Слово "вечность"

Он стремительно летит вниз. Ветер свистит в ушах, и мужчина таращит глаза, пытаясь что-то разглядеть в темноте, барахтается, извивается всем телом, цепляется пальцами за воздух. Мрак освещают багровые сполохи, и теперь Голду удаётся разглядеть — вокруг зеркала. За секунду до окончания падения он видит собственное искажённое ужасом лицо и готов уже услышать звон бьющегося стекла, но ничего не происходит. Скользкий зеркальный пол не пошёл трещинами, а сам он даже не ушибся. Мужчина встаёт, оглядывается и всюду видит себя — наверху и внизу, слева и справа. Он заперт в зеркальном лабиринте. Голд безуспешно пытается сглотнуть застрявший в горле ком. Где-то здесь Белль. Одна, все эти годы… Он должен её найти. Зрение подводит. Голд касается рукой стекла, надеясь на ощупь определить верный путь, но стена оказывается обжигающе горячей, и он отдёргивает ладонь. Он бродит по зеркальным коридорам, то и дело останавливаясь в тупиках. Он идёт и идёт, уже еле переставляя ноги. В зеркалах его многочисленные подобия ссутулились и приняли понурый вид. Но он не собирается останавливаться, пока не найдёт Белль. Голд в очередной раз путает проход — здесь он уже был и оставил липкий отпечаток ладони на зеркальной стене,  — сворачивает направо и бредёт, преодолевая желание остановиться, пока, завернув за угол, не наступает на подол коричневого пальто. Оно лежит прямо на полу, а на пальто сидит совершенно голый мальчик лет четырёх. Голд пятится, вжимаясь спиной в раскалённую зеркальную стену, а потом делает шаг вперёд и садится на корточки, чтобы лучше рассмотреть ребёнка. Он выставляет вперёд ладони: — Не бойся меня. — Я не боюсь, — отвечает малыш, но на всякий случай отодвигается. Он очень бледен, на коже тёмными пятнами выделяются следы уже подживших ссадин и порезов, спутанные волосы спускаются почти до плеч, а на лице застыла не по возрасту серьёзная гримаска. Голд складывает дрожащие губы в улыбку, но, не дождавшись ответной, опускает голову. Тупо разглядывает коричневую ткань. Именно в этом пальто Белль была в тот день, когда наложила на себя проклятие. Оно до сих пор висит в гардеробной. Но здесь, в мире вечного сна, оно выглядит заношенным и потрёпанным — таким, каким никогда не было. — Чьё это? — Мамино. — Малыш смотрит на Голда, и на его маленьком личике опасение уступает место любопытству. Голд не знает, что говорить, что делать. Как такое вообще возможно? Как осознать, что этот малыш, никогда не видевший солнца, выросший в этом ужасном месте, столь похожем на ад, — его сын? Голд хочет прижать мальчика к себе, поцеловать, рассказать, как он ждал его и надеялся увидеть. Но понимает, что так нельзя, и поэтому лишь спрашивает осторожно:  — Как тебя зовут? — Мальчик, — почему-то шёпотом сообщает ребёнок и поясняет: — Я знаю, что это не имя. Имени у меня нет. Мама сказала, что если у меня будет имя, Аид напишет его на большой каменной плите, и тогда я никогда не вырасту и маму тоже больше не увижу. — Малыш говорит немного невнятно, но вполне связно, а потом ещё на полшага отодвигается от Голда, сползая с подстеленного пальто на зеркальный пол. — А ты — мой дедушка? — спрашивает он внезапно. — Нет, — хмурится Голд. — С чего ты взял? — Мама сказала, что дедушка спасёт нас. Малыш встаёт на ноги, и все его отражения тоже поднимаются. «Он сейчас убежит», — догадывается Голд, — «убежит и спрячется в этом чёртовом лабиринте, и новые поиски тоже растянутся на часы». — Постой! — протягивает Голд руку к ребёнку. — Я ищу твою маму. Я — твой папа. Мальчик смотрит на него непонимающе, но потом кивает: — Я иду к маме. Хочешь, иди со мной. Голд вкладывает пальцы в маленькую ладошку: — Мама рассказывала тебе обо мне? — Нет, — трясёт мальчик головой, и спутанные лохмы падают ему на глаза. — Но я рад, что нашёл тебя. Ты живой — не то, что отражения. С котятами, конечно, тоже можно поговорить, но они никогда не отвечают. И ещё царапаются. — У тебя тут есть котята? — чтобы не задирать маленькую ручку слишком высоко, Голду приходится идти согнувшись. — Да. Только они уже почти совсем большие коты, — малыш идёт, быстро переставляя свои коротенькие ножки, заворачивая то влево, то вправо, раз за разом избегая столкновения со стеклянными стенами. Голд уже приноровился к его шагу и только удивляется тому, как хорошо мальчик ориентируется в путанице тупиков и проходов. Вдруг ребёнок замирает, тонкие пальчики перестают сжимать пальцы Голда. — Вот, — малыш отступает в сторону и произносит с нескрываемой гордостью: — Смотри, кого я нашёл. Голд вскидывает голову и видит Белль. Он кидается к ней с полустоном-полурыком, но лишь натыкается на гладкое стекло. На плечо ему ложится рука, и Голд перехватывает её запястье. — Белль, — шепчет он едва слышно. Голд оборачивается и тут же заключает Белль в объятия. Он вглядывается в её лицо, которое уже привык видеть безмятежно-равнодушным. Смотрит, как она хмурится, улыбается, плачет, и готов сам расплакаться вместе с ней. Как бы ни была высока цена — он её заплатит, он и больше бы отдал за право быть рядом и видеть, как растёт его сын. — Я скучал, — бормочет он, с сожалением отмечая новые жёсткие морщины в уголках рта, седые ниточки в свалявшихся волосах, следы порезов и ожогов на маленьких ладонях. Он отсутствовал слишком долго, слишком долго Белль пробыла здесь — отчаяние и безумие успели оставить на ней свои неизгладимые следы. Голд целует её руки, зарывается носом в волосы — они пахнут гарью. — Прости меня, — просит он, — прости, что не пришёл раньше. — Белль ничего не отвечает, только качает головой, судорожно всхлипывая. Голд стирает с её лица солёную влагу, и жена кладёт голову ему на грудь. Белль улыбается сквозь слёзы и шепчет его имя. Ему так много нужно сказать ей, столь о многом расспросить. Но Голд не торопится: в запасе у них вечность.