, как у него. Во сне Павел понял, что это его мать. А он сам, точнее Наяль, был маленьким. Воспоминания как будто слились, и Павел уже не мог понять, где были мысли и чувства Наяля, а где именно его, Павла. Они с мамой гуляли в саду, собирали цветы и плели венки. Потом в знакомой уже Павлу комнате читали книги и над чем-то смеялись. Мать была тоненькой и воздушной, словно девочка-подросток, много улыбалась и звонко хохотала. Павел, хотя нет, Наяль, любил ее всем своим детским сердечком. Любовь была очень сильной и какой-то восторженной. Свободное время они неизменно проводили вместе. Наяль, а теперь и Павел вместе с ним, был уверен, что в Геррии красивее, умнее и добрее мамы никого нет. Да что там в Геррии, во всем мире! Он продолжал думать так, даже когда изможденная мать с потускневшими волосами лежала в кровати, и уже Наяль читал ей книги. Правда, они не смеялись. Потом ему снились Илге, незнакомый мужчина со шрамом (Павел отчего-то знал, что это отец), чопорные невыразительные юноша и девушка (брат и сестра), какие-то слуги, соседи и другие незнакомые люди. Про остальных Павел толком ничего не запомнил, кроме лиц и чувств, которые они вызывали. Так что на утро отчетливо он запомнил только мать. Видимо, Наяль был «маменькиным сыночком». Павлу даже стало за него немного стыдно. Нет ничего странного в том, что сын любит мать, но Наяля эта любовь делала каким-то беспомощным и слабым. Парень как будто до сих пор не оправился после смерти матери, а ведь прошло немало времени. Возможно, это и хорошо, что больше ему никто так подробно не вспомнился, ведь даже эти знания укладывались в голове с трудом. Слишком много их было. Павел был бы рад, если у него, как у компьютера, была возможность перезагрузиться. Проснулся он уставшим. — Солнышко мое, ты проснулся? Как себя чувствуешь? — над кроватью склонилась улыбающаяся Илге. Сегодня после непонятных снов, Павел почему-то был настроен к ней более благожелательно. — Доброе утро, Илге! — Здесь завтракать будешь? Или в столовой? Павел задумался, что, пожалуй, пора выходить из комнаты, заодно, может, и кого из родственничков встретит. Он с горем пополам помылся, оделся и причесался. С первой частью более-менее справился, с трудом отбившись от желающей помочь Илге. Вот еще, чтобы взрослого мужи… парня мыли как дитя. Заодно порадовался, что здесь было такое понятие как водопровод, хоть и довольно примитивное. Но вода лилась и потом куда-то уходила, что подполковника вполне устроило. Однако Павел бы не удивился, если все потом поступало просто в какую-нибудь выгребную яму невдалеке от дома, а про отстойники и очистные здесь и не слыхивали. Со вторым пунктом было сложнее. Как он и предполагал, большая часть гардероба состояла из каких-то жутких чулок, штанов чуть ниже колена, рубашек с рюшами и женских туфель. Нет, Павел понимал, что туфли мужские, но очень похожие были у его жены, да и то выглядели скромнее. Порывшись еще немного, он в самом углу нашел пару темных костюмов простого кроя. «Форма», — догадался Павел и с радостью ее натянул. Рубашки к ней также не отличались оригинальностью. Видимо, в Академии за модой не следили, что его очень порадовало. В том же углу нашлись и грубоватые ботинки. Не очень похоже на домашнюю обувь, но Павел не мог себе позволить спуститься к столу в форме и тапочках, поэтому оделся, как полагается. Самым проблемным оказалось привести в порядок волосы. Вот женщины совсем не из-за глупости свои волосы обрезают. А он раньше думал, что именно из-за нее, и запрещал дочерям коротко стричься. Длинные волосы - сплошное мучение. После того, как в кудрях третий раз запуталась расческа, Павел на это дело плюнул, нашел какой-то шнурок и завязал хвост. Можно выходить «в свет». Интуиция подсказала, что столовая находится на первом этаже, а обрывочные воспоминания помогли не запутаться и выйти к месту назначения. Весь дом был похож на питерский музей. Они иногда семьей ездили в гости к бывшей одногруппнице жены. Там было так же позолочено, роскошно и неуютно. Но для музея такая атмосфера была нормальной. Тут же вроде как жилой дом. Хотя судя по тому, что завтракал Павел в одиночестве, по-видимому, не такой уж и жилой. Стол накрыли как будто человек на пять, как минимум. Хотя потом Павел заметил, что просто стояло множество различных блюд, но всего понемногу. Видимо, чтобы угодить капризному Наялю, который не отличался отменным аппетитом. Павел заметил что-то явно мясное, но почему-то оно стояло в отдалении. А вот всякие фруктики и тот воздушный творог поближе. Не удивительно, что парня ветром может сдуть. С таким рационом это немудрено. Павел с удовольствием впился в самодельный бутерброд. Мясо было похоже на буженину. А вот хлеб все-таки был непривычным и каким-то хрустящим. Илге опять смотрела на него, как на террориста. Снова он что-то не так сделал. Неужто эта неженка вообще мясо не ела? Ну живот вроде нормально реагирует, так что Наяль не вегетарианец. Заметив недовольно-задумчивый взгляд