416 г. Первой Эпохи Средиземья.
Ветер Легенды поет На тысячи голосов, Ткет малых легенд узор И малых творений вязь — И сети его дорог Сплетают Любовь и Власть. «Ветер Легенд». Дженарлен и Морган
Судьба — что твое колесо, большое, огненное, шире небес, выше Таникветили, площе дна морского и глубже любых вод. Куда повернется, такой и будет дорога. Для каждого оно крутится и каждому указывает путь. То к Морготу, то к Манвэ, кому чашу горя отмеряет посреди великого пира радости, а кому и в яд добавит исцеление, оборачивая слезы в смех. В тот день Судьба повернулась от Моргота к Манвэ. В тот день Маэдрос, сын Феанора был в разъезде. Его дружина, состоявшая из воинов Химринга — в этот раз лишь из нолдор — пересекала равнинные степи Эстолада, в сторону Большого Гелиона. Под небесами Белерианда царил мир, и весна давно вступила в свои права. На ветру, рожденном в горах и холмах близ Химринга, колыхалось изумрудное море травы, и цветастыми пятнами, точно вышивкой на зеленом платье прекрасной девы, благоухали полевые цветы. Наступал вечер — и в долгих весенних сумерках то тут, то там, над степью поднимались мириады огоньков светлячков. Вдалеке, на грани видимости, сверкали снеговые шапки Голубых Гор — и только самый острый эльфийский слух мог уловить грохот валунов, переворачиваемых могучим потоком Гелиона. Эльфийский отряд остановился на ночлег среди высоких трав, где протекал быстрый и холодный родник. Шатров не ставили — небо было чистым, и ко времени вечерней трапезы на темнеющий небосклон высыпали звезды. В поход воины не брали с собой разносолов: вяленое мясо, хлеб, спелый желтый сыр, да ягоды или сухофрукты. Воду можно было пополнить и в пути — кругом били ключи. — Небо сегодня подобно короне Элентари, — заметил темноволосый Ромендил, подходя к Маэдросу. Сын Феанора полулежал прямо на траве, облокотившись на согнутые руки, и смотрел на звезды, которые с каждой минутой становились все ярче и ярче. Ветер шевелил его короткие рыжие волосы, легкими завитками обрамлявших прекрасное лицо. Едва заметный шрам пересекал левую бровь и уголок упрямых губ. — Верно, — согласился он. — Но уж больно тихо, словно перед грозой. Или битвой. Ромендил подал ему легкую деревянную плошку с едой. Маэдрос же, сев ровно, в ответ протянул ему флягу, отстегнув ее от пояса. Глотнув, темноволосый нолдо хмыкнул и улыбнулся. — Таргелионское, — заметил он, возвращая флягу хозяину. — Как же иначе. Маэдрос улыбнулся в ответ и сам отпил вина. — Карнистир прислал, в придачу со всяким добром из Таргелиона, — сказал он через некоторое время. — Но молча, без особого послания, кроме перечня. Я обещал ему приехать — но все никак. Вот думаю, что лучше пригласить его к себе, иначе так мы долго не увидимся. — Его можно понять — с западными родичами ты видишься чаще, чем с ним, а он родной брат. — Ревнивый родной брат, — поправил его Феаноринг. — Ты прав, и он прав. Но иначе не выходит. Ромендил промолчал, и некоторое время они ели в тишине, лишь передавая друг другу флягу с вином. — Исильвен печет хороший коймас, — внезапно заметил темноволосый нолдо, разломив хлебную лепешку пополам и глядя на ее золотистую корочку. — Но это все равно не то и не так. Она не массаниэ, и благословения мы не получаем. — Атани нравится, — отозвался Маэдрос. — Их за уши от нашего хлеба не оторвешь. — Им не понять разницы. Да и мы сами помним в чем она, Нельяфинвэ? Когда в последний раз мы ели коймас, испеченный Хозяйкой Крова? Маэдрос ответил не сразу: некоторое время он вертел в руке кусок лепешки и лишь потом произнес: — Давно. С того дня, как покинули Митрим и решили жить здесь, на Севере. — Ты ведь недавно был в Хисиломэ… — Был, и что? Ромендил только пожал плечами, но от Маэдроса не укрылся его взор. Тяжело вздохнув и сделав два больших глотка из фляги, он передал ее своему собеседнику. — У меня иная судьба. — Ты давно это твердишь. Особенно усердно с тех пор, как вернулся с той охоты, когда мы все искали вас с Финдарато. Майтимо… Почему? Я все понимаю, я знаю твои мысли или мне так кажется, но Эру знает, я не понимаю, почему. Те, кто в худшем положении, чем ты, все же обрели покой и счастье. Феаноринг лишь посмотрел на него. — У меня иная судьба. Я был бы рад, если