Like You're Sane

Щелк-щелк Затворы скрипят Я начинаю тебе доверять.

Противный писк от открывающейся двери служит ему сигналом будильника. Оливер мгновенно прощается с Морфеем, поднимается с кровати и растерянно оглядывается по сторонам. Перед глазами изображение белыми пятнами скачет, он мотает головой из стороны в сторону, пытается вернуть настройки по умолчанию. Настало утро. Время обхода. Первым делом он прячет подаренную книгу. Не отдавая себе отчета, сканирует помещение на предмет скрытых убежищ, кладет в укромное место, которое, как он считает, гиены ни за что не заметят. Он охраняет ее, стережет от всех напастей. Никогда прежде вещь не обладала для него подобной ценностью, но этот подарок превратился для него в нечто сокровенное, личное. К его святыне неверным прикасаться запрещено. К неверным он относит всех. Исключение – он сам. Исключение – она. У пациента есть 87 секунд, прежде чем санитары зайдут к нему. Гиены осматривают комнату Саймона-Курта. Мужчина всегда был заперт у себя в комнате. Единственное место, куда дозволялось выходить – процедурные кабинеты. Он не знаком ни с одним из обитателей лечебницы, диагнозы подавно не знает. Но, слушая крики соседа каждый день, он делает вывод: тот мужчина определенно псих, лечению не подлежит. Саймон устраивает истерику, с пеной изо рта доказывает гиенам, что бритву спрятал Курт. Саймон и Курт – один и тот же человек. Гиены не отклоняются от распорядка, следом за комнатой трехсот девятого заходят к триста восемнадцатому. Один из них хватает пациента за руки и с силой заламывает их за спину. Прислоняет лицом к стене и с упивающейся властью улыбкой наблюдает за действиями своего напарника. Тот хищнически рыщет по комнате. Ныряет под кровать, заглядывает под матрац, чуть ли не потрошит на лоскуты подушку. Они ничего не находят и уходят к следующему. В психлечебнице не существует понятия "личное пространство", "частная жизнь" и "частная собственность". Требуется время, чтобы понять, что здесь ты сам себе не всегда принадлежишь. Иной раз Оливер видит себя механической игрушкой в руках невидимого кукловода. Безликий вставляет ключ в прорезь на его спине и заводит на несколько оборотов. И Куин шагает точно по замыслу кого-то сверху. У личных роботов-калек нет возможности отклониться от намеченного курса. У них нет чувств, собственных мыслей и желаний. Они лишь соединенные между собой заржавелые детали, доживают последние дни здесь, прежде чем отправиться в утиль. Мужчина понимает - шестеренки в его сердце давно отслужили свое. Покрылись толстым слоем пыли и паутины. Отладке не подлежат. Он сравнение это от себя прогоняет. Ему нужно что-то контролировать, за что-то отвечать. Оливер по-другому не может. Ему нужно отсюда выбраться. По его подсчетам в больнице он провел 272 дня. По его подсчетам с ней он знаком 65 дней. Он привык к ней. Отвыкать совсем не хочется. Даже её психологические трюки больше не выводят его из себя. Он ловит себя на мысли, что ему хочется ей довериться. - Как сегодня твое настроение? Ежедневный вопрос забавляет его. Фелисити встречает его доброй улыбкой и игривым блеском в глазах. В её кабинете царит тепло и уют. Ее кабинет разительно отличается от всех остальных помещений. - Сносно, - хмыкает он и падает в кресло. Мягкая обивка обнимает затекшие от постоянной готовности к нападению плечи, и мужчина позволяет себе закрыть глаза и на мгновение насладиться этим чувством. - Это прогресс. В прошлый раз было «повеситься больше не хочется», - она улыбается и записывает изменение его настроения в блокнот. Девушка незатейливо играет с туфлей на кончиках пальцев. Туфелька нежно-василькового цвета подпрыгивает вверх-вниз-вверх-вниз. Фелисити не замечает, что за этим едва заметным действием кто-то пристально наблюдает. - О чем бы ты хотел сегодня поговорить? – он молчит в ответ. – Не против, если сегодня мы побеседуем о твоей сестре? Как ты отреагировал, когда узнал, что у тебя появится маленькая сестренка? - Сначала я был не особо-то и рад этому. Детская ревность, что родители перестанут уделять мне внимание и прочее. Но когда она родилась, и я впервые ее увидел… Она была такая крохотная… - Ты был хорошим старшим братом. - Не всегда. Иногда я отталкивал её от себя. Но я бы сделал все, что угодно, чтобы защитить её и сделать счастливой, - Оливер замолкает, проглатывает возникший в горле ком. Он отреченно смотрит в сторону. – Не справился. - Оливер, в этом нет твоей вины, - мягкость в ее голосе окутывает его. - Есть. Нужно было настоять и оставить её дома. Отказать ей было почти невозможно, и я сдался. Она так мечтала увидеть море, ей так нравились волны, - он продолжает смотреть в сторону. Перед его глазами всплывают кадры из прошлого. – Когда мы отчалили, она как сумасшедшая носилась по палубе, от одного борта к другому. Надеялась дельфинов увидеть. Мы с отцом боялись сказать ей, что здесь они не плавают. Фелисити внимательно наблюдает за искажением его лица. Изменения крохотны, для ненаметанного глаза незаметны, но девушка уже приноровилась различать их. Оливер улыбается, вспоминая об этом. Через мгновение его лицо кардинально меняется. - Ночью начался шторм. Я не знал, где находился отец в этот момент, сразу же