Счастливые трусы

Когда я получил по е-мейлу от своего агента синопсис нового сериала, я не смог его распечатать. В долбаном принтере не было ни капли краски, и пришлось быстро читать с экрана, а я этого не люблю. Едва одолев несколько абзацев, я дико захотел курить. Не потому, что меня смутила гей-тема, а потому, что когда я делаю что-то, что мне не очень нравится, мне постоянно хочется курить. Сигарет не было. Зло отшвырнув пустую пачку, я снова уставился в экран. Кастинг уже идет, отправляться нужно прямо сейчас, в жутко неудобное мне место, до которого нужно добираться несколько часов. Раздражение, разрастающееся внутри, сигнализировало о том, что этот кастинг — очередной пшик, очередная трата времени и нервов. Мне лучше сосредоточиться на воскресном выступлении в театре — хорошо отдохнуть и выспаться перед завтрашним генеральным прогоном. Какой нахуй кастинг вечером пятницы на другом конце Лос-Анджелеса? Зазвонил телефон. Поднимая трубку, я практически был уверен в том, кого услышу на том конце — и не ошибся. Сьюзен все поняла по моему недовольному вздоху и просто быстро сказала: «1400 долларов штрафов за неправильную парковку и просроченную регистрацию грузовика, плата домовладельцу за следующий квартал, и, наконец, ты мне должен тысячу баксов, Харольд!» Похоже, у меня нет вариантов, я должен туда поехать. Иногда приходится делать то, чего от тебя ждут, хотя бы ты триста раз был уверен в том, что все это бесполезно. Спасибо, что не было дождя. И спасибо, что кастинг-директором была брюнетка. Я почему-то нравлюсь брюнеткам, понравился и Линде, поэтому перед Роном и Дэниэлом предстал с мощной протекцией. Уже через час я оказался внизу, на пороге здания, где располагалась студия, с объемной папкой в руках, просьбой прочесть сценарий и перезвонить завтра. Навстречу по ступенькам несся разносчик пиццы с кучей коробок, не исключено, что для Рона и Дэна, закончивших кастинг. Я предусмотрительно посторонился, налетел плечом на стоящего справа охранника и выронил папку со сценарием. Блядь. Курьер, невнятно извинившись, скрылся за стеклянной дверью, а охранник наклонился было, чтобы мне помочь, но я остановил его и сделал то, что должен был сделать, если уж собрался играть в этом долбаном шоу. Сел задницей на эту желтую папку и с видом феерического дебила попросил у охранника закурить. — Спасаем предприятие, сэр*? — понимающе подмигнул он, протягивая мне сигарету. Я улыбнулся. В Голливуде даже охранники мечтают стать актерами, прославиться и иметь возможность когда-нибудь со слезами на глазах поблагодарить маму и свою охранную контору со сцены театра Долби. Сейчас я думаю, что уберег таким образом от краха коулиповский проект, но не свое собственное сердце.

***

Рэнди Харрисон мне не понравился сразу. Слишком много снобизма и слишком много подчеркнутой вежливости для столь юного существа. Он был похож на до предела сжавшуюся пружину, которую только тронь — и она распрямится с максимальной отдачей и противным скрежещущим «дзынь», полосующим по мозгам. Мне очень часто хотелось отвесить ему подзатыльник — просто так, чтоб перестал выделываться и хоть иногда расслаблял свои худые упрямые плечи. Меня бесило в нем абсолютно все — начиная от крепко поджатых и всегда будто влажных губ, до дурацких трусов с диснеевским Микки Маусом. Уже потом Теа мне хохоча объяснила, что это так называемые «счастливые трусы**» Рэнди, в которых он играл свой первый спектакль, но пока я этого не знал, они меня раздражали безмерно. И чем больше негативных эмоций я испытывал по отношению к своему партнеру по сериалу, тем непринужденнее и добродушней старался себя с ним вести. Рэнди не велся. Даже спустя несколько месяцев совместной работы, целуясь со мной и изображая любовь на площадке, в обычной жизни он старательно меня игнорировал и сводил все наше общение к минимально приличествующему официозу. И однажды меня это до того достало, что я решился с ним откровенно поговорить. — Эй, Рэнди, что ты делаешь сегодня вечером? — довольно банально начал я, нагоняя его в коридоре, ведущем из павильона в гримерки. Он сразу напрягся и, не оборачиваясь