Обернусь я белой кошкой, да залезу в колыбель, Я к тебе, мой милый крошка, буду я твой менестрель. Буду я сидеть в твоей колыбели, да петь колыбельныя, Чтобы колокольчики звенели, цвели цветы хмельныя. «Белая Кошка», Мельница.
Ветер, поднявшийся на далеких равнинах Лотлана среди бескрайних степей в изумрудном море травы, промчался, то играя облаками и разгоняя их, точно пастуший пес пушистых овец, то опускаясь низко, к бурной горной реке, что спускалась в ущелье Аглона с отвесных склонов Дортониона, к брызгам ледяной воды, над которой в солнечном сиянии стояли едва заметные радуги. От них же снова вверх поднималось дыхание Владыки Ветров, мимо скал, покрытых лесами, все выше, пока не достигло высоких белых стен, устремленных вверх остроконечных башен с узкими ромбовидными бойницами и их шпилей с гордыми знаменами со Звездой Феанора. Солнце отражалось в серебряных круглых наконечниках, точно в самоцветах. Внизу, под крепостью на скалах, вилась дорога — она полого спускалась от врат до самой реки и там следовала очертанию ее русла, длилась еще несколько лиг, а потом уходила прочь из узкого ущелья — на равнины Химлада, в край между Дориатом и Нан-Эльмотом. По соглашению между Тинголом, королем Потаенного Королевства, и Маэдросом, старшим сыном Феанора, все, что находится по левую руку от Ароса до его слияния с Келоном и дальше — по правую руку от кромки Артлориэла, принадлежало нолдор Первого Дома. Но Нан-Эльмот не был отдан Тинголом Маэдросу: когда-то в звездные года, еще до Анара и Итила, там Серебряный Плащ встретил свою возлюбленную Мелиан, и патрули синдар то и дело заходили в лес. Маэдрос тоже не желал уступать этот кусок земли, и на опушках леса можно было встретить патрули из Химринга: встречи эти редко бывали радостными, рискуя вызвать стычку между двумя народами эльфов, что и так испытывали друг к другу мало приязни. Именно одно из таких происшествий и обсуждал Келегорм, лорд Химлада и Аглона, за утренней трапезой со своей сестрой Арнориэн, что синдар звали Келебриэль за ее привычку носить серебряный обод волосах. С ним не было Куруфина — еще одного Феаноринга, так как он ушел встречать гонца из Химринга. У ног Келегорма сидел его верный спутник — Хуан, волкодав из Валинора, великий пес из своры Оромэ. Положив свою массивную серую морду на колени хозяину, он постоянно искал его взгляд, чтобы, поймав, тут же перевести на лежавшие на столе кусочки холодной оленины. Арнориэн, закончившая трапезу, сидела с грифелями и пергаментом в руках и пыталась успеть запечатлеть своего брата, пока тот сидел недвижимо, поглаживая пса между ушами и читал — очень редкое явление, чтобы Келегорм хотя бы десять минут провел не шевелясь. Ее искусные руки быстро перекладывали на бумагу гордое прекрасное лицо в обрамлении светлых, почти серебряных волос, слегка волнистых, спускавшихся ниже широких плеч; его осанку и сильные ловкие руки лучника и копейщика — он был лучшим из лучших в Амане по метанию копья и стрельбе по мишени, не зря же сам Оромэ призвал его к себе в свиту и сделал своим учеником. Ветер из открытых окон то и дело играл серебристыми кудрями — напоминанием о Мириэль Тэриндэ — и Арнориэн лишь хотела, чтобы все это продлилось еще хотя бы одну минуту. Но не тут то было — прочитав что-то позабавившее его, Келегорм поменял позу, сел ровно и, усмехнувшись, отложил послание. — Надо же, если бы мне не было так смешно, то было бы… Закончить он не успел: сестра, раздосадованная от помехи, прервала его. — Тебе было бы грустно так же, как и мне? — заметила она. — Ты хоть десять минут можешь еще посидеть и не двигаться? Келегорм хмыкнул и закатил глаза. — Мне не грустно, мне было бы досадно, что меня там не было. С Нармо, — он протянул письмо Арнориэн. — Почитай сама. — Не хочу, — ответила нолдэ. — Я и так догадываюсь, что они опять унизили синдар и довольны этим. А Майтимо что говорил вам об этом? — Ну… не унизили. Скажем так, указали им место, за Аросом. — Зачем вам этот кусок непроходимого леса, а? Там даже солнце не светит нормально и звери почти не живут. — Ты сама знаешь, — ответил Келегорм. — Но я бы уничтожил его, если бы мог. Сжег дотла, пока все эти деревья не исчезли бы, уступая место свету и солнцу. И на их месте выросли бы новые — молодые, крепкие, сильные. Арнориэн покачала головой. — Этим Арэльдэ не вернуть, Турко, — сказала она с грустью. — Да и Эол наказан. К чему такая жестокость к деревьями, которые