Уроборос

Lonely shadow’s following me Lonely ghost come crawling Lonely voices talking to me Now I’m gone, Now I’m gone, Now I’m gone Barns Courtney – Fire

      Впервые за долгое время Гинтоки проснулся в полнейшем недоумении. Сколько он ни силился, а так и не мог припомнить, когда и где он ложился спать. Голова не кружилась, не мутило, во рту не было неприятного привкуса – все это указывало на тот факт, что он не мог напиться до полного беспамятства. Да и в теле не ощущалось дискомфорта, а значит, никто его не избивал.       Гинтоки обнаружил себя лежащим на футоне в углу скудно обставленной комнаты на шесть татами, в которой он точно раньше не бывал. Небольшого размера ирори* с закопченным котелком, стенной шкаф, спрятанный за чуть покосившейся дверцей, да пара полок на противоположной стене. Убранство настоящего мадао, а он, Гинтоки, еще пока что в состоянии позволить себе порцию парфе и проигрыш в пачинко!       Саката откинул одеяло, еще более недоуменно почесал голую грудь и оттянул резинку явно не своих штанов. В голову прокралась мысль, что его сознание, ночью упорхнувшее из тела, просто не успело вернуться к пробуждению и было вынуждено вселиться в совершенно другого человека. Мужчина медленно прикоснулся к лицу, и пальцы тут же нащупали трехдневную щетину. По спине пробежал холодок: буквально вчера он лениво водил бритвой по коже, стараясь спросонья не оставить себе пару отметин. С еще большей опаской он дотронулся до волос – они были длиннее, нежели он помнил, но, к огромному облегчению, все так же беспощадно вились. Поэтому единственное, в чем Гинтоки был сейчас уверен, – это его им же установленная личность.       Может, он просто-напросто попал в какое-то мудреное реалити-шоу, и в данный момент за ним наблюдает разношерстная публика Эдо, в том числе и его жадные до наживы малявки, что наверняка продали его со всеми потрохами и кучеряшками, а сами хрумкают попкорн и тыкают грязными пальцами в его хмурящееся с экрана лицо? Гинтоки призвал себя к спокойствию и еще раз обвел комнату незаинтересованным взглядом, стараясь подметить следящие за ним глазки́ хитро замаскированных камер, однако ничего хотя бы отдаленно похожего так и не нашлось. Теория оказалась полностью провальной, и Гинтоки вновь не знал, с чем связать свое нынешнее положение.       У изголовья лежала небрежно сложенная одежда. Не очень-то хотелось облачаться в чужое тряпье, но и выбор был, в общем, не особо велик, поэтому Гинтоки поспешил сменить ночные штаны на темно-синее, почти черное кимоно, хорошенько подпоясался, надел серые в полоску хакама и в довершение всего схватил отпущенные волосы кем-то заботливо подготовленной резинкой. С другой стороны от футона, между матрасом и стеной, как верный пес, ждущий, когда ему свистнут, теснилась катана. Это еще больше убедило, что нужно поскорее отсюда сматываться: ее владелец ждал в гости явно не зубную фею.       Прицепив к поясу меч, полный решимости затолкать его по самую рукоять в задницы всех виноватых, Гинтоки, больше ни секунды не медля, резко отодвинул хлипкую дверь, вышел из дома и ступил на широкую пыльную дорогу, вдоль которой с обеих сторон стояли такие же приземистые халупы, в какой он имел счастье сегодня проснуться. Помнится, в похожих трущобах он когда-то позволил псам Бакуфу себя повязать и приговорить к позорной казни без права совершить сеппуку. Впрочем, он не придавал большого значения ритуальному самоубийству, ему было откровенно наплевать, какой клюшкой забьют его душу в адову лунку, важен лишь проделанный мячом путь до последнего удара, и об этом пути он никогда не позволял себе жалеть.       На улицах и за пределами трущоб было безлюдно. Румяное утреннее солнце, будто смущаясь внимания редких прохожих, неловко выглядывало поверх крыш, потакая все более и более возрастающему любопытству. Около пяти часов – отметил Гинтоки, злорадно ухмыльнувшись: Кагура еще точно спит, и можно попытаться застать ее врасплох, совершив какую-нибудь невероятно гадкую гадость, чтобы еще на долгое время отбить желание потешаться над старшими.       