и даже не останавливаясь, буркнул в ответ: — Сплю! — Один? — бестактно поинтересовался я и, обиженный его презрительной реакцией, попытался заглянуть ему в лицо. Он остановился и, возмущенно глядя на меня поверх своих очков, уточнил: — А ты с какой целью интересуешься? — Может, хочу составить тебе компанию, Рэндс, ты об этом не думал? — я почему-то снова разозлился на него и меня понесло. — Секс с красивым мужчиной помог бы тебе скрасить пятничный вечер. Его глаза гневно сузились, а щеки моментально полыхнули огнем. Но он тут же взял себя в руки и довольно спокойно ответил: — С красивым мужчиной — возможно. Но ты-то здесь причем? Я будто с размаху наткнулся на стену — его слова выбили у меня весь воздух из легких, и я вынужден был несколько раз шумно вдохнуть. Голубые глаза за стеклами очков недобро сверкнули. — Я не трахаю неопределившихся, Гейл, извини. «Блядь! Трижды, сто тысяч раз блядь!» — думал я, стоя в коридоре перед закрывшейся у самого моего носа дверью его гримерки. Вот так вот изящно и неподражаемо сопляк Рэнди Харррисон дал мне понять, что я не в его вкусе. Не в его чертовом вкусе! Да еще и походя определил мое место в наших гипотетических сексуальных отношениях, если вдруг я определюсь. Сказать, что меня это взбесило — ничего не сказать. Я готов был рвать и метать, выломать эту чертову дверь и прямо сейчас доказать этому напыщенному засранцу… что? Что я мог ему сделать? Отлупить, наорать, трахнуть? Плюнув, я развернулся на пятках и направился в душевую. Одно мне стало предельно ясно, что Харрисон ненавидит меня почти так же сильно, как сам раздражает меня. И теперь я не мог придумать, что делать с этим внезапно открывшимся фактом. О том, как эта ссора может повлиять на наши дальнейшие совместные съемки, оставалось только гадать. По крайней мере в понедельник в его поведении ко мне ничего не изменилось. Он так же, как обычно, самозабвенно выкладывался в процессе работы и так же отстраненно вел себя в перерывах. Мне хотелось думать, что и я веду себя по отношению к нему как всегда. Однако кое-что не давало мне пребывать в обычном своем состоянии перманентного бешенства, а именно то, что я стал обращать внимание на его реакцию на себя. Когда я смотрю на него. Когда обнимаю, глажу или целую. Когда помреж останавливает съемку, чтобы поправить мои руки у него на плечах. Я увидел, что он реагирует на меня, и реагирует очень заметно — розовеет, потеет, иногда сбивается с ритма дыхания и прищуривает глаза. И я начал непроизвольно провоцировать эти реакции — чуть сильнее, чем требуется, обнимать, чуть больше наваливаться, чуть крепче и напористее целовать. Помню, как нарочно удерживал его голову у своего паха дольше, чем нужно, не просто запустив руки в волосы, но настойчиво прижимая к себе. Никто ничего не заметил, но он, как мне кажется, готов был просто лопнуть от злости. Я ждал возмущений, претензий, скандала — но ничего не случилось. Он словно дал мне зеленый свет, и я куражился, наслаждаясь своей безнаказанностью. Ровно до тех пор, пока не понял, что он меня просто боится. Вот так вот банально. Высокомерная задница Рэнди Харрисон до чертиков боится меня. Я это понял, поймав на его лице выражение страха в момент, когда нам в очередной раз выдали раскадровку следующей серии, где было много постельных сцен. Это длилось буквально секунду. Потом выражение страха сменилось растерянной обреченностью, а потом его губы снова поджались, и челюсть упрямо выдвинулась вперед, закаменев. Я стал пристальней наблюдать за ним. Он ни с кем не водился. Из всех только Теа и Шерон могли похвастаться его дружеским расположением, да и то совершенно очевидно, что инициатором этих отношений всегда выступали они. Шерон просто взяла Рэнди под свою материнскую опеку, как в сериале. А Теа… Теа просто блондинка, наверняка у всех блондинов мира много общего, и им всегда есть о чем поговорить. Неизменно вежливый и приятный в рабочем процессе Рэнди оставался до странности замкнутым в личном общении, проще сказать — он близко к себе никого не подпускал. Что творится в его аккуратно подстриженной голове, не знал никто, так же, как