не виноваты? Они росли там за долго до рождения нашего отца и, я подозреваю, что и до Пробуждения нашего народа. К тому же на нем чары Мелиан. Как знать, что такое может принести? Отвечать он не стал — только отложил письмо и все же бросил Хуану кусок оленины. Двери в утреннюю трапезную отворились, и к брату и сестре присоединился Куруфин. Высокий и широкоплечий, с черными, как вороново крыло, и тоже слегка волнистыми волосами, с серыми пронзительными глазами. Все дети Феанора были сероглазыми и у каждого был свой оттенок. У Маэдроса — цвета грозового неба, у Маглора — цвета морской волны во время шторма, у Келегорма — светлые и холодные, точно сталь; у Карантира — как весенний сумрак, с коричневыми вкраплениями у зрачков; у Куруфина — как серебро с темной окаемкой, такие же были и у Феанора. У Арнориэн — глубокие, серо-голубые, у Амраса — такие как у Маэдроса, лишь на тон светлее, а у Амрода — серо-зеленые. — Майтимо пишет, что четыре дня назад он разбил огромную орочью шайку, — сказал Куруфин, кладя письмо на стол и садясь напротив Келегорма. — Эка невидаль, — лениво отозвался тот и протянул руку, чтобы налить себе немного квениласа. — И с чего он нам пишет об этом? С таким же успехом он мог бы написать и о любом другом каждодневном деле. Будто мы не знаем, что он то и дело ищет их на рубежах Лотлана. — А вот ты и не прав — все это произошло в Эстоладе. Банда была под предводительством Боргуха, — продолжил Куруфин. — Так что эта Моринготова крыса отправлена в забытье. Келегорм, ставивший стеклянный кувшин с квениласом обратно на стол, замер и посмотрел на брата. Арнориэн тоже оставила свое рисование. — В Эстоладе? — в голосе старшего не осталось и тени усмешки. — Но как так… Где именно? — Недалеко от пятого разъездного камня, — ответил Куруфин, передавая послание брату, чтобы тот сам убедился. — Это достаточно глубоко уходит в наши владения, весьма близко от нового Северного Тракта и моста на Таргелион. Арнориэн, тоже заинтересованная и встревоженная, встала и подошла к Келегорму, чтобы посмотреть на послание через его плечо. — Майтимо пишет, что орочье отребье прорыло тоннель через цепь холмов, аж из самого Лотланна, — произнесла она. — Но как такое вообще возможно? Как долго они это делали да и к чему? На что надеялись? Что могут безнаказанно творить что хотят у нас под носом? — Сестра, ты, как и многие другие, заблуждаешься, считая орков непроходимыми глупцами, — заметил Келегорм, передавая письмо ей в руки. — Но, по сути, они хитры и умны. Наш Враг питает их своей злобой и своей волей, но даже ему не нужны беспросветные тупицы. А их командиры — такие, как этот Боргух — ведут за собой армии против нас. Им можно отказать в чем угодно, кроме разума. — Будь они такими, какими их часто представляют, победить их было бы проще простого, — добавил Куруфин, наливая себе квениласа и разглядывая яства на столе. — Смотрю, сладких лепешек вы мне не оставили… — Попроси Линдаратэ, она испечет еще, — отмахнулся Келегорм и тут же вернулся к предыдущей теме. — План Боргуха имел смысл — они нацелились не только на людские поселения в Эстоладе: там степи, там Тракт, гномьи караваны, там от разъезда до разъезда лиги могут пролегать. Бесчинствовать и потом уходить с награбленным добром и пленниками обратно в свои норы через тоннель было вполне возможно. Но справедливость есть — и он попался на пути Майтимо. — Макалаурэ я не завидую, — хмыкнул Куруфин, решивший обойтись солеными лепешками. — Но и обвинить я его не могу — если тоннель шел не у него под носом. — Интересно, скольких они успели убить, — проговорила Арнориэн, возвращая послание Келегорму и садясь на свое место. — Может, мне стоит отправиться в Химринг? — К чему? — пожал плечами Куруфин. — Там есть свои целители, и с тех пор всем нуждающимся уже помогли. А остальное уже не наше дело — большинство смертных женщин и детей, которых Майтимо спас, вполне могут воссоединиться со своими в Дортонионе. Там, где несут стражу их мужья, отцы, братья и сыновья. — Судя по письму, орки пришли не столько убивать, сколько грабить и обратить этих людей в рабство Морготу, — добавил Келегорм. — Если кто и погиб, то случайно. — Да и к тому же, — тут же подхватил брат, — эти смертные сами виноваты. Они должны были понимать, что в поселении должны быть защитники и что надо укреплять их, а не строить стены из глины и палок. А думать за всех мы не можем, тем более не