Тик-так. Тик-так.
Ты пришла меня спасать,
И время вдруг пустилось вспять.
Стая чернокрылых воронов взмывает ввысь. Подобно коршунам в ожидании падали они кружат над территорией клиники. Оливер провожает их взглядом, с тоской наблюдает за полетом. В голове представляет механику движения крыльев и удивляется сложности живой конструкции. Всего несколько взмахов — и беспокойные предвестники смерти исчезают из поля зрения.
Он ловит себя на мысли, что совсем забыл, какова свобода на вкус. Ему невыносимо хочется почувствовать дыхание ветра на своей коже. Вдохнуть полной грудью, снять напряжение со сжатых ребер. Наполнить их свежим бризом, который бы не отдавал противным запахом медикаментов.
Но это лишь очередная химера. И Оливер гонится за ней в своих снах, желает достичь, но она всегда ускользает. Он открывает глаза. Встречается с реальностью.
Реальность такова: все, что его окружает — это обшарпанные стены, облупившийся потолок, мигающие лампы, не дающие достаточного количества света, старое грязно-серое кресло и решетки на окнах в общей комнате. Все это дополняется стонами на заднем фоне.
Слишком далеко от мечты.
Оливер оглядывается по сторонам.
Женщина с короткими соломенными волосами запрыгивает на стол. В руках держит видимую только ей книгу. С ней говорит Господь, он доверил ей важную миссию: нести слово в народ. И она верит в это. Нет, она не сумасшедшая. Она — пророк Божий.
Еще один бьется головой об стену. Мужчина уверен, в его мозгу живет маленький человек с другой планеты. Он повелевает его телом, заставляет выполнять различные поручения. Нет, это не он сам убил свою мать и сестру, раскроив им черепа топором. Нет, не он. Ни в коем случае не он. Во всем виноват этот маленький человек. Он — настоящий убийца.
Другой забивается в самый дальний угол и усердно царапает стены. Его пальцы давно в кровь стерты. На стенах появляются красные символы, не принадлежащие ни одному алфавиту в мире. Он знает — за ним следит правительство, рано или поздно придут. Он оставляет эти надписи в надежде, что когда-нибудь их найдут, расшифруют и поймут, что с ним случилось. Пока что он вынужден защищаться. И тот почтальон не был простым разносчиком писем. Он хотел его убить, пациент был вынужден что-то сделать.
Я не такой, как они!.. Когда уже это поймут?!
Оливер блокирует посторонние звуки. Все стоны, крики и сумасшедшие разговоры превращаются в белый шум.
У каждого заключенного больницы рано или поздно Солнце гаснет. И мужчина знает, его Солнце — истинно правящее во Вселенной небесное светило — оставило свой трон. Все, что ему остается — наслаждаться последними восемью минутами света, исходящими от умирающего источника, и попытаться растянуть их на более долгий срок.
По их истечению он окончательно сойдет с ума.
Отсчет начался полгода назад. Песчинки времени медленно просачиваются сквозь узкую горловину песочных часов.
Тик-так. Тик-так.
На часах 4:45.
Его взгляд вновь устремлен во двор. Разряженный серый туман окутывает больницу. Вдалеке ветви деревьев торчат остроконечными готическими башнями, своими шпилями пронзают воздух. Разрезают его пополам. На верхушки иссохших деревьев садятся вороны, терпеливо жду чего-то.
Здесь в радиусе мили все умирает. Он уверен в этом, вывел теорему и доказал ее всему человечеству
(в лице человечества он сам). Для него больница — остановочный путь между миром мертвых и живых. Пациенты на грани обитают.
Время расплавленным золотом капает ему на нервы.
4:14.
Замедлиться не желает.
Девушка в лавандовом пальто привлекает его внимание. Она что-то увлеченно рассказывает своему собеседнику, на эмоции и жесты не скупится. Размахивает руками и звонко хохочет. Человек рядом с ней скупо на это реагирует, лишь плечами пожимает.
На его лице ненароком улыбка расцветает. Оливер смотрит на белокурую девушку и себя рядом с ней представляет. Как она улыбается.
Лишь ему одному. Как своей бархатной кожей его рук касается.
И их пальцы переплетаются. Как внимательно слушает его и смеется над шутками.
Даже если они вовсе смешными не кажутся. Как вперед подается и глаза закрывает.
Они одно дыхание на двоих разделяют.
Он неосознанно проводит пальцами по запястьям. Вспоминает, что чувствовал, когда она заматывала их бинтами. Прикосновения настолько эфемерны, он слишком часто к ним возвращался. И они от постоянного использования стираются, становятся дымкой. Иногда ему это кажется сном. Но бело-лунные шрамы убеждают в обратном.