Кабуки чо, как и луноцвет, распускается лишь под покровом темноты, чтобы утром вновь сомкнуть лепестки в смиренном ожидании ночи, и сейчас он молчаливо горел, беспощадно брошенный в пламя зари. Миновав поворот и пройдя пару домов, глава Йорозуи заученным маршрутом направился прямиком к лестнице, бесшумно поднялся на второй этаж и также прошмыгнул внутрь офиса, даже не удосужившись оставить дзори в прихожей. Гинтоки бы непременно сел от удивления, будь в помещении хотя бы одна горизонтальная поверхность, помимо пола. Вся мебель словно канула в Лету вместе со всеми следами пребывания здесь живых существ. Девочки на ее привычном месте тоже не оказалось: шкаф был проверен чисто на всякий случай.       Вдруг одна мысль резко прошила его голову и заставила самурая броситься обратно к лестнице. Спустившись и встав напротив закусочной Отосе, Саката задрал голову кверху. Никакой вывески ни о каких Йорозуях никаких Гин-чанов там не было, хотя Гинтоки в свое время постарался прибить ее гвоздями так, чтобы снять ее можно было только вместе с перилами, из чего напрашивался вывод: мастера на все руки никогда здесь не жили, что само по себе звучало как концовка дешевого фильма ужасов без возрастных ограничений.       Мужчина замахал перед своим носом рукой, словно стараясь отогнать бредовые видения, однако сколько он ни смотрел, вывеска появляться не желала. В конце концов он опустил голову и потер занывшую от неудобного положения шею. В голове как-то мигом опустело, а в ушах застыл не дающий ни на чем сосредоточиться звон. Как он должен реагировать? Злиться? Беспокоиться? Гинтоки никак не мог выбрать что-то одно, внутри плескался целый коктейль разнообразных эмоций, ведь об его дом, где он создал семью и обзавелся новыми воспоминаниями, просто вытерли ноги. Отчаянно захотелось, чтобы это все оказалось только шуткой – он простит не задумываясь.       Стоило онемению спасть, и Гинтоки принялся стучаться в дверь закусочной.       – Карга, открывай! Уж ты-то точно там!       Сначала показали носы несколько разбуженных соседей, прежде чем дверь с громким хлопком открылась и разгневанная владелица стала кричать в ответ:       – Какого черта тарабанишь? Мы открываемся в семь вечера!       – А для нас разве не круглосуточно работаете? – Припомнил Гинтоки, что уже давно сделал эту закусочную общественной столовой для вечно безденежных мастеров на все руки.       Отосе нахмурилась и ткнула пальцем мужчине в грудь без тени узнавания во взгляде.       – Это тебе не супермаркет! И для кого для вас? – Старушка многозначительно заглянула непрошеному гостю за спину, показывая, что больше никого не видит. – Ты, что ли, император, обращающийся к народу?       Гинтоки, несомненно, любил переругиваться с ней, это стало чуть ли не ежедневной нормой для того, чтобы день удался, но сейчас эмоции от разговора все дальше и дальше уходили в минус, в самые недра, чтобы затем поднять на поверхность лаву. Нервы сорвались с предохранителя, и Гинтоки, едва ли осознавая, что делает, схватил женщину за плечи и наклонился ближе к ее лицу.       – Прекрати, – холодно прошептал Саката, – это уже, и правда, ни капли не смешно.       Отосе насторожила резкая смена интонации. Стоящий перед ней мужчина тут же перестал быть в ее глазах обычным пьяницей – он безумен, ему нужна помощь, а в крайнем случае – наручники.       – Успокойся. – Она тоже понизила голос. – Попытайся внятно объяснить, что ты хочешь.       Поблизости пронеслась волна испуганного шепота. Гинтоки досадливо поморщился: зеваки приняли его за ненормального, но разбираться еще и с ними – непозволительная роскошь.       – Не ври, что не знаешь меня, иначе шутка слишком затянется.       Отосе – одна из четырех главарей квартала Кабуки, и ее информационная сеть еще пока что ни разу не подводила. Она чувствовала, как рукоять его меча касается ее бока. Она безотрывно смотрела в горящие яростным огоньком алые глаза. Она слышала о самурае с белыми волосами, словно тот всегда носил с собою смерть**. Она знала, как зовут этого человека.       – Белый демон Саката Гинтоки.       