может Майтимо. Они даже не его вассалы. Умолкнув на миг, Куруфин добавил: — Такова благодарность смертных. А мы их еще и защищаем ценой своих жизней. — Атаринкэ… — Арнориэн нахмурилась. — Постыдись. — Чего именно мне стыдиться, милая сестра? — спросил он, удивленно вскинув брови. — Правды? Мы были первыми, кто их встретил в Белерианде, когда они потянулись на запад, и что? Бренчание Инголдо на арфе оказалось важнее, чем наши мечи. Или тебе напомнить про достославную Халет-атанет? Не смотри на меня так, я ведь знаю, что прав. Морьо не просто предложил ей союз двух народов и нашу защиту, но отдал ей то, что мог бы применить получше — свое сердце и свою свободу. Даже Айканаро — уж на что у него мысли где угодно бродят, кроме головы — и тот сообразил, что с этими смертными надо быть осторожнее и не позволил своей слабости взять верх. Но остался навеки несчастным, так как твердости выбросить так называемую любовь из сердца у него нет. Эти смертные приносят нам одни неприятности и несчастья, пора бы уже уразуметь это. Но Карнистир нас, конечно, опозорил. Хорошо еще, сплетники пока так далеко не зашли, чтобы докопаться до правды, в чем там дело было. Да и если отбросить неблагодарность, куда деть старость? Мы же видели старух-атанисси, и лучше умереть в одиночестве, чем на такое смотреть рядом с собой каждый день или, упаси Эру, просыпаться рядом. — Ты закончил? — поинтересовалась Арнориэн. — Вполне, — отозвался брат. — Тогда постыдись если уж не того, что сказал об Айканаро, то хоть того, что о родном брате говоришь. Мы всего не знаем ни в первом, ни во втором случае, и судить их всех легко. И уж Андрет-атанет нельзя упрекнуть в чем-то. Она не виновата... — Стыдиться чего? Говорить про старость атани? Говорить, что Карнистир поступил как глупец? Я не стану. А если уж он так желает оправдаться, то мог бы поведать все и нам, а не только Майтимо. Мы семья, единое целое, но достойным доверия он счел лишь старшего. — Наверное как раз именно потому, что знал, что услышит от тебя все в этом же духе, — хмыкнул Келегорм, поднимаясь. Ему надоело слушать споры Куруфина и Арнориэн на эту тему раз за разом, когда дело заходило о Карантире и Халет. Он прошелся к окну, чтобы посмотреть на один из нижних дворов. — А где твой сын, Атаринкэ? Я его с утра не видел. — В мастерской заперся, — ответил Куруфин. — Я велел отнести завтрак туда. — Очередное великое изобретение терзает? — Угу, как всегда. Ему прислали из Белегоста образцы наукоровых сплавов и он теперь их изучает. Осенью я поеду туда и заберу его с собой — он давно просится поглядеть на гномьи кузницы и мастерские. — Ну, и правильно, — Келегорм отошел от окна. — Он молод и хочет видеть мир. Мы в его возрасте были свободны делать, что желали и учиться тому, к чему лежало сердце. Так ведь, Хуан? — он улыбнулся и потрепал своего пса между ушами. — Кстати, о свободе, — Куруфин обернулся к сестре. — Ты не передумала, все же уезжаешь сегодня? — Да, — ответила Арнориэн. — До конца ущелья поеду с Турко, раз уж он отправляется на охоту с Айканаро и Ангарато, а там поверну по Тракту и поеду к Карнистиру. У него сейчас гостят Амбаруссар. Заодно и их повидаю. — В Химринг не заглянешь? — Зачем? Майтимо либо занят, либо… занят. В прошлый раз я видела его от силы по часу в день, и то по утрам, за трапезой, и послания с застав его интересовали больше, чем разговоры со мной. — А тебе не показалось это странным? — Что? — Ну, что он так себя вел? Словно избегал разговоров или расспросов? — Нет, не показалось. А что? Куруфин и Келегорм переглянулись. Один хмыкнул и принялся чистить яблоко, а второй поправлять пряжку на поясе. — Просто, понимаешь, до меня дошли слухи из Хисиломэ, — Куруфин ловко подцепил длинную гирлянду шкурки и сложил ее на тарелку, — что он туда не только к Финдекано наведывается. Арнориэн закатила глаза и картинно охнула. — Ясные Звезды, Атаринкэ-э-э, — протянула она. — Да, я слышала. Исильвен мне сказала, и Ромендил намекнул и, кажется, еще несколько, но если хотите знать, я спросила у Майтимо прямо на эту тему. И он сказал, что большей чепухи в жизни не слышал и что ему не до любовных дел. Он, кстати, подозревает, что это мы все плетем вокруг него заговор, делая вид, что это лишь сплетни с целью заинтересовать его этой нандэ. — Синдэ, — поправил Куруфин. — Хоть кто, — хмыкнула Арнориэн. — И ты ему веришь? — Да, он смотрел прямо в глаза, и я знаю, что он говорил