Его спокойствие длится ровно долю минуты. Стрелки часов нещадно спешат вперед.
3:57.
Ее собеседник поворачивается. Улыбка мгновенно испаряется.
Это лицо он узнал бы из тысячи. Он всегда присутствовал при ЭШТ. Затягивал ремни, дергал за рубильник. С равнодушной улыбкой наблюдал, как тело пациента подпрыгивает от электрических разрядов.
Оливер злится. Сжимает кулаки настолько, что костяшки пальцев белеют. На лице желваки появляются.
Только не он! Он не может быть рядом с ней!
Своим видом он напоминает готовящийся к извержению вулкан. Одно неверное движение/шаг/слово, и катастрофа неминуема.
— ХА! Вы только посмотрите! Наша новая врачиха! Какая хорошенькая. Ох, я бы ее отжарил, так отжарил!
— Дэнни, успокойся. Тебе не светит. Её вон, уже кто-то трахает!
— Не успел ты!
Спусковой крючок опускается. Расплавленная ярость выплескивается из краев. В душе все клокочет, но Оливер не подает вида. С напускным равнодушием подходит к похотливому пациенту.
— Не смей так о ней говорить.
— А что? Сам отодрать ее не прочь?
Он хотел сделать все правильно. Действительно хотел, но ему на встречу не пошли. Он набрасывается на пациента, кулаками стирает улыбку с его лица. Мужчина закрывается ладонями, захлебывается в собственной крови, вытекающей из разбитого носа. Оливера это не останавливает.
— Не смей так о ней говорить!
Он со всеми готов расквитаться. Никто не смеет очернять ее имя.
Он не замечает, как санитары со всех сторон окружают. Они хватают его за руки, заламывают их за спину и валят его на пол. Придавленный тремя он не может пошевелиться, но все еще продолжает бороться.
Его пыл подавляет доза аминазина.
На часах 3:22.
В темноте он едва ли может различить силуэт комнаты. Он видит лишь примерные очертания. Слабый луч света просачивается сквозь тонкую щель из-под тяжелой железной двери, позволяет обозначить габариты. Оливер забивается в самый дальний угол.
Который кажется ему таковым. Его тело совсем продрогло, мужчина вздрагивает, когда спина соприкасается с каменной стеной.
В карцере всегда так.
Слишком холодно.
Слишком темно.
Слишком тихо.
Оливер чувствует, как сходит с ума. Как его собственный внутренний голос немеет, отдавая сцену безликому шепоту. Навязчивые мысли въедаются в мозг, оставляют там след.
Ты — монстр. Ты — сумасшедший.
Ты — чокнутый псих, совсем как они!
И мужчина почти начинает этому верить.
Он не может рассчитать, сколько времени провел здесь. Возможно, всего пару часов. Возможно, день. Возможно, два. В карцере время движется по другой метрической системе.
Возможно, оно вовсе заморозилось. Секундная стрелка остановилась, дальше шагать не желает.
Здравомыслие испаряется вместе с надеждой. Они песком просачиваются сквозь пальцы, не обращают внимания на попытки задержать их хоть на долю мгновения.
Оливер вытягивается на полу и невидящим взглядом смотрит в темноту. Черный потолок. Черное небо.
Его Солнце ушло с небосвода. Догорело и пылью развеялось среди других умирающих звезд. Все, что от него осталось — летящий до Земли луч света. Восемь минут — ровно столько длится полет. Восемь минут — ровно столько длится незнание перед концом.
Ему осталось гораздо меньше.
1:07.
Одна минута и семь секунд, прежде чем он окончательно распрощается со своим благоразумием.
1:06.
1:05.
Тишина давит на виски. Разум трещит по швам. Он сопротивляется действию транквилизатора, но лекарство в этом бою побеждает.
Его голову посещает лишь одна мысль: он сгниет в этой больнице. Его душой полакомятся голодные птицы.
Со своей судьбой спорить сил совсем нет.
Его время истекает.
Тик-так. Тик-так.
Пациент номер триста восемнадцать глаза закрывает.
Фелисити никогда не считала себя хозяйкой. Готовка, уборка и прочие домашние дела оставались для нее непознанным, сакральным знанием, доступ к которому имели только избранные женщины. Она к их числу не относилась. Всегда обходилась перекусами, легкими завтраками. На полноценные блюда ее пыла не хватало, духовка жалобно дымила, предупреждая нерадивую хозяйку о грядущем пожаре.
Но сегодня она старается.