никому не было известно, чем он занимается в свободное от работы время. Он редко ездил с нами на корпоративные экскурсии выходного дня, а все эти вылазки к Ниагарскому водопаду, обеды на молочных фермах и ночевки в Casa Loma, организуемые Хэлом и Питером, им игнорировались по умолчанию. Со временем все к этому привыкли и Рэнди просто оставили в покое. Все, но не я. Особенно после его дня рождения, во время которого я вдруг осознал, как он непозволительно, сверхъестественно и просто до спазмов в желудке красив. Рон снял для празднования двадцатитрехлетия Рэнди один из залов в «Guvernment», клубе, где снимались масштабные вечеринки в Вавилоне, когда не хватало места в «Fly». Все знали, что там будет отмечаться день рождения Рэнди, кроме самого Рэнди, который заранее всех предупредил, что отмечать ничего не хочет, и никаких карнавалов в павильоне, как на дне рождения Хэла, ему устраивать не нужно. Официальная версия была такова — Шоутайм устраивает вечеринку в связи со стартом рекламной кампании в США, выходом съемок сериала на финишную прямую и определением сроков показа пилотных серий. Харрисон обязан был присутствовать на этом мероприятии так же, как и весь каст. И он, конечно же, пришел. Поразив до глубины души и промежности не только меня, но и целую кучу народа. — О боже, Рэнди, будь моим кумиром! — в духе сериального Эммета воскликнул Питер и театрально схватился за сердце. Восторги Пейджа поддержали все, обступив именинника плотным кольцом и засыпав удивленными возгласами и комплиментами. Он действительно потрясающе выглядел, а когда узнал о нашем коллективном обмане — просто расцвел. А когда еще немного выпил и пошел танцевать — мне оставалось только на него глазеть и нервно курить в сторонке. На нем были черные узкие джинсы с высоким поясом и белая вышитая рубашка с распахнутым воротом и широкими рукавами. Вроде бы ничего особенного, но как же это ему шло! Какая-то смесь романтичного кантри и утонченной богемности, удачно подчеркивающая гибкую легкость фигуры и тонкую талию. Он не был похож ни на интеллигентного самого себя, ни на разбитного подростка Джастина, скорее на молодого пирата Неда Лоу, на капитана Блада, покачивающегося на носу своей «Арабеллы», на… Тут я решил, что мне нужно выпить виски и сосредоточиться на чем-нибудь противоположном. Противоположный пол в лице Мишель Клуни не заставил себя долго ждать. Да, я спал с Мишель уже несколько раз и планировал продолжать это делать. Она не хотела афишировать наши отношения, а я не настаивал — мне тоже так было удобно. Мы симпатизировали друг другу, у нас был отличный секс — что еще нужно? И прямо сейчас ее появление мне было приятно, и я не желал задумываться о том, почему во время разговора я не смотрю ей в лицо. Почему меня так неотвратимо тянет смотреть в ту сторону, где среди веселящейся толпы, в центре прозрачного танцпола, изящно двигается невысокая и ладная фигурка Рэнди Харрисона… О том, что просто хочу его, я догадался только после премьеры пилотных серий. Мы так горячо и правдиво изображали страсть на экране, что грех было не возбудиться. А самое главное — это ведь было возможно. Рэнди любит мужчин, и мы уже столько раз почти занимались сексом на съемках, что перейти это «почти» не составит обоим совсем никакого труда. Я так уверился в этом и так загорелся, что сразу по возвращении в городок после показа завалился к нему в трейлер с бутылкой вина. Черт его знает, почему я решил, что он мне не откажет. Возможно, находясь под впечатлением горячих сцен, увиденных на экране, я и мысли не допускал, что в реальности все может быть между нами как-то не так. Все казалось таким естественным и, черт возьми, таким органичным, будто мы трахались с ним уже тысячу раз. Я ведь знал, какой он на вкус, знал его запах, слышал стук его сердца так близко, у самой груди. Знал все особенности его тела, столько раз трогал руками, видел каждую родинку и просто привык. Я хотел, черт возьми, логического завершения всех этих действий, которые так волшебно выглядели на экране, и к которому в реальности мы почему-то так и не подошли. Я хотел кончить сам и сделать