правду. К тому же, дорогой брат, ему делают намеки и в Хисиломэ. Но только не Финдекано. А если уж что-то и было бы, то кузен точно хоть разок бы намекнул. А твоим доносчикам следовало бы получше слушать. Тьелко, — нолдэ взглянула на брата, — нам не пора? Анар уже приближается к зениту, а мне предстоит далекий путь. — Да, если ты уже собралась, то можем ехать. Все готово еще с рассвета, и надо только отдать распоряжение. Ты уверена, что хочешь поехать одна? После этой истории с Боргухом надо бы быть осторожнее. — Конечно, уверена. Я всегда справляюсь со всем сама, ты же знаешь. Ко всему прочему, я поеду по новому Тракту и не остановлюсь, пока не окажусь под сенью лесов Таргелиона. — Ну, как скажешь, — Келегорм направился к двери, и Хуан, как тень, последовал за ним. — Тогда готовься, мы выезжаем самое большее через час. С этими словами он вышел. Арнориэн тоже надолго не задержалась — собрала свои грифели и пергамент, свернув их и уложив в крепкий чехол, обтянутый кожей. — Будь добрее к тем, кто тебя окружает, Атаринкэ, — сказала она брату, подходя к нему и целуя его в макушку. — Ты лучше, чем ты хочешь казаться. Куруфин поймал ее руку и прижал к губам. — Я обещаю быть справедливым и следовать закону, — ответил он. — Ты скоро вернешься? — Не знаю. Скорее всего, нет. — Жаль. Мы будем скучать, — он отпустил ее руку и поднялся. — Дай я хоть обниму тебя на прощание. Арнориэн улыбнулась, и брат с сестрой заключили друг друга в крепкие объятия, после чего нолдэ вышла в коридор, оставив Куруфина одного. Ее покои располагались на одном уровне в крепости с покоями ее братьев и племянника, и здесь, в Аглоне, она жила чаще и дольше всего. Постоянного дома, впрочем, у нее не было, так как выбирать между семью братьями нолдэ не умела и не желала, любя их всех одинаково сильно, но так повелось, еще с ее детства в Благословенном Краю, что ближе всех она была к Келегорму и Куруфину, поэтому больше всего своего времени она проводила с ними, и лишь в Аглоне у нее были ключи от своих комнат. Вещи были собраны еще вчера, оставалось только положить в котомку листы в кожаном переплете, сменить мягкие туфли на дорожные сапоги и надеть плащ — и все, можно было спускаться вниз. Время еще было, чтобы самой проверить седельные сумки, а после, спустившись, и упряжь лошади — Арнориэн руководствовалась правилом, что если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам. Складывая свои рисунки и наброски, нолдэ невольно просматривала их. Дороже всех ей были зарисовки из Благословенного Края — Тирион, улицы родного Белого Города, какие-то увиденные и запавшие в душу детали: как кусты сирени во дворе дома, как большое белое дерево, изгородь, увитая ежевикой и плющом; колонны дворца Финвэ и высокие башни, пик Таникветиль и маяк Ингвэ — Миндон Эльдалиэва. И лица, лица тех, кого, скорее всего, больше никогда не придется увидеть. Сармо Урундил — отец матери; сама мать; подруги, оставшиеся на тех берегах, и одной из них была Интиллэ — жена Куруфина; друзья Маэдроса, которые погибли в тот проклятый день, когда его пленили; те, кто остался с Нолофинвэ и не смог перейти льды — или же те, кто пришел, но исчез вместе с Тургоном в его потаенном граде. Эктелион, Лаурэфиндо, Арэдэль. В другом переплете Арнориэн хранила наброски Средиземья и лиц своих братьев. Реже всего она бывала в Химринге — Маэдроса, своего старшего брата, Арнориэн любила горькой любовью, похожей на дикий мед или же крепкое вино из дикого винограда. Она выхаживала его после того, как Фингон освободил его из тенет Врага, без сна и отдыха, не отходя от его постели. Она первая поддержала его в решении передать власть и корону Финголфину, понимая, что Маэдрос делает это не из слабости или же горячего желания, но ради цели большей, чем просто титул короля. Но после пленения и освобождения между ними пролегла отчужденность. Он и раньше не был открытым и беспечным, а теперь и подавно. Словно Маэдрос стал Морем — на поверхности было одно, но никто не постигал глубин его помыслов. Арнориэн догадывалась, что там, в душе, бушевало пламя и загнанные в тени желания, и это печалило ее больше всего: Маэдрос был в самом расцвете сил по меркам своего народа. Та пора, когда нэри нолдор влюбляются и создают своим семьи, пришлась на Непокой и позже — на Исход, а пленение и унижение от передачи короны, которое Маэдрос неизменно испытывал, и стыд за свое увечье не позволяли ему повернуть