бы хотя бы ты перестал прислушиваться к сплетням, мне и Исильвен хватает, и Финдекано, между прочим, и даже моего венценосного дяди, которому словно делать больше нечего, кроме как слушать досужие разговоры, — Маэдрос взглянул на Ромендила и внезапно усмехнулся. — В прошлый раз у меня создалось такое впечатление, что в покое меня оставила лишь Иримэ. — Слухами Белерианд полнится, а языки укоротить сложнее орочьих шей. Я больше и скажу и слова, но хотел бы я, чтобы ты открыл мне своего сердце, Майтимо. Я ведь люблю тебя, как сына, да и Феанаро я дал клятву, что никогда тебя не покину. — Этой тайны я не поведал бы даже отцу, поверь мне. Есть такие вещи, которые остаются сокрытыми, до поры, до срока. Но не будем об этом. — Не будем. Они снова умолкли и так же в молчании кончили трапезу. Ромендил собирался подняться, чтобы отнести плошки обратно к своей поклаже, но Маэдрос, снова прилегший на траву, внезапно резко сел и потянул носом. — Ты чувствуешь? — тихо спросил он. Ромендил принюхался. Степной ветер, легкий и быстрый, то и дело доносил слабый, едва ощутимый запах гари. — Да, где-то пожар. Маэдрос тут же склонился, припадая головой к земле и прислушиваясь. — На юго-востоке что-то происходит. Земля гудит и дрожит, но не от копыт коней, — проговорил он, подскакивая. — Надо спешить. Он легко сбежал с пологого холма прямо к привалу. Отряд тут же, почти как один, поднялся. — Воины, отдых окончен! — приказал Феаноринг. — Седлаем коней и скачем на юго-восток, к Гелиону! Маэдрос оказался прав — чем ближе дружина приближалась к реке, тем отчетливее был запах гари, хотя небо покуда так и оставалось темным. В Эстоладе все еще жили люди — их поселения, разбросанные далеко друг от друга, временами становились пристанищем для эльфийских разъездов, если дело было зимой или же в непогоду. Могло быть так, что просто где-то загорелся дом, или кто-то сжег больше травы после покоса, чем следовало, и не смог остановить пламя, но Маэдрос не мог полагаться на удачу. Это его земля, и все, кто жили здесь, были под его защитой. Да и сердце подсказывало, что никакой то не простой пожар. Что-то происходило в тех краях, земля стонала и дрожала, и слышно это было ему за много лиг. Воины-нолдор мчались, словно серые тени в звездной ночи, и ветер степей трепал белые гривы их коней, точно серебристые знамена, а алым всполохом пламени пылал алый гребень высокого шлема их предводителя. Когда они преодолели около трех лиг, эльфийские клинки, наконечники копий и стрел засветились бледным голубым огнем — где-то были орки — и закаленные в боях кони, подстегиваемые своими хозяевами, помчались еще быстрее: через длинную, но неширокую полосу леса и снова в поля. Вскоре, впрочем, им пришлось замедлить бег — впереди показался всадник, и Маэдрос легко увидел, как его мотало из стороны в сторону, а лошадь, казалось, неслась не по его воле, а обезумев от страха. Хисвэ — серый в яблоках валинорский конь Феаноринга — громко заржал, словно призывая незнакомую лошадь, и всадник свернул в их сторону. — Это смертный мальчишка, — сказал Эллемир, приближенный Маэдроса, славившейся даже среди своих острым зрением. — Но он то ли ранен, то ли без сознания, его конь действует по своей воле. И он был прав: гнедой скакун, высокий, с мохнатыми белыми бабками, приблизился к дружине, и его всадник, живой, но с трудом державшийся за кудрявую гриву, поднял голову и с последними силами прокричал на синдарине: — Эльфы! Эльфы… голодрим! Орки, там орки в нашем селении, помогите же! — Эй, держите его, он падает! — воскликнул Ромендил, и кто-то из нолдор успел поддержать паренька-адана. Из правого плеча у него торчала стрела — кривая, грубо вытесанная, с черным оперением. — Туда… — парнишка указал как раз на юго-восток. — Поспешите, умоляю, их тьма! Они жгут дома, убивают скот… Они пришли с северо-востока, целое войско! — Лоссильмо, Анвэ, приглядите за ним! — приказал Маэдрос, натягивая поводья. — Воины, мы скачем дальше, надо спешить! Вперед! С каждой минутой, чем ближе становилось поле боя, тем сильнее пахло дымом, и небо, до того темное, озарилось огнем. Феаноринг первым взлетел на вершину невысокого холма, и его отряд следовал за ним. Картина, открывшаяся перед его