Счастливые трусы

Рэнди Харрисон, кроме всего прочего, оказался еще и чокнутым сукиным сыном. И я почему-то не мог не улыбаться, прокручивая в голове все то, что тем вечером произошло. Он, конечно, мудак, каких мало, истеричка и мечта психиатра, но, к своему удивлению, хотеть я от этого его меньше не стал. Напротив. И я, блядь, всячески демонстрировал ему это! Я смотрел ему прямо в глаза, при рукопожатии удерживал подольше его руку в своей, многозначительно улыбался и делал все то, что советуют на гейских форумах для того, чтобы показать свое расположение парню. Рэнди предсказуемо не велся, а я настойчиво продолжал. Куда мне спешить, если мы все подписали пятилетний контракт? Уж за такое время мне что-нибудь да обломится обязательно. Но самое главное, я старался показать ему свои чувства на съемках. Перестал его зажимать и «унизительно» лапать, как он выражался, и просто получал удовольствие. От прикосновений, объятий, от поцелуев. Я заметил, что именно это, а не выматывающая имитация секса, находит в Рэнди какой-то положительный отклик. Когда мы были в одежде и играли какие-то обычные сцены нежности между нашими персонажами, я, черт возьми, испытывал эту нежность! Я с удовольствием смотрел на него, прижимал к себе, вдыхал его запах. А он иногда очень мило смущался и с искренним изумлением поглядывал на меня. И то, что требовали от нас режиссеры — само собой получалось. В любой сцене, даже самой невинной, сразу было видно, что между героями есть контакт, есть какие-то чувства. Я думаю, в основном потому, что эти чувства по-настоящему испытывал я. Я сам не знал точно, что мне нужно было от Рэнди. Хотелось ли мне его просто трахнуть, или действительно нужны были какие-то отношения — определить я не мог. Мне просто до чертиков хотелось примерить на себя все то, что я увидел в пилотных сценах сериала. Конечно, я видел отснятые метры, я участвовал во всех этих горячих сценах, я приложил к этому руку и… все другие части тела. Но общий замысел и его исполнение будто оставались скрытыми до тех пор, пока нам не показали итоговый вариант. И то, что я увидел, стало для меня почти откровением. Все эти мои танцы вокруг Рэнди не остались незамеченными. Один раз со мной пыталась поговорить Мишель, один раз Хэл Спаркс и два раза Шерон. Я делал непонимающие глаза и упирал на то, что лишь хочу хорошо сыграть своего персонажа. Они говорили мне, что я стал много пить. Я отвечал, что устал и так расслабляюсь. Любые попытки обсудить со мной Рэнди я пресекал на корню из страха спалиться. Мне говорили, что я жалок, несчастен и даже смешон. Я слал всех на хуй. Но то, что я могу быть с Рэнди только на съемках, действительно убивало меня. Как подступиться к нему — я не знал. И вообще не знал, что мне делать. И снова подсел на траву. Потому что он начал мне сниться. Я устал просыпаться в поту с твердокаменным стояком и желанием кончить. На его губы. На его волосы. На... в общем, куда-нибудь на него. У меня просто съехала крыша. Я каждый день видел в зеркале ванной безумный взгляд своего деда, чокнутого адепта абсента с синдромом альцгеймера, блядь. Я даже снял себе квартиру в итальянском районе Торонто, чтобы вообще не видеться с Рэнди вне съемок. Меня приводило в бешенство то, что вне площадки ничего не менялось. В то время как моя жажда заполучить себе Рэнди только росла. Весной меня вызвал к себе на разговор сам Рон Коуэн. Этот не стал ходить вокруг да около, а просто спросил: «Гейл, ты думаешь, что влюбился?». Я пожал плечами и ничего не ответил. Потом прослушал целую лекцию о том, что это всегда так бывает на съемках. Актеры, изображая чувства, неминуемо начинают их сами испытывать, и это обычно готовой работе идет только в плюс. Однако из-за «кое-каких обстоятельств» никаких плюсов для «Близких друзей» не получится, а кругом только одни минусы и в общем — пиздец. Потому что я много пью и отвратительно выгляжу. Позволяю себе приходить под кайфом на съемки и затягиваю рабочий процесс. Потому что я, наконец, создал невыносимую обстановку, в которой невозможно работать еще «кое-кому». И этот «кое-кто» уже принимает валиум, находясь на грани нервного срыва. — Я не знаю, что между вами происходит, но думаю, вам нужно поговорить. — Мы уже говорили. — Значит, поговорите еще! Это, мать твою, бизнес, а не мелодрама. Мы все в одной лодке и всем придется грести. Завтра у вас рекламная съемка в Скарборо, машины обратно не будет. Зайди, черт