так, чтобы кончил он. Поэтому я ничуть не волновался, стоя перед его чертовой дверью. Он открыл мне и будто вовсе не удивился. Отступил вглубь тесного коридорчика, приглашая войти. Там было темно, и я сразу обо что-то споткнулся. Потом задел что-то рукой на невидимой полке, хотел пошутить по этому поводу, но почему-то не смог. Рэнди молча прошел вперед меня в свою комнату, освещаемую из окна лишь скудным светом уличного фонаря, и присел на кровать. Свободным оставалось только невесть откуда взявшееся офисное кресло на колесиках, на нем разместился я, торжественно водрузив бутылку на стол. — Почему у тебя так темно? — Я никого не жду. — Намекаешь, что я не вовремя и мне лучше уйти? — Ты все равно не уйдешь. — Нет, — подтвердил я и решил уточнить, кивнув на бутылку: — И я не за этим пришел. — Я понял. Он сидел прямо, на самом краешке кровати, и смотрел на меня сквозь полумрак. Я не мог разобрать выражение его лица, но в тесноте трейлера отчетливо слышал его взволнованное дыхание. — Нам надо поговорить. Он согласился, кивнув: — Да, думаю, давно уже нужно. Я удивился: — Так, может быть, ты и начнешь? Он помолчал, а потом выдал довольно сварливым тоном: — Если бы я хотел что-то начать, то пришел бы к тебе. Ты об этом не думал? Я расценил это как приглашение и тут же как-то весь моментально взмок. Рэнди продолжал выжидающе смотреть на меня, а я понимал, что теперь моя очередь, я должен что-нибудь сделать. Или сказать. Нет, лучше все-таки сделать. Встав со стула и даже не потрудившись снять куртку, я присел к нему на кровать. Молча. Потом неловко обнял за плечи и потянулся к губам. Он тут же вскочил: — Блядь, Харольд, ты когда-нибудь прекратишь все это дерьмо?! И тут я понял, что промахнулся. Что все изменения в образе Рэнди совершились только в моей голове, а реальность осталась такой, какой и была всегда. Перед собой я видел обычного Рэнди — закрытого, строгого, слегка надменного партнера по съемкам, не желающего иметь со мной помимо работы ничего общего. Он нервно хрустнул пальцами и, глядя на меня сверху вниз, возмущенно продолжил: — Поверить не могу, что ты приперся ко мне домой среди ночи, чтобы опять заниматься всей этой херней! Ты думаешь, тебе это просто так с рук сойдет? Как обычно? — Какой херней? — начал было я, искренне не понимая, к чему он клонит. — Какой? Да всей этой твоей херней, Харольд! От которой меня тошнит! Тебе, наверное, кажется, что это остроумно и охуеть как весело всё — эти тупые намеки, сальные взгляды, прикосновения… — Прикосновения? — я охуел. — Ты прав, это НЕ прикосновения! Ты позволяешь себе унизительно лапать меня на съемках! Блядь, на каком основании? И как долго я еще буду вынужден это терпеть? Не буду говорить о том, каким я себя почувствовал мудаком в этот момент, скажу только, что мне стало стыдно. Я будто увидел все свои действия со стороны, глазами Рэнди, который, в принципе, реально не знал, что мое отношение к нему изменилось, и продолжал это воспринимать, как неприязнь. — Послушай, я как раз и пришел, чтобы сказать тебе… — Что ты хотел мне сказать? Опять предложить переспать? К черту иди, гомофобный ублюдок! Я не виноват, что противен тебе, понятно? Не надо было подписываться на эту роль! Если бы я был чуть более эмоциональным и чуть менее актером, я бы открыл рот и просто хлопал губами беззвучно, как рыба. Нарваться на обвинения в гомофобии, играя главного персонажа в гей-шоу, вот уж чего я меньше всего ожидал. Особенно от Рэнди, с которым я всегда был особенно деликатен. Ну, или мне казалось, что был. — Послушай, я вовсе не… — Не гомофоб, ты хочешь сказать? А чем тогда я заслужил такое твое «особенное отношение», если не тем, что я гей? Почему, черт возьми, ты только со мной себя так мерзко ведешь? — Я не веду себя мерзко! — настало и мое время ответить. Большая часть обвинений Рэнди была несправедлива, и то, что он все время перебивал меня, начинало бесить. — Я не гомофоб и уж тем более не имею ничего лично против тебя! И я не смотрю на тебя сально. — Я почему-то вспомнил, как смотрел на него на дне рождения, и невольно сбавил обороты. — И не пытаюсь как-то