взором, была ужасна: большое поселение эдайн, где не осталось ни одного целого дома, отчаянные крики, плач и орки, орки кругом, сгоняющие в тени местных жителей. Среди них не было видно мужчин — лишь старики да мальчишки, и только женщины да дети. — Откуда они тут взялись, посреди степей, незамеченные? — проговорил ошарашенно кто-то из нолдор. — Выясним это потом, — Маэдрос выхватил свой клинок. — Не медлим, иначе будет поздно! Оружие к бою! Вперед, во имя Света и Звезд! — Во имя Света и Звезд! — вся дружина подхватила его клич. Запели эльфийские серебряные рожки, и Маэдрос вместе со своим войском, точно горная лавина, не ведающая пощады и сметающая все на своем пути, обрушился на отродий Моргота.***
Боргух, один из самых кровожадных предводителей орочьих отрядов, за головой которого давно шла охота среди нолдор и союзных им эдайн, не ожидал, что вылазка его шайки, поначалу такая удачная и принесшая оркам пленников и добычу, закончится полным разгромом. А ведь все шло хорошо… Орки смогли найти брешь в цепи защиты нолдор и проникли по темному узкому ущелью в плодородный и просторный Эстолад, прежде вырыв небольшой тоннель под пологими холмами, чтобы незамеченными эльфийскими разъездами, грабить и убивать смертных, живших небольшими мелкими селениями, а то и вовсе отдельными семьями, не боясь врагов, ведь их мир хранили копья и мечи сыновей Феанора. Они-то и стали добычей для Боргуха и его шайки. Орки разграбили первую же деревню, что попалась им на пути, сожгли дома и захватили пленников. В Железной Твердыне за этих людишек их ждала награда — остатки тех Хадорингов, что еще не решились пересечь Восточный Белерианд и присоединиться к своим ушедшим сородичам, высоко ценились в Ангбанде, особенно женщины и дети. В этом Боргуху повезло: в селении почти не было мужчин — они давно подались на службу к лордам Дортониона или же к амлахингам в Химринг, а тех, что остались, не хватило для того, чтобы защищаться от хорошо вооруженных орков, так что схватка завершилась быстро, и до последних минут своего злобного существования глава орков так и не смог понять, когда все пошло не так. А ведь подумай он, что тот мальчишка, севший на коня и умчавшийся на запад, вовсе не бежал в страхе, но сообразил отправиться на поиски эльфийских патрулей, Боргух сам прикончил бы его прежде, чем тот смог добраться до своей клячи. Но кто-то из его разбойников засадил в мальчишку стрелу — казалось, та попала в спину, и будь стрелок не таким косолапым, и будь сам Боргух не столь опьяненным удачей… Но его ослепила алчность — слишком хороша была добыча. Это его и погубило. Пение эльфийских рогов раздалось внезапно, огласило всю равнину и донеслось до самых небес. Маэдрос, лишь по случайности оказавшийся так близко от разграбленного селения, явился нежданно и уничтожил орков, которые настолько боялись Белого Пламени, что и не подумали сражаться. Они могли лишь бежать, бросая оружие и впадая в безумие от ужаса, обратно к тому ущелью, откуда пришли, но и там их ждала смерть: всадники Химринга, разделившись на две равные части, обошли врагов с другой стороны. Боргух оказался зажатым в клещи, и, прежде чем умереть, приказал убить всех пленных, однако его приказу не суждено было свершиться — Маэдрос с двумя своими воинами налетел на оставшуюся кучку орков и снес Боргуху голову одним ударом клинка, а тело его было растоптано копытами Хисвэ. Боргух не ожидал, что этот день, такой удачный поначалу, закончится тем, что его гнусная голова будет красоваться насаженной на эльфийское копье в середине сожженной и уничтоженной им же деревни. Рок настиг прислужников Черного Врага, а Судьба — того, кто уничтожил их. Стоявший под звездными небесами, посередине пепелища Маэдрос, глядящий на орочью голову на копье со знаменем Феанора, еще не знал, что отныне с каждым своим шагом, вздохом или словом, во сне, наяву или на пиру, в своей цитадели или же далеко на западе, в белых стенах Барад Эйтель, или же в доме его друга и кузена среди туманов Дорломина, он приближался к ней. — Гнусное дело, — проговорил Эллемир, подошедший к своему властелину и родичу. — Но, если только глаза меня не обманывают, это же Боргух! Белерианд избавлен от этого вражьего выродка. Как долго