свою судьбу в другое русло. Пусть Арнориэн и другие целители сотворили чудо, когда он вернулся и лишь легкие, едва заметные шрамы оставались на его теле и прекрасном гордом лице, но вернуть руку не мог никто, даже сам Намо. И то была длань, которой вершат правосудие и на которую надевают обручальное кольцо, и Маэдрос решил, что такова его участь: тот не может быть королем, кто не держит скипетр судьи, положенный властителю, и не может обрести счастье, не имея правого безымянного пальца для золотого обода. И Арнориэн, буквально допрашивая его в прошлую встречу о тех сплетнях, упомянутых этим утром Куруфином, с горечью убедилась, что то были действительно лишь выдумки. С Маглором — вторым после Маэдроса — ее почти ничего не связывало, хотя, конечно, Арнориэн горячо его любила, и они всегда хорошо ладили. Пока она росла, его слишком часто не бывало дома: он, влюбленный в музыку волн, а позже — в одну из дев телери, почти все свое время проводил в Альквалондэ или же на Тол-Эрэссэа, и город Келборос считал своим домом больше, чем родной Тирион. Сестра, ко всему прочему, с трудом могла ему простить решение не освобождать Маэдроса из плена — власть тогда была, как у наместника, именно у него — и слишком большую уступчивость пришедшему к Митриму Финголфину. Но Маглор находился под гнетом своих печалей и горечи, которыми была полна чаша его судьбы. Он убивал народ той, кого хотел назвать женой и кто была отныне потеряна для него навсегда. Он, в отличие от Маэдроса, потерял то, что успел приобрести. Стыд за решение оставить брата в плену сжигал его по сей день и, пусть сам Маэдрос давно простил и даже сказал, что решение брат принял единственно верное в той ситуации, но сам-то Маглор понимал, что если уж Фингон смог, то он должен был и подавно… С Карантиром все обстояло иначе. Близкие по возрасту, они выросли вместе и делили много воспоминаний из прошлого. Именно он, как тот, кто постарше, чаще всего скрывал от матери и отца ее проказы, беря все на себя; именно он помог Фингону тайно покинуть лагерь и отправиться на поиски Маэдроса. Единственный из сыновей Феанора, он слышал землю и понимал все, что на ней растет, особенно лозу. Карантир привез из Валинора ее саженцы, и вскоре склоны вокруг Хелеворна покрылись изумрудом виноградной листвы. С извечной раной в сердце он жил дальше: через боль, через печаль, через тоску, которой не суждено обернуться в счастье. Амрас и Амрод — самые младшие из них всех были ее товарищами по играм в детстве и товарищами на охоте. Они, прекрасные в своей молодости, смелые и безрассудные, готовы были сорваться с места в любую минуту, когда бы Арнориэн ни попросила, и скакать вслед за ней со своей дружиной в погоне за дикими турами, идти с копьями на болотных оленей, по следу со сворой валинорских борзых на вепря. Но тот, кто знал их так же хорошо, как Арнориэн, не верил их легкости и беспечности: Амрас и Амрод были воинами, вступившими во взрослую пору на пороге Непокоя, давшими Клятву на площади в Тирионе. Они сражались в Альквалондэ и бились рядом с отцом там, у врат Ангбанда, когда его смертельно ранили. Им — и никому другому — Маэдрос доверил самый большой край на Юге — вершины Амон Эреб и Рамдал. Амрод, с темно-рыжими волосами, часто коротко остриженными, едва не сгоревший на одном из кораблей в Лосгаре, извечно носил в своем сердце тьму того дня; более жесткий из двоих, он чаще молчал и оценивал своих собеседников, взвешивая их слова и поступки. Такой привычкой обладала их мать. Амрас, с короткими огненными волосами и таким же нравом, был более острым на язык и скорым на суждения: он всегда говорил что думал и был вспыльчив. К ним в гости Арнориэн наведывалась хоть и редко, но оставалась надолго: жили они далеко и проделывать такой путь часто было не так уж и удобно, да и не всегда безопасно. Но виделись они чаще, чем можно было подумать: то в Таргелионе, у Карантира, то в Химладе, у Келегорма и Куруфина. В дверь постучались, и Арнориэн вздрогнула, захлопнув твердый переплет. — Тьельпериэль, это я, — раздался голос Келегорма. — Я спускаюсь вниз. Давай твои седельные сумки, я отнесу их на конюшню. — Хорошо, заходи, — нолдэ подбежала к двери и открыла ее. — У меня все готово, я просто раскладывала рисунки. — Снова замечталась, — Келегорм вошел в комнату, и за ним, цокая когтями по каменному полу, — Хуан. Он был облачен в зеленые и коричневые одежды нолдорских охотников, серебряные