возьми, с ним куда-нибудь выпить, и решите уже однажды этот вопрос! Легко сказать — решите вопрос, знать бы еще, в чем этот вопрос заключается. Я нихрена этого не знал, как и не знал, о чем мне разговаривать с Рэнди. Что я ему скажу? Я так хочу тебя, что у меня рвет крышу? Или — эй, я тут подумал, может, нам трахнуться? Черт, я уже это ему говорил. Похоже, на большее у меня не хватает фантазии. Но, по крайней мере, я буду избавлен от того, чтобы подходить к Рэнди и специально куда-то его приглашать. Его поджатых губ я боялся до черта, до рвоты. Предложение же перекусить после съемок выглядит очень естественно — спасибо, заботливый босс! Но никуда приглашать Рэнди мне не пришлось. В Скарборо мы снимали рекламу одежды. Ну, знаете, все эти куртки, толстовки, специальные брюки для скалолазания, страховочные системы. Переодеваться приходилось много и быстро, с целой толпой народу в специальном фургоне. Когда ты не успеваешь вылезти из одних штанов, а на тебя уже натягивают другие, при этом еще подмазывают тоналкой, пудрят и освежают прическу. Иногда я думаю, что было бы, если б не эти съемки? Удалось ли бы нам с Рэнди удачно поговорить? Все шло суматошно и неожиданно весело. Эти девчонки, которые занимались одеждой и макияжем, смеялись во всю и во всю над нами шутили. Я не оставался в долгу и с удовольствием хохотал с их приколов, а очень скоро они растормошили и Рэнди, создав очень легкую и непринужденную обстановку для съемок. Берта, фотограф, откровенно прикалывалась и нарочно кричала: «Больше страсти, детка!», а когда просила изменить позу, говорила: «О да, детка, вот так!», и все ржали. Все это время я совершенно не смотрел на Рэнди, когда тот переодевался, мне просто не давали этого сделать. Тормошили, крутили, расстегивали, застегивали и поправляли, выпихивали из фургона, ставили в живописные позы на фоне возвышающихся белых скал, а потом затаскивали обратно и все начиналось по новой. Нужно было по максимуму использовать световой день, и мы выложились подчистую. Когда нам наконец разрешили переодеться в свое, я забрался в фургон и сначала просто устало сидел, пытаясь понять, где мои вещи. Рэнди пребывал примерно в таком же ахуе среди всей этой кучи одежды и обуви, наваленной прямо на пол. — Это просто пиздец, — сказал он мне, а потом крикнул на улицу: — Эй, Марта, где наша одежда? — Да берите любую! Рэнди растерянно обернулся: — Они это серьезно? Я кивнул, наслаждаясь возможностью быть с ним наедине и говорить ни о чем: — Думаю, да. У нас есть хороший шанс прибарахлиться. Он рассмеялся, и, ей-богу, в этом занюханном трейлере вдруг стало светлей. — Возьми вон те белые брюки, — посоветовал я. — Тебе в них отлично. И голубую толстовку, которой Берта пыталась тебя придушить. Мы расхохотались, вспоминая недавний эпизод на съемках, когда Рэнди чуть не свалился с камня, а Берта его удержала, ухватив за капюшон. Он стянул с себя какую-то куртку с креплениями для рюкзака и надел упомянутую толстовку: — Тебе не кажется, что ворот слишком растянут? — О нет, детка, неееет! — прогнусил я, подражая фотографу и закатывая глаза. — Главное — больше страсти! Себе я решил оставить то, в чем был — коричневые брезентовые штаны и черную кофту с длинными рукавами. Мне в принципе было все равно, в чем возвращаться домой. Поэтому я просто сидел и наблюдал, как переодевается Рэнди. И чувствовал себя как никогда легко и расслаблено, пока не увидел его трусы. Это были обычные белые боксеры Calvin Klein, которые нам щедро выдавали для съемок. Только весь перед у них был в каких-то застиранных пятнах, будто от крови. Когда я понял, что это следы от вина, я просто оглох. Рэнди продолжал двигаться и говорить, но я ничего уже больше не слышал. Я был в его трейлере, ночью, вдыхая разлитый в воздухе и по его одежде «Пиллиттери Айсвайн». Черт, у меня, кажется, даже заныла печень. — Так что, ты пойдешь так? Ты мне не ответил. — Рэнди, наклонившись, завязывал шнурки своих кроссовок и подчеркнуто пыхтел. — Чертовски хочется пива... — Лучше закажем итальянскую пиццу. Он выпрямился и серьезно взглянул на меня. — Это приглашение? — Да, — также серьезно ответил я. — Я хочу, чтобы ты пришел ко мне на квартиру. Корсо Италия, Маккай-авеню, 38. — Я знаю, — быстро сказал он, не очень меня удивив. — Эй, вас подвезти? У Дороти есть два места, — в двери появилась смеющаяся Марта со штативом в руках. — Тебе очень идет, блондинчик, — оценила