мы пытались его подловить… — Рано или поздно они все кончают вот так, — ответил Маэдрос и утер щеку тыльной стороной ладони — на ней остался след черной орочьей крови. — Сожгите эту падаль. Эллемир кивнул и коротко поклонился, а сын Феанора, еще раз взглянув на орочью голову, направился к Ромендилу — думать, что делать с освобожденными пленными. Было решено, что их надлежит забрать с собой в Химринг, хотя бы на время. У подножия Вечностуденого жили люди, потомки Амлаха, и их вождь вместе со своей золотоволосой госпожой Ларке всегда бы нашли для них приют. Так бывало и прежде — так поступал и его отец, и отец его отца. Имлах, еще молодой и вовсе не готовившийся стать главой своего народа, поневоле принял этот титул. Его старший брат — Ангбор — погиб в битве с орками, не оставив жены и сына. Сам Имлах же изначально мечтал лишь о ратной славе, служил в дружине у Маэдроса и был ему другом, сопровождал его везде, даже после того, как стал вождем. В тот день амлахингов не было в дружине: Ларке, госпожа людей и жена Имлаха, лишь недавно родила еще одно дитя, и по обычаю эдайн они праздновали день анара — конец первого месяца жизни, и Маэдрос на время освободил того от службы. Так за заботами и разговорами прошла короткая ночь и занялся рассвет. Высокое темно-голубое небо местами омрачалось черным дымом, который поднимался с догорающих домов и закрывал собой бледные, тающие звезды. Сгорело все, впрочем, не полностью: большинство строений имело каменные фундаменты, где были погреба и кладовые, и люди, освобожденные из плена, пытались спасти хоть какую-нибудь мелочь из общего погрома. Маэдрос видел, как какая-то девушка плакала от счастья, когда из-под обломков удалось достать любимую кошку — живую и не покалеченную, лишь со слегка подпаленной шерсткой и округлившимися от ужаса глазами; как какая-то старуха запихивала в плетеную корзину почерневшего от смога и гари когда-то белого гуся, который открывал красный клюв и шипел на свою хозяйку; как какая-то женщина сидела на прорубленном орочьим топором корыте и растерянно смотрела на то, что осталось от ее жилища. Повсюду слышались всхлипы, причитания и местами ругань и проклятья. Люди умолкали, когда мимо них проходил высокий рыжий Феаноринг в серебряных доспехах и со шлемом в руке — кто-то кланялся ему, кто-то благословлял и благодарил, а кто-то лишь молча провожал взглядом, робея и не смея сказать ему и слова. На миг Маэдрос остановился у какого-то дома — остов его полностью сгорел и то, что осталось, походило на обуглившийся скелет. На чудом уцелевшем заборе были надеты горшки, а бельевые палки вместе с веревками повалились в грязь. Среди одежды, когда-то висевшей на них, можно было увидеть заштопанные женские вязаные чулки, исподние платья с обтрепавшимся подолом, но — к его большому удивлению — сшитые из фаласского шелка. Видать, когда-то семья не знала нужды… Там же можно было увидеть два детских платьица. Острый эльфийский слух уловил какой-то шорох словно бы в кладовой под домом, а потом тонкий писк, но то могла быть окованная в сталь дверь на заржавевших петлях. Маэдрос сделал было шаг, чтобы посмотреть, не было ли там кого, однако Ромендил, идущий к нему, громко окликнул своего арана по имени, и Феаноринг обернулся. Все кругом стихло, и хотя Маэдрос еще некоторое время прислушивался, но ни шороха, ни звука не повторилось. — Прибыл Лоссильмэ, — сказал нолдо. — Парнишку они подлатали, как могли, но Анвэ нужны его травы и мази, чтобы рана поскорее зажила. Но жить он будет. — Отлично, — ответил Маэдрос. — Парнишка оказался смышленым — он рассказал, что знал об эльфийских патрулях и скакал к разъездному камню, чтобы хотя бы дать знать о нашествии орков, но в глубине души надеялся встретить хоть кого-нибудь. Ему повезло — хорошо еще мы отправились к Гелиону, а не на запад, как хотели изначально. Помолчав, ожидая, не скажет ли Маэдрос что-нибудь, Ромендил продолжил: — Людей мы собираем и я, как ты и приказал, отправил гонца к Макалаурэ с головой орка. И еще одного воина в Химринг, чтобы готовились к встрече. Удалось найти с десяток телег, которые могут ехать, еще столько же можно починить — Метелайро и Карнимиро займутся этим, так что стариков и немощных можно