Ненавижу, ненавижу я себя!

Свет просачивался в окно, разбрызгивая утро по всей комнате. Пелагея Ханова спала безмятежным сном человека, довольного жизнью, исполненного радости теплых белых Ленинградских ночей, околдованного жасминовым ароматом июня, но более всего опьяненного жизнью. Сном беззаботной юности. Спать ей оставалось недолго. Когда солнечные лучи, постепенно осветившие всю комнату, переместились к кровати, Поля натянула на голову простыню, безуспешно пытаясь отгородиться от неумолимого наступления света. Но тут приоткрылась дверь, и полы заскрипели под чьими-то ногами. Скорее всего это сестра Даша. Дарья. Дашутка. Дашенька. Дашка. Самое дорогое, что есть у Поли. Однако сейчас ей больше всего на свете хотелось придушить сестру. Негодница пытается растолкать ее, и, кажется, это ей удается. Сильные руки Даши энергично тряхнули Пелагею; мелодичный голос противно шипел: — Ш-ш-ш! Ну же, Полич, проснись! Вставай. Пелагея протестующе замычала, но Даша сорвала с нее простыню. Никогда еще разница в семь лет не была столь очевидной. Черт возьми, как спать хочется! И что этой Даше… — Отстань! — пробормотала блондинка, безуспешно ловя простыню. — Не видишь, я сплю! В конце концов, ты мне не мать! Дверь снова открылась. Половицы снова скрипнули. Вот теперь это действительно оказалась мать! — Пелагея! Ты проснулась? Немедленно вставай! А вот мамин голос мелодичностью не отличался, тут уж ничего не скажешь! Да и вообще в Светлане Хановой не было ничего гармоничного. Маленькая, шумливая, громогласная, бурлившая переполнявшей ее отрицательной энергией. Волосы придерживала повязанная концами назад косынка: вероятно, она все утро проползала на коленях, отмывая коммунальную ванную. Голубой летний сарафан был помят, на лбу выступили капли пота. Очевидно, воскресный день особой радости ей не принес. — Ну же, мама, — проныла Поля, не поднимая головы. Дашины волосы коснулись ее спины. Опершись о бедро сестры, Даша наклонилась и чмокнула ее в затылок. Мимолетная нежность сжала сердце девушки, но, прежде чем Даша успела что-то сказать, резкий мамин голос резанул по нервам: — Немедленно поднимайся! Через несколько минут по радио передадут важное сообщение. — А вот где была ты прошлой ночью? — шепнула Поля сестре. — Явилась чуть не утром! — Что же я могла поделать, — смеясь, оправдывалась Даша, — когда стемнело едва не в полночь! Вполне пристойное время! Да и вы все спали. — Стемнело только в три, а тебя еще не было! Даша сосредоточенно нахмурилась: — Скажу папе, что застряла на том берегу реки, когда развели мосты. — Скажи-скажи! Посмотрим, что он ответит, особенно когда объяснишь, что именно делала на другом берегу реки в три часа ночи. Поля повернулась на спину. Сегодня Даша была на редкость хороша собой. Темно-каштановые волосы беспорядочными прядями обрамляли лицо; воодушевленное, круглое, темноглазое личико ежесекундно меняло выражение, живо реагируя на все окружающее. В данный момент оно так и пылало добродушным раздражением. То же, хотя куда менее добродушное, чувство владело и Пелагеей. Да оставят ее в покое наконец?! Она спать хочет! Заметив напряженно сжатые губы матери, она невольно встревожилась: — Какое сообщение? Мать молча принялась убирать простыни с дивана. — Мама! Какое сообщение? — повторила она. — Через несколько минут будут передавать правительственное сообщение. Это все, что я знаю, — сухо ответила мать, покачивая головой, словно говоря: чего тут не понять? Пелагея неохотно села. Сообщение. Нечасто бывает такое, когда прерывают музыку, чтобы сделать официальное заявление. — Может, мы снова вторглись в Финляндию? — пробормотала она, потирая