унизить. — Да? А зачем ты пришел тогда и полез целоваться? — Для тебя это унизительно? — А я давал тебе повод? — Нет, но… — Что но, Гейл? Я никогда не флиртовал с тобой, не кокетничал, не делал никаких намеков. Черт, да я даже не говорю с тобой никогда ни о чем, кроме работы! На каком основании ты позволяешь себе приходить ко мне и лезть целоваться? Это либо желание в очередной раз поиздеваться надо мной, либо сексуальное домогательство — третьего не дано! Или ты хочешь сказать, что уже давно пылаешь страстью и неистово хочешь меня? Это был провокационный вопрос, на который можно ответить только «да» или «нет». И, конечно же, Рэнди Харрисон был уверен, что я отвечу «нет», расписавшись тем самым в том, что в очередной раз собирался его унизить. Так вот хуй там. Я встал и сказал: — Хочу. Он опешил. Привыкнув к полумраку, с близкого расстояния я очень хорошо видел его лицо — все то замешательство и непонимание, которое застыло на нем. — Хочешь — что? — Не что, а кого, — многозначительно поправил я и неотвратимо придвинулся, поигрывая бровями. Сзади была стена, и ему было некуда деться. — Я действительно пылаю страстью и неистово хочу тебя, Рэнди, — я подпустил в голос томной хрипотцы и облизнул губы. — Уже ооочень давно… Договорить я не успел, потому что мне прилетело по печени и, согнувшись в три погибели, я сначала попятился, а потом грохнулся на пол, пытаясь унять пульсирующую боль в животе. — Какой же ты урод! — выплюнул Рэнди, продолжая стоять в стойке, из которой только что блестяще исполнил левый хук по моему корпусу. — Пошел вон отсюда! Какое-то аномально веселое бешенство вдруг обуяло меня. Ей богу, это были последствия шока или что-то в этом же роде — нечто необъяснимое побежало по венам, холодное тепло, пузырящийся газ. Боль отступила, я встал. — Вот теперь я тебя точно трахну, — спокойно сказал я, даже, кажется, улыбнувшись. И снова пошел на него, демонстративно расстегивая ремень. — Даже если мне тебя придется связать. И я действительно готов был это сделать. Черт знает как, но Рэнди моментально оценил всю опасность создавшегося положения. Молниеносно схватив бутылку и коротко замахнувшись, он со всей силы грохнул ею о край стола. Вид хлынувшей на его одежду темной жидкости и звук рассыпающихся по полу осколков отрезвили меня и остановили. — Только попробуй ко мне подойти! — выкрикнул он. Сладкий запах «Пиллиттери Айсвайн» разлился вокруг, его можно было потрогать руками. Наваждение спало, и если б не это, то жалкий осколок стекла, зажатый в его кулаке, остановить меня бы не смог. По инерции, пытаясь принять более удобное положение, чем то, в котором застыл, остановившись, я дернулся вперед. Он мгновенно прижал бутылочное горлышко к своему горлу и прошипел: — Не подходи. Я секунд пять еще смотрел на него во все глаза, ошеломленный, потом развернулся и вышел. Аккуратно прикрыв за собой эту чертову дверь. ____________________________________________________________________ * Падение текста роли, если действие происходит в театре, или сценария, если речь идет о кино, на пол или на землю – чревато страшными последствиями. Актер, уронивший текст, будет снят с роли, а если сценарий упал перед премьерой – фильм обречен на провал. Когда такое случается, даже начинающий актер знает: нужно немедленно сесть на бумаги – хоть на пол, хоть в снег, хоть в грязь. А потом встать, прижимая сценарий к мягкому месту – тогда действие плохой приметы будет нейтрализовано. ** Практически у каждого актера есть свой талисман, приносящий удачу на сцене или на съемках. Например, Колин Фаррелл на киносъемках всегда носит одни и те же боксерские трусы, украшенные «счастливыми» трилистниками. А Робин Уильямс – перламутровую статуэтку в кармане, доставшуюся от отца. Джон Уэйн всегда стрелял на съемках из одного и того же шестизарядного револьвера, с которым снимался еще в своем самом первом вестерне. Джеймс Стюарт носил в течение всей кинокарьеры одну и ту же шляпу. Рита Хэйворт на любые съемки надевала что-нибудь голубое. Джеффри Раш, идя на вручения кинопремий, берет с собой «на удачу» резинового утенка, которому дал имя Даффи, и т.д.