волосы — заплетены в косу и закреплены узлом на затылке. Братья обычно всегда посмеивались над этой его манерой вычурно убирать волосы, но Келегорм никогда не обижался на такие насмешки. — Не замечталась, а проверяла, все ли на месте, не хочу что-нибудь забыть, — ответила Арнориэн, завязывая шнурок и складывая все в седельные сумки. — Вот так, можно забирать. — Тебе не обязательно уезжать, — заметил брат, склоняясь и поднимая их. — Здесь твой дом, и мне будет очень одиноко без тебя. — Вас много, я одна, умей делиться вниманием с другими братьями, — Арнориэн погладила его по щеке. — Я же вернусь. К наркэлиэ буду в Химринге, а оттуда приеду сюда вместе с тобой. — Ну, смотри, я приму это как обещание, — Келегорм перекинул сумки через плечо. — Я жду внизу. Арнориэн тоже не задержалась — проверила свой лук, колчан стрел и короткий клинок в ножнах, убедилась, что ничего не забыла и вышла, заперев за собой дверь. На конном дворе собиралась дружина Келегорма и стоял невообразимый шум. Из конюшен выводили запряженных лошадей, охотники проверяли тетивы, копья в чехлах, стрелы в колчанах, кинжалы и мечи в ножнах. К фырканью коней и веселым разговорам примешивался и лай бело-рыжих борзых. Таких же держали Амрод и Амрас, и всех их привезли из Валинора. Однако такого как Хуан более не было: он, серый громадный волкодав, с желтыми глазами, когда-то бежал вслед за самим Нахаром, конем великого Оромэ, по бессмертным лугам и холмам Амана. Теперь он, точно сумеречная тень, следовал за конем Келегорма в этих смертных землях. Не ведающий сна и не нуждающийся в отдыхе, он денно и нощно охранял своего господина. Арнориэн подвели ее лошадь — мышастую кобылу с широкой проточиной на черной морде — Тавариль. Седельные сумки, заботливо отнесенные Келегормом, уже были приторочены к седлу, как и колчан со стрелами и чехол для лука. Не дожидаясь помощи, нолдэ легко села в седло. — С нами или куда ветер унесет, Тьельпериэль? — раздался голос Морилиндэ. Один из ближайших друзей Келегорма, черноволосый нолдо был известен среди своих беззаботным нравом и талантом сочинять всякие веселые вирши, особенно про Тингола, короля Дориата. Даже сейчас, когда он отправлялся на охоту, в чехле у его седла была приторочена лютня. — Вслед за ветром, на восток, — ответила Арнориэн. Из конюшни вывели рыжего и поджарого Нарвэ — коня Келегорма, и следом за ним вышел и сам брат. К тому времени все охотники были уже в своих седлах: лорд Аглона последовал их примеру, затрубили серебряные рога, отворились громадные, окованные в сталь, ворота: вся процессия тронулась вперед за своим светловолосым господином. Перед тем как проехать высокой изогнутой аркой, Арнориэн еще раз бросила взгляд на крепость — на открытой террасе стояли Куруфин и Келебримбор, которого, видать, вытащили-таки из мастерской попрощаться. Они оба приложили руки к сердцу и коротко поклонились ей, и она ответила им тем же, после чего пришпорила Тавариль вслед за остальными. Дорога из крепости плавно спускалась вниз, к реке — одному из притоков Ароса, бурному и глубокому, в каменистом ложе. По обе стороны от реки высились высокие скалы, покрытые хвойным лесом. По левой стороне, если смотреть по течению, склоны были более пологими, и по ним можно было проехать верхом — там проходили горные тропы, спрятанные в камнях и среди травы и деревьев, ведущие до самого Химринга. Арнориэн когда-то бывала на них — и видела сторожевые посты, установленные ее братьями. Ариэн уже была высокого в голубых небесных полях, и ее лучи сверкали в серебряных украшениях сбруи эльфийских коней. Некоторое время вся процессия двигалась то рысью, то шагом, и ущелье оглашалось лаем собак и веселыми голосами охотников. С Келегормом была его дружина — около двадцати воинов Аглона, все преданные и дружные с самой юности в Благословенном Краю. Вел всех сам Феаноринг — он и задавал скорость, крепко держа поводья своевольного Нарвэ, который, чем шире становилось ущелье, тем сильнее рвался вперед. Но вот приток Ароса начал разливаться вширь и вскоре небольшим ступенчатым водопадом низвергся в долину — к тому времени Ариэн уже прошла свой зенит и очень медленно начала клониться к западу — и Келегорм, подгоняемый желанием поскорее оказаться на просторах Химлада, протрубил в белый, оправленный в золото, рог — и эхом отдались все остальные рога охотников. Это был знак: через мгновение эльфийские кони, без всяких