она прикид Рэнди и, энергично мотнув головой, зафиналила: — Выметайтесь! Все сорок минут, пока мы ехали до Торонто, я думал о том, что только что произошло. Я пригласил Рэнди к себе, и он не послал меня на хуй. А главное — я узнал, что он не выбросил те злосчастные, залитые вином трусы, в которых был тогда в трейлере ночью. Объективно говоря, в этом не было никакого смысла, но для меня почему-то он был — и какой! Администрация выдавала эти трусы пачками по первому требованию — Calvin Klein щедро снабжал ими каст и всю съемочную группу. Рэнди мог хоть по три раза в день их менять, но почему-то не выбросил эти. Не только не выбросил, но застирал и сегодня надел. Дальше я думать не мог, потому что мне тут же делалось плохо. Я привалился к плечу сидящей рядом девчонки и старательно делал вид, что устало дремлю. Когда мы подъехали к актерскому городку, и Рэнди начал со всеми прощаться, я совсем безголосо спросил его: «Так что, ты придешь?», он ответил: «Не знаю», и тут же вылез из машины, продолжая улыбаться и раздавать на прощание воздушные поцелуи. Дома я не придумал ничего лучше, чем выпить. Я очень хотел, чтобы он пришел, но и в то же время боялся этого. Кажется, что если бы он снова послал меня, мне было бы легче. Виски приятно обжег пищевод и пригрелся в желудке. Я еще чуть-чуть посидел, повтыкал в телевизор, а потом решил, что даже если он не придет, я все равно его буду ждать. Смысла в этом не было никакого, но просто так сидеть я не мог. Я вышел на улицу и в ближайшем ресторане заказал пиццу, с доставкой на дом через три часа, потом подумал и купил в аптеке презервативы и самую дорогую смазку. А потом, поддавшись какому-то непонятному импульсу, помчался на Колледж-стрит и накупил там в лавках, где все по доллару, всякой херни. Вернувшись в квартиру, я начал все это раскладывать и расставлять, и мне тут же стало спокойней. Я так увлекся, что даже забыл, что мне вообще-то надо бы в душ. Когда Рэнди пришел, я машинально открыл ему и посторонился. Он прошел в комнату и охуевши остановился у двери, созерцая все это великолепие. Все горизонтальные поверхности я засыпал сухими цветами, а в каждой вазе (а также в стаканах, банках и чашках) торчали букеты сирени, пионов, роз и еще бог знает каких итальянских цветов. В квартире стоял одуряющий запах жасмина, сандала и маракуйи — адская смесь от двадцати пяти одновременно зажжённых аромо-свечей. Я пожал плечами, когда он вопросительно обернулся. А что я мог сказать, как объяснить? Особенно понимая, как это все должно выглядеть — смешно и нелепо. Но, блядь. Я не знал, как еще мне выразить то, что я чувствую к нему и к тому, что сейчас между нами, возможно, произойдет. — Гейл, ты... — он зачем-то выставил руку и уперся ладонью в косяк. — Ты зачем это сделал? — Для тебя, — честно признался я. — А если бы я не пришел? — он спросил это так тихо, что я едва различил. — Но ты же пришел. Он уронил руку вдоль тела и качнулся вперед, я его подхватил. — Я не смог не прийти. Я… Только я не дослушал. Наклонившись и быстро найдя его губы, прижался, а потом так и потащил на кровать. В одежде, в ботинках, с каким-то шуршащим пакетом... О боже, спасибо, спасибо, что он не смог не прийти! Мы целовались сто лет, и, кажется, большего мне и не нужно — только держать его вечно в объятиях и чтоб он мне ТАК отвечал. Я ведь всегда знал, какой он, и как мне с ним будет прекрасно, и прямо сейчас все было именно так. Так, как бывало во снах, лучше, чем в чертовом сериале. Потому что это был Рэнди. Стонущий, страстный, растерянный Рэнди. И его крепкий, совершенно реальный стояк.

***

В тот день мы так и не трахнулись, потому что приперся разносчик пиццы. Взаимная дрочка и пара минетов не в счет. Я спросил его про трусы — почему он переоделся. Он сказал, что они уже сделали свое дело и отправлены на покой. — В заветную коробочку к Микки Маусу? — съехидничал я, пытаясь скрыть, как мне все это приятно. — Нет, — заржал Рэнди. — В огромный сундук к счастливым носкам. Я не выпускал его из своей квартиры неделю. Потом на работе все поняли, что мы трахаемся, и даже администраторы уже звонили Рэнди на мой телефон. Это правда, что Рэнди Харрисон разбил мое сердце. Он довольно скоро бросил меня, жил с другим, потом ненадолго вернулся. Потом, конечно же, снова бросил, ну а я ни о чем не жалею. Мы любили друг друга — так, как у нас получалось. И, наверное, именно это принесло нашему шоу успех.