Шепотки стали значительно громче. Мужчина отпрянул, чувствуя себя так, будто ему дали пощечину. Теперь он был точно уверен в том, что все происходящее не игра, ведь его старушка никогда бы не ударила его прошлым. Он проиграл это сражение, потому что не представлял, как мог против этого бороться. Он совершенно точно не уходил на несколько дней из дома, а его дети вместе с Генгаем не соорудили нового андроида с завышенной самооценкой и чувством долга. Не было никаких подозрительных заказчиков, подсунувших опасную реликвию с далекой планеты. Все люди, сейчас столпившиеся позади него с Отосе, выглядели гораздо натуральнее его самого, будто это он вредоносная бактерия, попавшая в хорошо отлаженный организм, который, поднапрягши весь имеющийся у него иммунитет, во что бы то ни стало изживет его и уничтожит.       Если его не знала Аяна, приютившая сломленного демона под своей крышей и отворившая ему двери в будущее, то искать других людей, помнивших старину Гин-сана, не было никакого смысла. В каждой истории есть отправная точка, и таковой в Эдо была именно старушка. По какой-то совершенно невиданной причине в этой извращенной реальности Гинтоки эту точку обошел стороной.       Саката сделал еще один шаг назад и прикрыл глаза ладонью. Как же хотелось навечно спрятаться в этой темноте... Но он не сбежит, останется на поле боя до тех пор, пока не убедится, что Кагура и Шинпачи в порядке, и ситуация не требует его вмешательства. То, что здесь он им чужой, не снимает с него ответственность за их безопасность и благополучие. Когда мужчина опустил руку, владелица закусочной прочитала в его взгляде отчаянную решимость, но не ту, закрадывающуюся к людям, что переступили черту и стали морально готовы к совершению тяжелого преступления. Взгляд его был светлым, не затуманенным тяжестью прожитых лет, он направлен вперед, цепко ухватившись за лежащую где-то до боли желанную цель. Сразу стали неважными слова об опасном самурае, чудом избежавшем казни и бродящем по окрестностям Эдо в поисках новых жертв. У Отосе были свои глаза и уши, чтобы вынести собственное суждение об окрещенном преступником человеке, что скорее был похож на потерявшегося верного пса, а не на бешеную и голодную шавку.       – Уходил бы ты отсюда, – доброжелательно сказала она, принявшись шарить в складках кимоно и запоздало вспомнив, что оставила пачку сигарет в комнате на полке. – Кажется, кто-то уже вызвал полицию.       Гинтоки коротко кивнул в знак благодарности и уже было собрался сорваться с места, как с той стороны, куда он планировал бежать, раздался вой сирен, а вскоре показалась и сама машина хранителей правопорядка. Только вот принадлежала она не полицейским, мужчина хорошо знал разницу, ибо не раз приходилось в качестве конвоируемого сидеть на заднем сидении служебной машины шинсенгуми. С этими ребятами могут возникнуть проблемы.       И почему именно сегодня в патруле были заместитель командующего и капитан первого отряда!       – Вот ты наконец и попался, Широяша! – зычно прокричал Хиджиката, на ходу обнажая катану и приближаясь к нему.       Окита же не выказывал особо рьяного желания вступить в схватку. Он лениво крутил в руке оружие, переворачивая его лезвием то вверх, то снова вниз. Он даже пожелал Гинтоки удачи в избавлении его от надоедливой занозы в заднице. Однако Саката не обманулся его спокойным тоном, он заметил, что Сого собирается по широкой дуге обогнуть его и переместиться ему за спину, чтобы отрезать путь к отступлению.       Хиджиката все приближался, а Гинтоки потерял к нему всякий интерес. Его взгляд перекочевал ему за спину и в изумлении остановился на том, кто последним вылез из машины.       На первый взгляд Шинпачи был все тем же мальчишкой, что всюду следовал за ним. Простой, добродушный, усердный и порой чрезмерно серьезный, от чего, скорее, становилось смешно. Но чем больше Гинтоки смотрел, тем сильнее уверялся в мысли, что от прежнего Шимуры остались разве что только его извечные очки. Юношеские черты сковала непривычная жесткость, а в глазах ни капли живого тепла. Это не мальчик из Йородзуи, это офицер шинсенгуми, прибывший, чтобы покарать убийцу за его грехи.       – Хиджиката-сан, Окита-сан, – обратился к сослуживцам Шинпачи, немного резким движением поправляя нашейный платок форменной одежды и тоже обнажая катану, – прошу, оставьте его на меня.       – Не глупи, Шимура, – не оборачиваясь, бросил замком, – не дорос ты еще тягаться с одним из лидеров Джои.       – Да, не глупи, Шинпачи. – Гинтоки миролюбиво выставил перед собой руки, наотрез отказываясь сражаться с бывшим подопечным. – Оставь разборки для взрослых.       – Как ты смеешь обращаться ко мне по имени? – взбеленился мальчик и ринулся на него с такой прытью, что даже Хиджиката не успел вовремя среагировать и остановить несдержанного подчиненного. Следующая фраза прозвучала уже под аккомпанемент лязга встретившихся друг с другом лезвий: – Такие, как ты, должны умереть!       Гинтоки без труда сдерживал яростный напор, хотя и должен был признать, что силы у того явно прибавилось. Мужчина воочию видел, с какой еле подавляемой ненавистью Шинпачи изматывал себя на тренировках ради этого самого момента. Пахло личным мотивом, ведь только он мог разжечь столь бурное пламя в чистом и мягком сердце.       Гинтоки увеличил давление и оттолкнул от себя неожиданного оппонента. Он решил выяснить ответы на интересующие его вопросы, подчинившись правилам игры этого лживого мира. Скривив губы в ядовитой усмешке, он подлил масла в огонь, откровенно глумясь:       – Напомни мне, пацан, что же я тебе такого сделал, что ты так и норовишь вцепиться мне в штанину, жалобно скуля?       – Так и быть, освежу твою память. – Шинпачи спрятал руку за спину, и на его лице почти неуловимо отразилось нетерпение вперемешку с тенью подступающего счастья. – Только сначала дай мне убедиться, что ты никуда не сбежишь, прежде чем мы начнем беседу.       Гинтоки хлопнул себя по груди и состроил обиженную гримасу, показывая, что обладает достаточной толикой вежливости, чтобы дослушать собеседника до конца, а также он, хмыкнув, кивнул в сторону Тоширо, затем скосил глаза на Сого и пожал плечами, словно спрашивая, каким же образом смочь ему сбежать.       Его кривляния не оценили. Хиджиката, видимо подумав, что тот подобными уловками пытается усыпить их бдительность и рассчитывает прошмыгнуть в образовавшуюся брешь, прикрываясь мирными гражданами, которые глупой ослиной толпой продолжали топтаться чуть поодаль, нервно выкрикнул: «Стой!»       – Я и так сто...       Прогремевший выстрел и внезапная резкая боль дали Гинтоки понять, что заместитель командующего обращался не к нему. Мужчина выронил меч и прислонил обе ладони к быстро намокшей ткани на животе. По пальцам поползли горячие красные змеи. Дикость происходящего не укладывалась в голове. Его Шинпачи не мог убить человека.       – Твою мать, Шимура, он нужен нам живым!       – Не беспокойтесь, Хиджиката-сан, это его не убьет. – Затем он обратился к поверженному подлым приемом ронину, не опуская пистолета: – Отвечаю на твой вопрос – вам, джоишиши, не стоило взрывать корабль, на котором работала моя сестра, потому что за ней увивалась одна горилла, впоследствии оказавшаяся командующим шинсенгуми и взявшая меня под свою опеку, благодаря чему я теперь могу официально убивать таких мразей, как ты.       Гинтоки упал на колени. Он не знал, что именно его подкосило: дырка в животе или же шокирующая новость.       – Отае мертва? – надломленным голосом спросил Саката, пытаясь отыскать в родном лице хотя бы малейший признак того, что ему говорят неправду.       – Да, – бесцветно ответил Шинпачи, даже не поинтересовавшись, откуда Широяша знает имя его драгоценной сестры: бессонные ночи стенаний сделали его равнодушным и совершенно нелюбопытным, – и ты уже тоже.       Вторая волна боли накрыла Гинтоки с головой и молотком ударила по мозгу. Самурай барахтался в ней, хватал ртом воздух, хрипел и захлебывался в собственной крови. Кто-то подбежал, послышались крики, но они доходили до ушей словно сквозь толщу воды. Он тонул, и чем глубже опускался, тем тусклее становился свет. Гинтоки протянул руку, желая ухватиться за Шинпачи. Сейчас его больше пугал не холод разверзнувшейся под ним бездны, а мрак, в котором заблудился мальчишка. В безумстве он порывался сказать ему, что мастер на все руки все исправит, но лишь красные пузыри лопались на губах. Спина коснулась дна, свет окончательно померк, а пальцы в последний раз бестолково мазнули по воздуху. _________________________       *Ирори – очаг в традиционном японском доме, над которым подвешивали на специальный крюк посуду для приготовления пищи.       **Белый цвет в Японии ассоциируется со смертью.