глаза. — Тише! — прошипела мать. — А может, они напали на нас. Хотят получить обратно свои территории, потерянные в прошлом году. — Мы никуда не вторгались, — обиделась Даша. — И в прошлом году отвоевывали свои территории. Те, что потеряли в мировой войне. И нечего подслушивать взрослые разговоры! — Никаких территорий мы не теряли, — возразила Поля. — Товарищ Ленин отдал их добровольно. Это не считается. — Пелагея, мы не воюем с Финляндией. Вставай! Но девушка и не подумала послушаться. — Значит, Латвия? Литва? Белоруссия? Нет, вряд ли: недаром наши войска пришли им на помощь и освободили от гнета… Тогда что же? — Хватит глупостей, Пелагея! Мать всегда звала ее полным именем, когда сердилась и хотела показать Поле, что сейчас не время дурачиться. Пелагея, однако, не унималась. — Все же как это понимать? Я сгораю от нетерпения! — Я сказала — хватит! — воскликнула мать. — Довольно! Немедленно вставай! Дарья, стащи свою сестрицу с постели! Даша не пошевелилась. Мать, недовольно ворча, вышла из комнаты. Даша, быстро повернувшись, заговорщически шепнула: — Мне нужно кое-что тебе сказать. — Что-нибудь хорошее? — вскинулась Поля. Даша обычно не откровенничала с младшей сестрой. — Свершилось! — театрально провозгласила та. — Я влюблена! Пелагея закатила глаза и плюхнулась на подушку. — Перестань! — обиделась Даша, придавив ее к матрацу. — Это серьезно! — Ну да, как же! Встретила его вчера, когда развели мосты? — ухмыльнулась блондинка. — Вчера у нас было третье свидание. Поля тяжело отдувалась, глядя на лучившуюся радостью сестру. — Слезь же с меня наконец! — Ничего подобного, — хихикнула Даша, принимаясь ее щекотать. — Ни за что, пока не скажешь: «Я счастлива за тебя». — С чего это вдруг? — воскликнула Поля. — И вовсе я не счастлива! Не я же влюблена! Отстань от меня! В комнату снова вошла мать с подносом, на котором стояли чашки. Поставив его на стол, она удалилась и вернулась с самоваром. — Да угомонитесь вы или нет? Слышите? — Да, мама, — послушно отозвалась Даша, пощекотав напоследок сестру. — Ой! — завопила Поля. — Она мне все ребра переломала! — Сейчас я возьмусь за ремень! Вы уже слишком взрослые для подобных штучек! Даша показала Поле язык. — Очень умно! Ничего себе, взрослая девица! — обиделась та. — Мамочка не знает, что ум у тебя двухлетнего ребенка! Но Даша продолжала дразниться. Пелагея ловко подпрыгнула и ухватила ее за язык. Даша взвизгнула. Татьяна разжала пальцы. — Что я сказала?! — повысила голос мама. — Увидишь его — сама влюбишься, — прошептала Даша Поле. — До чего красив! — Неужели лучше того Сергея, с которым ты ко мне приставала? Все твердила, как он красив! — Прекрати! — прошипела Даша, шлепнув ее. — Ни за что! — пропела Поля. — Кажется, это было на прошлой неделе! — Где тебе понять, бездушная девчонка! — отмахнулась Даша, снова шлепнув сестру. Мать прикрикнула на них, и обе притихли. В комнате появился глава семейства, Сергей Сергеевич Ханов, приземистый мужчина лет сорока пяти. Густые, взъерошенные черные волосы его только начинали седеть. Это от него унаследовала Даша свои непокорные локоны. Он прошел мимо кровати, безучастно взглянул на дочь, все еще прятавшуюся под простыней, и резко бросил: —Поль, уже полдень. Немедленно вставай, иначе хуже будет. Чтобы через две минуты была одета! — Уже, — пробормотала она, спрыгивая с кровати. Оказалось, что она легла спать, так и не удосужившись снять блузку с юбкой. Даша с матерью только головами покачали. Мать поспешно отвернулась, чтобы скрыть усмешку. — Что нам с ней делать, Свет? — вздохнул отец, глядя в окно. Ничего, подумала Пелагея, главное, чтобы папа поменьше обращал