помчался к ней в каюту. Вода стремительно заполняла судно. До сих пор понять не могу, как за считанные минуты оно почти полностью наполнилось водой. Я схватил её за руку, и мы побежали к шлюпкам. Оливер себя одергивает. Останавливает от рокового шага. Рассказывай то же, что говорил в полиции. - Судно очень сильно накренилось. Нас вновь накрыло волной. Я успел схватиться за поручни, но её рука выскользнула из моей… Я не успел её поймать. Её затянуло под воду. - Она не выплыла? - Нет, она плавать не умела. Мы с отцом пытались найти ее, но нас отнесло в другую сторону. Гамбит пошел ко дну, а мы отправились неизвестно куда. Она про себя вспоминает полицейский отсчет. Его слова разнятся с показаниями. - Когда море успокоилось, мы оказались в открытом океане. Рядом не было ни единого корабля. Абсолютная пустота, - он замолкает ненадолго. Переводит дыхание. Эти сведения в его внутренней картотеке под грифом «Совершенно Секретно» хранятся, но он продолжает рассказывать. Слова слетают с его губ с поразительной легкостью. – Нам не хватало провизии. Пресная вода была на исходе. Я проснулся от звука выстрела. Отец застрелил капитана корабля, который был с нами. Затем он застрелился сам. Его сердце тысячи игл пронзают. Вводят эссенцию, на этот раз уже не ядовитую смесь нейролептика. Его ломает, он ощущает, как все заржавелые крепления начинают скрипеть, отходить от многолетнего простоя. Жидкость скользит по венам, смазывает места соединения. Оливер себя представляет сломанной машиной в мастерской, где его к жизни возродить пытаются. Он вновь закрывается. Пребывание в эмоциональной коме ему нравилось намного больше. Сердце пробуждается от долгого сна. С режущим скрипом все шестеренки прокручиваются. Одно звено зацепляет другое, механизм возрождается. Тормозится о былую ржавчину, прокручивает сети паучьи и продолжает свой ход. - Потом ты оказался на острове? - Да. Меня прибило к берегу. - Ты кому-нибудь рассказывал о том, что с тобой произошло там? - Нет, - в его голосе отчетливо слышатся механические нотки. – Я принимал множество неверных решений, чтобы выжить. Они привели к ужасным последствиям, из-за которых многие пострадали. - Ты был на острове не один? Он в ответ лишь головой качает. Он понимает, насколько шатка возродившаяся система. Механизм того и гляди заглохнет. Ему не нравится ощущать, как сердце начинает болезненно в груди колотить. Трепыхается безумно, секунда - и разорвет грудную клетку. Секунда – и вылетит прочь. - Я не хочу больше об этом говорить. - Хорошо, - настаивать Фелисити не решается. Ручка заканчивает писать краткий очерк сеанса. - Хотела тебе сказать, я договорилась с главврачом. Отныне ты можешь выходить в общую комнату. Также, мне кажется, тебе пойдет на пользу групповая терапия. Со следующей недели начнем. Он не хочет, чтобы их встречи прекращались и заменялись групповыми беседами ни о чем. Беседами с психами. Оливер себя к их гильдии не относит, с ними обсуждать ничего не намерен. Возможности общаться с другими он не особо рад. Врач меняет тему разговора на нейтральную. Пациент благодарен ей за это. Его взгляд падает на часы – времени до конца сеанса осталось совсем немного. Он не хочет уходить, он изголодался по теплу, только здесь он может приглушить разъедающую внутри тьму. Только. Рядом. С. Ней. Подол её легкого платья подхватывает ветер. Девушка сразу же опускает ткань вниз и хмыкает. На улице довольно тепло, но пронизывающие порывы ветра заставляют все кости сковаться от холода. Она попрекает себя, что решила надеть платье на вечернюю прогулку. В её руках букет алых роз, подаренных её спутником. Мужчина идет рядом с ней и увлеченно рассказывает о своей команде по лакроссу, в которой состоял в школьные годы. С нескрываемой ностальгией он вспоминает о прошлых победах на соревнованиях и заброшенных в ворота противника мячах. Он не замечает, что Фелисити сжалась от холода. Девушка втягивает запах роз. Несколько раз говорила Джону, что терпеть не может эти цветы, в особенности красные. Но именно этот букет он подарил ей на их четвертое свидание. Она отмахивает от себя мысль, что её коллега по работе сосредоточен только на себе. Ругает себя, что вновь начинает всем ставить диагнозы, даже за пределами клиники. - Фел, ты замерзла? Джон, наконец, обращает на нее внимание и останавливается. - Немного, - уклончиво отвечает она. Он нехотя снимает пиджак и отдает ей. Обнимает за талию для большего обогрева и притягивает ближе к себе. На его лице появляется самодовольная ухмылка. Он откидывает выбившуюся прядь и целует её в щеку. - Я живу в паре шагов отсюда. Можно зайти ко мне. Как раз согреешься. - Если только на одну чашечку чая, - игриво парирует Фелисити и отрывается от него. – Пойдем? - Только достань сразу ключи. Они во внутреннем кармане. Фелисити слушается и начинает искать связку ключей. Её внимание привлекает брелок на них. Детально прорисованная акула из металла. Хищник широко раскрыл пасть, готовясь напасть и целиком проглотить жертву. - Интересная вещица. - А… Эта. Друг откуда-то привез. Не помню точно. Кажется такой настоящей. Только меньше в сотню раз. Он кладет ладонь ей на талию и уводит к себе. Вечернее чаепитие перетекает в утреннюю чашечку кофе.