молодого господина, Илге решила развлечь его беседой. Эх, ее мальчик все-таки вырос, и теперь все больше становится похожим на какого-то незнакомого мужчину, скоро забудет и про старую нянюшку-служанку. Как про этого своего, хвала Прародителям. От мыслей Павла отвлекала Илге, вперемешку рассказывая местные сплетни и полезную информацию. Кто с кем наконец-таки начал встречаться и новость о хромающей соседской кобыле подполковника не очень интересовали. А информацию о родне внимательно слушал и запоминал. Павел вообще считал это самой удобной стратегией, будь то беседа с руководством или с женщиной, главное — не упустить из этой болтовни важное. Павел за свою жизнь овладел этим ремеслом в совершенстве, возможно, причина крылась в том, что и начальство, и жена у него были любителями поговорить. Так что трескотня Илге даже немного успокаивала, напоминая о привычном. Отец уехал из имения за день до самоубийства Наяля. Как предположил Павел, лекарь и слуги не стали сообщать хозяину про инцидент с младшим сыном, опасаясь праведного гнева. Из рассказа Илге подполковник понял, что батюшку Наяля все, и не только домашние, побаивались. Официально ему сообщили, что младшему отпрыску нездоровится. На новость особо не отреагировали, мальцу частенько нездоровилось, чему Павел нисколько не был удивлен. Даже его дочери выглядят крепче этого недоразумения. Старший же брат уже несколько лет жил в столице либо бывал в постоянных разъездах. Илге, вспомнив, что у Наяля проблемы с памятью, уточнила, что Тамиль — посол. Сестра уже пару лет как вышла замуж и, соответственно, в этом доме не появлялась. Да и вообще, оказалось, что именно в этот загородный дом (видимо, их было несколько) старшие отпрыски не любили заезжать, так как он был куплен в подарок второй жене отца, матери Наяля. Да и сам глава семейства после того, как дом опустел, не горел желанием бывать в нем и приезжал только на каникулы младшего сына, чтобы хоть немного провести время вместе с ним. Павел уже закончил завтракать, прикончив и кашу, и тот вкусный творог (надо же, раньше он такой любви к молочным продуктам не питал), и понимал, что если болтливую женщину не остановить, то он, не вставая, пообедает, а возможно, и поужинает. Она только радовалась наконец-таки проснувшемуся аппетиту воспитанника. — Илге, а когда каникулы заканчиваются? — Так две недели еще. Можно пораньше выехать, как в прошлом году, если захочешь. Пообживешься, с друзьями поболтаешь. Ага, друзья у него там все-таки были, и ездил он туда вроде как с удовольствием. Раз даже раньше положенного времени приезжал. Дочери в августе от бабушек готовы были 31 числа возвращаться, а лучше в октябре. А тут вон какое рвение, Павел даже немного приободрился. Значит, в этой академии не так уж и плохо. Просто тяжело было представить ЭТО изучающим военные науки, да и боялся, что дразнят мальца с такими-то лохмами. — Я подумаю. — Да-да, конечно. Можно убирать уже? Павел согласно закивал, тут же откуда-то выскочил паренек и сноровисто начал убирать со стола. — Пойдешь в библиотеку? Я твою книгу не трогала, открыта на том месте, где ты закончил читать до того, как… — служанка замялась, — заболел. Библиотека — это же отличная идея! Нет, ему определенно везет на болтунов, даже особо выспрашивать ничего не надо. Заодно и посмотрит, что там недоразумение читало. Возможно, домашку.

*** Насчет домашки это Павел загнул, конечно. Парень читал слюнявый любовный роман про какую-то несчастную придворную даму и коварного нира. Тьфу! Даже его жена такое не любила. А дочери тем более. Поэтому Павел быстро откинул бесполезную книженцию. У него в запасе чуть больше недели, чтобы хоть что-то разузнать про обстановку и условия, разработать стратегию и выработать линию поведения. Никто не должен догадаться, что в какой-то степени глупенькому Наялю удалось с собой покончить. А то кто знает, что с ним сделают в противном случае. Еще оставалась надежда, что его все-таки излечат от шизофрении, или что там за диагноз у его поехавшей крыши? И он проснется в больнице в окружении белых халатов. Было бы не так уж и плохо, это означало, что он бы все-таки увиделся со своей семьей, при воспоминании о которой сердце кровью обливалось. Но не время нюни распускать. У Павла почему-то было подозрение, что все, что его окружает, реально. И что с семьей он больше не увидится. Возможно, оно и к лучшему. Девочкам, конечно, тяжело будет без кормильца, несмотря на то, что у жены есть работа, а старшая учится на бюджете. Но обуза в виде психически неуравновешенного калеки им ничем не поможет. Скорее, наоборот. Так что Павел умом понимал, что лучше уж оставаться здесь Наялем, но сердце с этим было не согласно. Хотелось хоть одним глазочком посмотреть на жену и дочерей, прижать к себе девочек, а Светку крепко поцеловать. Сказать, как он их любит и сожалеет, что так рано ушел. Павел почувствовал, как в носу защипало, а щеки стали мокрыми от слез. Этого не хватало, он теперь вдобавок ко всему еще и плакса?