на нее внимание. — Скорее бы выйти замуж! — буркнула Даша, все еще сидевшая на кровати. — Тогда, по крайней мере, хоть комната была бы, где можно спокойно одеться! — Шутишь? — хихикнула Поля, подпрыгивая на пружинах. — Всего и добьешься, что твой муж тоже сюда вселится. Мы с тобой и с ним уместимся на кровати, а Паша ляжет у нас в ногах. До чего же романтично, просто сил нет! — Не выходи замуж, Дашенька, — рассеянно попросила мать. — Хоть в этом Поля права. У нас нет места. Отец молча включил радио. В их длинной узкой комнате умещались кровать, на которой спали Поля с Дашей, диван для отца с матерью и низкая раскладушка, где ночевал Паша, Полин брат-близнец(моя фантазия эх). Топчан стоял в изножье кровати, поэтому Паша именовал себя комнатной собачкой. Бабка с дедом жили в соседней комнате, куда можно было попасть через короткий коридор. Там на маленькой кушетке иногда спала Даша, когда приходила поздно и не хотела никого беспокоить, особенно родителей, от которых на следующий день наверняка можно было ждать нагоняя. Кушетка в коридоре была всего метра полтора длиной и больше подходила для Поли, не отличавшейся высоким ростом. Но она редко являлась домой после полуночи. Вот Даша — дело другое. — Где Паша? — спросила Пелагея. — Завтракает, — отмахнулась мать, не переставая хлопотливо прибираться. В противоположность отцу, застывшему на диване, она порхала по комнате, как пчелка, собирая пустые папиросные коробки, поправляя книги на полке, вытирая рукой маленький столик. Поля по-прежнему стояла на кровати. Даша по-прежнему сидела. Хановым повезло: у них были две комнаты и выгороженный коридор. Шесть лет назад они сделали в конце коридора дверь, и таким образом получился отдельный вход, совсем как в настоящей квартире. Их соседи Игленко ютились вшестером в одной большой комнате, двери которой выходили в общий коридор. Что ж, ничего не поделать. Такая уж судьба! Солнечное сияние струилось сквозь развевающиеся белые занавески. Пелагея знала: это всего лишь миг, неуловимый проблеск времени, предвестие наступающего дня. Через секунду все исчезнет. И все же… солнце, льющееся в комнату, отдаленный рык автобусных моторов, легкий ветерок… Та часть воскресенья, которую больше всего любила Пелагея: начало. Вошли Паша с дедом и бабушкой. Они с Полей ничуть не походили друг на друга, несмотря на то что были близнецами. Невысокий темноволосый паренек, точная копия отца, он небрежно кивнул в сторону Поли и одними губами изобразил: — Классная прическа. Вместо ответа она высунула язык. Подумаешь, не успела причесаться! Паша уселся на топчан, а бабушка устроилась рядом. Самая высокая из Хановых, она сумела поставить себя так, что считалась в семье главным судьей и авторитетом. Величественная, рассудительная, неизменно здравомыслящая, среброголовая бабушка вечно командовала застенчивым, смирным дедом с всегдашней доброй улыбкой на смуглом лице. Дед сел на диван вместе с папой и тяжело вздохнул: — Должно быть, какая-то неприятность, сынок. Отец встревоженно кивнул. Мать продолжала судорожно тереть стол. Бабушка задумчиво гладила Пашу по спине. — Паша, — шепнула Поля, подбираясь к изножью кровати и дергая брата за рукав, — пойдем в Таврический сад поиграем в войну? Спорим, я тебя побью! — Мечтать не вредно, — хмыкнул Паша. — Черта с два! Из громкоговорителя раздались сигналы точного времени. Двенадцать часов тридцать минут. Воскресенье, 22 июня 1941 года. — Пилаш,замолчи и сядь! — велел отец. — Сейчас начнется. Свет, успокойся и тоже садись. По комнате разнесся голос наркома иностранных дел Вячеслава Михайловича Молотова: — «Граждане и гражданки Советского Союза!..