усадить на них. Беда в том, что лошадей всех перебили, как и скот, так что даже пахотных быков не осталось. Придется запрягать наших коней. — Другого выхода нет, — отозвался Феаноринг. — Мы все отправимся пешими. Те лошади, которые останутся незапряженными, понесут детей и женщин. Только те, кто молод и крепок, пойдут пешком. Ромендил поклонился и удалился исполнять приказ. Маэдрос задержался еще на несколько минут, озираясь кругом. Люди постепенно стекались к тому, что когда-то было деревянными воротами — вот беспечность! Они надеялись, что их мужья, братья и отцы, несущие службу у сына Феанора, смогут настолько защитить весь край, что даже каменной стены не удосужились возвести! Но и он хорош — надо было не ждать, пока попросят помощи, надо было самому прислать сюда каменщиков! Интересно, сколько эдайн еще умрет прежде, чем эльдар научатся понимать их, принимать то, что мыслят они, хоть и схоже, но по-разному? Что Эльфы, назвавшись старшими братьями, несут ответственность за Младших? Не так разве говорил Финрод? А он был мудрее и милосерднее многих и знал о смертных побольше других. Громкий плач, сменившийся причитанием, заставил Маэдроса повернуться: он увидел молодую женщину, которая, цепляясь то за локоть одного из нолдор, то за руки пожилой аданет, что-говорила на языке людей. Их наречия сын Феанора не понимал, но все же направился к ним. Впрочем, узнать что-либо от женщины он не смог — она начала царапать себе лицо, а потом лишилась чувств. — Что случилось, Айкалиндо? — спросил Маэдрос, смотря как его воин бережно поддержал ее, а потом взял на руки. Пожилая аданет тихо всхлипнула и погладила молодую по голове. — Она плакала, так как у нее погибло дитя, — ответила она за воина. — Но она не желает этого признавать, аран. Говорит, что ребенок жив, — отозвался Айкалиндо, покосившись на нее. — Говорит, нет ее среди мертвых. — И не будет, — пожилая аданет взглянула на Маэдроса. — Господин, ее дом сгорел дотла, ребенок был там. Его не успели спасти. Она, она, бедняжка… — раздался всхлип, — совсем умом тронулась. Феаноринг промолчал, поглядев на молодую женщину. Лицо показалось ему знакомым, впрочем, все аданисси казались ему похожими; ее бережно уложили на одну из повозок и накрыли подпаленным одеялом. Маэдрос еще раз посмотрел на молодую аданет — он мог лишь смутно представить, какое горе постигло ее. Когда Амрод чуть не сгорел на подожженном корабле в Лосгаре, он сам едва не лишился рассудка: хорошо еще Келегорм вовремя успел вытащить его — у брата лишь подгорели волосы да брови, и он получил парочку ожогов. Отец тогда не отходил от него несколько дней, сидел рядом в шатре и держал за руку, точно маленькое дитя. Уже не впервые Маэдрос задумался о судьбах Эльфов и Людей. Что же на самом деле было изначально задумано Эру? Какой должна была быть судьба двух народов, ведь так и было велено — жить вместе, в Арде, бок-о-бок. Вдалеке, на востоке, темнеющей грядой виднелся Таргелион, весь покрытый лесами и холмами, до самых берегов Хелеворна и подножия Голубых Гор. На севере-западе голубая дымка — Дортонион. Нельзя было не вспомнить об Айканаро и его аданет по имени Андрет из рода Беора. Не мог Маэдрос и не вспомнить гордую Халет, владычицу халадинов, и своего брата Карантира. Печальны были их пути, не пройденные до конца, оставившие горький след в памяти и Эльфов, и Людей. Могло ли это все быть Искажением Врага? Могло ли быть так, что Эру задумал это изначально, или в сердце этого мрака, в который погружалась Арда Искаженная, он словно бы поставил условия — свет познает лишь тот, кто пройдет путь горя и печали до конца? А, может, такова была отныне судьба всех, кто жил под этими небесами, и пока мир не будет разрушен и создан вновь, ничего не исправится? А будет ли место в этом новом мире им, эльдар? Никто не знал, что за путь уготовил им Создатель… Но все это было праздными размышлениями. Надо было возвращаться в Химринг, устроить этих несчастных людей, а потом разобраться с братцем Маглором и поинтересоваться, как он проворонил такую громадную шайку. Лишь раз обернувшись на сгоревшее селение, Маэдрос направился к своим воинам. Занимался новый яркий день — светлый и теплый. Колесо Судьбы сделало свой поворот.