Девушка раскладывает столовые приборы на скатерти в мелкий белый цветок. С выверенной точностью кладет вилки и ножи рядом с тарелкой на одинаковом расстоянии. Джон любит симметрию, и ей хочется ему угодить.
С трудом справившись с бутылкой вина, она разливает красное сухое
(она все же больше любит сладкое) и ставит бокалы рядом с зажженными свечами. Алая жидкость прекрасно гармонирует с цветом ее платья.
На кухне пищит установленный таймер, и Фелисити спешит вытащить чудом не сгоревшего цыпленка из печи. Всю квартиру наполняет аромат прованских пряностей и аппетитный запах пропеченного мяса.
Она смотрит на весь этот изысканный ужин и сама себе поражается.
Все хорошо. Все именно так и должно быть.
Жизнь начинает налаживаться. Фелисити хочется верить, что здесь она задержится надолго, не будет вновь кочевать из одного города в другой в поисках
себя счастья. Джон кажется ей выигрышной партией: умен, обаятелен, красив. Сердце при нем не ёкает, но она не пятнадцатилетняя девочка, все ещё верящая в сказки, прекрасных принцев и любовь с первого взгляда.
Нужно быть взрослее.
И, может, где-то в глубине души молоточек тихонько стучит «не твоё, не держи». Но ей болезненно хочется оправдать надежды отца, которого толком-то и не знала.
Себе она диагноз не ставит.
Звонок в дверь прерывает череду размышлений. На пороге стоит Джон, в руках держит охапку роз и улыбается во все тридцать два.
— Боги. Пахнет божественно. С первого этажа чувствуется.
Он целует ее и вручает букет. На шум прибегает Фаэрфокс и ластится к ногам гостя. Джон норовит взять его на руки, но кот убегает, прячется за углом.
На руки не всем дается.
— Видишь, он к тебе привык. Это он только в первое время шипит на всех. Скоро и гладить себя даст, — кидает она Джону, разбираясь с букетом и вазой.
Мужчина подходит к ней со спины и нежно обнимает. Порхающими поцелуями покрывает шею, наслаждается исходящими от нее цветочными нотками. Фелисити отвлекается, поддается порыву и целует его в губы.
Весь момент портит навязчивая трель мобильного телефона.
Девушка срывается с места и хватает мобильник. Улыбка с лица стирается, она внимательно слушает исходящую информацию и запоминает. Говорит, что скоро будет и нажимает на отбой.
— Что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает Джон.
— Оливера заперли в карцере. Он подрался в общей комнате с каким-то пациентом, тот до сих пор в лазарете лежит. Мне срочно нужно ехать. Прости.
— Неужели это так необходимо? Завтра начинается рабочая неделя. Завтра и разберешься с этим, в чем проблема?
— Джон, он там уже второй день. Я знаю его, тот прогресс, которого мы с таким трудом достигли, просто пойдет коту под хвост. Он опять закроется, и все.
— Господи, Фел, он просто псих. Чего ты так о нем печешься? — в его голосе нотки раздражения проскальзывают. Его и раньше из себя выводила излишняя обеспокоенность этим пациентом своей возлюбленной, но сейчас она достигла точки кипения. — Ну закроется, тебе-то какое до этого дело?!
— Он мой пациент — это как раз-таки мое дело!
— Да? Только мне кажется, что ты уже давно его как «просто пациента» не воспринимаешь!
Ей больше нечего сказать, скандал устраивать не хочется. Джон злится, тяжело дышит и останавливает себя, чтобы лишний раз не наговорить глупости. Фелисити молча хватает пальто и из квартиры в больницу вылетает.
Бежать. Бежать. Бежать.
Оливер скорее пересекает ровную местность, пригибается от пролетающих над головой пуль. Они в воздухе свистят, насмехаются над его уязвимостью. Он зигзагами виляет, спешит укрыться в труднопроходимой чаще. Так у него больше шансов на спасение.
Он живым достаться не хочет.
Легкие сгорают в агонии, дыхание сбивается, и все, что ему остается — обрывками хватать воздух и пытаться унять боль в груди. Остановка приравнивается к смерти, он прекрасно это понимает. Ветви больно хлещут по лицу, за ними остаются рдеющие бордовые полосы. Его это мало заботит, он лишь бежит скорее. Выжить пытается.
Ему кажется — оторвался. Он замедляет шаг и прыгает под овраг. Прячется в корнях деревьев и, заслышав шаги солдат, затаивает дыхание. Боится, что они колотящееся сердце услышат.
Солдаты мешкают пару мгновений. Главный отдает поручение: направляться направо, и остальные ему следуют бесприкословно. Дождавшись безопасного момента, Оливер покидает укрытие и бредет в равнопротивоположном направлении.
Совсем скоро становится видна обшивка упавшего самолета. Мужчина спешит зайти внутрь, но знакомый голос его останавливает.
— Сделаешь еще один шаг, и я прострелю ей башку.
Звук спускающегося предохранителя пистолета вынуждает его обернуться. В нескольких метрах стоит мужчина в черно-серой форме австралийской разведки с оружием в руках. Лицо скрыто за черно-оранжевой маской, но Оливер догадывается, кто под ней скрывается.
— Слэйд, не нужно этого делать.
Куин медленной поступью приближается к Уилсону. Вытягивает руки впереди себя, демонстрируя, что безоружен. Рядом с бывшим напарником на коленях сидит девушка. Руки за спиной скрыты, веревкой повязаны, рот закрыт тканью. Она держит голову низко опущенной, волосы все лицо закрывают.
— Слэйд? Я не Слэйд, — его голос меняется. Из хрипловатого баритона с акцентом превращается в тенор с типичным американским говором. Он одной рукой снимает с себя маску и обнажает лицо. — Я Джон, неужели не узнал?
Он хватает пленницу за белокурые волосы и тянет на себя, она резко дергается и поднимает лицо вверх. Ничего больше его не скрывает.
Оливер окончательно ничего не понимает. Уверен лишь в одном:
Джонатан Келли — угроза.
Его нужно устранить.
— Оливер? — мягкий голос проносится в его голове. Он смотрит на заплаканное лицо Фелисити, но ее губы скрыты тканью. — Оливер, — на этот раз более настойчиво.
Выбрав подходящий момент, Оливер накидывается на Джона. Старается выхватить пистолет из рук, пока не стало слишком поздно, но противник не поддается так легко.
— Оливер… — и снова этот голос.
Он чувствует, что что-то не так, но пока разобраться не может. Джон пытается застать его врасплох, но Оливер уклоняется от удара. Ныряет под руку, замечает, что тот схватил его за плечо и собирается опрокинуть на спину. Куин знает этот захват. Действует по инерции. Перехватывает руку противника и валит его на пол, придавливает своим телом и начинает душить.
— Оливер…
— Твое время истекло! — хохочет Джон.
Оливер мотает головой из стороны в сторону. Оскаленное ненавистью лицо исчезает, и на его месте проявляется другое. Едва он понимает, что сон закончился, отпрыгивает от девушки и забивается в угол.
Он сходит с ума. Он окончательно сходит с ума.
Его восемь минут здравого смысла истекли.
Фелисити перекатывается на бок и восполняет недостающий запас кислорода в легких. Руками хватается за горло. Пытается выровнять скачущее сердцебиение.
— Прости, я… Я не хотел. Я… — когда все становится на свои места, Оливер решается к ней приблизиться и помочь. — Ты как?
— Жить буду. Но с тебя рассказ о том, что тебе снилось.
Он боится лишний раз к ней прикоснуться, чтобы опять не сделать больно. Мысли о том, что он чудовище и монстр в человеческом обличье догоняют и осаливают. Но ее улыбка заставляет засомневаться. В ее глазах совсем нет ненависти, злости. Лишь немного испуга и безграничная мягкость.
— Хорошо, договорились, — он холодно кивает.
— Оливер, все нормально. Это просто сон, я понимаю. В следующий раз буду в тебя палкой тыкать, чтобы ты на ней свои чудеса акробатики отрабатывал.
Фелисити берет его за руку и слабо ее пожимает, тем самым подтверждая, что все действительно в порядке. Кашляет пару раз, и после этого боль и стеснение в груди отступает, и она вновь делает глубокий вдох.
— Я… Я не хотел сделать тебе больно.
— Я знаю.
Девушка улыбается ему.
Только ему одному. Её пальцы бегают по плечам.
И весь мир останавливается. Она замирает, когда они пересекаются взглядами.
Они слишком близко друг к другу находятся. Девушка подносит руку к его лицу, но одергивает себя. Вспоминает о проклятой субординации.
— Пойдем. Ты здесь достаточно провел времени.
Он все еще завороженно изучает её, даже когда лицо и тембр голоса меняются. Красное платье, выбивающееся из-под халата, не остается незамеченным, и Оливеру кажется, что оно ей очень идет.
Но сказать вслух не решается.
Она меня совсем не боится. Она меня за человека принимает.
Часы с застывшим временем просыпаются. Перезапускаются.
И начинают идти вспять.
00:01.
00:02.