приказов, перешли на быструю рысь, а там и вовсе сорвались в галоп. Арнориэн без помех поспевала за дружиной, и ее мышастая кобыла, храпя, мчалась вслед за ними. Наконец ущелье закончилось — смолк и оглушающих грохот, и приток Ароса разлился в широкой чаше покатых лугов, алмазными брызгами на порогах спускаясь все дальше, к самым границам Дориата. Скалы сменились холмами — высокими и покрытыми травами; то тут, то там виднелись небольшие островки темных елей. На западе, ярко освещенный солнцем, начинался Дортонион и Сосновая Тропа — широкая дорога в края Аэгнора и Ангрода; на востоке виднелась серебряная лента Келона, могучей реки, что вытекала из-под Химринга. А впереди, прямо у подножия холмов — широкий белый тракт, который в этой местности прямой стрелой связывал Восточный Белерианд и Западный. По сути, Сосновая Тропа была его частью, так как через края Дор-Динен и Нан-Дунгортеб никто не отваживался путешествовать. На вершине одного из холмов дружина остановилось. — Ты точно не хочешь с нами, Тьельпе? — спросил Келегорм, удерживая Нарвэ, который танцевал под седлом, и всаднику приходилось постоянно натягивать поводья. — Подумай хорошо. Кузены будут рады тебя видеть, а я рад, что ты остаешься. Ну, сама посуди, что ты так долго будешь делать у Карнистира? Считать золото и пошлины, которыми он обирает гномов? Арнориэн покачала головой. — Нет, — твердо ответила она. — Я обещала и я соскучилась. И Морьо, кроме того что обирает гномов, много чем еще занимается. И там меня ждут Амбаруссар. Я вернусь, как и обещала, зимой. Келегорм усмехнулся и мотнул головой, словно признавая поражение. — Тогда отсюда тебе ехать одной. Мы поворачиваем в сторону Дортониона. — Удачи вам! Если будете охотиться и на птиц, я жду от тебя красивых перьев для стрел. Брат спешился, и так же поступили все его дружинники. Спешилась и сама Арнориэн. — Будь осторожна и езжай лишь по тракту, — велел Келегорм, обнимая сестру. — Я знаю тебя, прошу, Тьельпе, не сворачивай в поля Эстолада. Конечно, вряд ли орки полезут туда снова так скоро, но все же. Нас у тебя много, а ты у нас — одна. — Каждый из вас один у меня, — ответила Арнориэн. — Я буду осторожна, обещаю. На этом они обнялись снова — на прощание Келегорм поклонился ей, приложив руку к сердцу, после чего, уже без слов, снова оседлал своего коня, и вскоре Арнориэн смотрела вслед его дружине, мчавшейся на запад. Эхо белого рога донеслось до нее пару раз — а потом все стихло. Нолдэ вдохнула полной грудью — высокие душистые травы клонились у ее ног, ветер доносил сладкий аромат сосен. Далеко на юге темнел лес — лишь острый эльфийский взор мог разглядеть его отсюда — Дориат, словно бы подернутый золотой дымкой. Где-то среди холмов щебетали птицы, и у ног Арнориэн прошмыгнула деловитая полевка. Казалось нелепым и почти невозможным, что в таком мире, который она сейчас лицезрела, есть смерть, боль, ужас, пытки и плен; что где-то на Севере, не так уж и далеко, если разобраться, стоит Твердыня Мрака, оплот извечного Врага, который желал все это уничтожить. Мысль эта невольно напомнила о письме старшего брата — и Арнориэн почему-то захотелось увидеть то селение, о котором в нем говорилось. Может, кто-то из жителей убежал в степи и вернулся позже и теперь не знал, куда податься? Может, можно было еще помочь кому-нибудь? Да, Келегорм просил ее не сворачивать с Северного Тракта — но она не обещала этого не делать. — Я не моя кузина Арэльдэ, — сказала тихо Арнориэн, поглаживая Тавариль, которая ткнулась носом ей в плечо, словно призывая поторопится с решением. — И мы едем не в лес, о котором разве что глухой не слышал, что туда не стоит соваться. Верно ведь? Мышастая кобыла фыркнула, словно сомневалась в словах хозяйки. — Я же не совета спрашиваю, — Арнориэн чуть пихнула ее морду. — Едем в Эстолад. Взлетев в седло, нолдэ пустила Тавариль вначале шагом, потом легкой рысью, а, едва достигнув подножия холма, кобыла перешла на галоп, серебристой искрой пересекая белокаменный тракт, пролетая мимо столбов в виде эльфийских сторожевых башен по его обочинами и дальше, в бездорожье Эстоладских степей, где можно было лететь без оглядки и без страха! Темно-каштановые волосы Арнориэн развевались на скаку, ее щеки пылали, и сердце бешено колотилось в груди. Она была свободна, как степной ветер, что сегодня здесь, а завтра там, без постоянного пристанища, и весь Белерианд был ей домом. Ее валинорская кобыла — такая же быстрая, как и тот ветер, который сейчас гулял по просторам — уверенно несла ее вперед, все дальше и дальше от Химлада, по бродам Келона, поднимая брызги и распугивая радужную форель. Далеко на востоке темнел Таргелион и сень его лесов; где-то там, если скакать напрямую по Тракту, нужно было промчаться мимо Химринга, оставив Вечностуденый по левую руку, пересечь белокаменные изогнутые аркой мосты — первый через Малый, второй через Великий Гелион, и дальше, снова по Тракту, во владения Карантира, над которыми сейчас сгущались тучи. Вершины Голубых Гор — и яснее из них всех Рерир — сияли белизной своих льдов, и Феанариэн уже мысленно видела, как после дождя ползущие вверх туманы окутывают деревья так, что видны лишь верхушки крон, а воздух пропитан травами и хвоей. В какой-то миг Арнориэн осадила Тавариль и посмотрела на север. На горизонте виднелась цепь высоких холмов, и на одном из них, самом высоком, острый эльфийский взор мог разглядеть сияющую белую крепость. Химринг, цитадель ее старшего брата Маэдроса. Скоро, к Сердцу Зимы, она вернется к нему и останется дольше, чем на несколько дней, под холодным куполом Вечностуденого, где никогда не спят и вечно несут стражу, а его стены видны, как говорят, даже на Тангородриме, как напоминание Морготу о том, что сыновья Феанора не отступят. Там ее найдут Келегорм и Куруфин и оттуда она вернется в Аглон. Но сейчас ее ждал Эстолад. — Хайя! — воскликнула Арнориэн, и Тавариль сорвалась с места, мча свою всадницу дальше, на восток.***
Валинорские кони не знали усталости, и кобыла перешла вначале на рысь, а потом на шаг лишь к вечеру, когда в небе зажглась первая звезда. День угасал, а значит, пора было подумать о ночлеге, хотя Арнориэн любое место под небом Средиземья могло сойти за пристанище. Сумерки в степях были совсем не похожи на то, что можно было увидеть в лесах или же в скалистых краях Химлада: здесь они густели, превращаясь из серовато-серебристых в бледно-желтые, а из них в сиреневые, пока не становились подобны фиолетовым чернилам, а дальше — цвету чернослива. Светлячки зажигали огоньки в такт звездам на небе, и Арнориэн, отпустившая поводья, закрыла глаза: ей казалось, что она находится в зачарованной ладье и плывет, мерно покачиваясь, по течению в небесах, меж облаков, среди светил Варды. Блаженное спокойствие снизошло на нее, уносящее в воспоминания о далекой юности на грани детства. Тогда вражда еще не разделила ее родичей, и пусть отец не очень ладил с братьями, но кузены общались и любили друг дуга. У Арнориэн было всего две двоюродные сестры — Арэдэль, дочь Финголфина, и Нэрвэн, дочь Финарфина. С первой они были близки по возрасту и по интересам, обе любили быструю скачку и всякие проказы. Арнориэн вспомнила один из самых любимых случаев: тогда они с Арэдэль расшалились и, разгоряченные после скачки, сняв верхние платья, остались лишь в одних исподних юбках белого шелка и так и ехали, без седел и упряжи. Свет Лаурелин падал на спину и грел кожу, а ветер играл иссиня-черными кудрями Арэдэль и темно-каштановыми с золотым отсветом — Арнориэн. Ну и беспечными же они были, детьми земли, не знавшими искажения или мрака! Внезапно Тавариль, сама, без приказа, остановилась и тихо заржала, вытягивая шею и шумно вдыхая воздух. Арнориэн открыла глаза, прислушалась и пригляделась. Ничего не было слышно, кроме шелеста бескрайнего моря трав да деревьев на опушке леска, длинной полосой пересекавшего местность, но совсем не широкого — сквозь него виднелась кромка по ту сторону. Но Феанариэн была хорошим следопытом и охотником — не зря Келегорм звал ее с собой! — и тут же почуяла странное в воздухе. Через мгновение ее осенило — пахло дымом от большого костра, пусть и слабым, точно выветрившимся и давно потухшим. Вот только запах был совсем неприятным: так пахли жженые солома и дерево, потухшие от ветра и размокшие от дождя. И еще так пахла орочья падаль, которую сжигали. И тут ее осенило — видать, невольно, сама того не зная, Анориэн достигла того самого места, о котором говорилось в послании из Химринга. На темнеющем небосклоне не виднелось зарева, но она, спешившись, все же достала лук и стрелы, решив быть наготове, хотя сама понимала — надобности в этом нет, так как кинжал, висевший у пояса, не светился. Тавариль неслышно ступала следом через узкую полосу леса. Едва нолдэ приблизилась к опушке перед полями, она, накинув капюшон, осторожно вышла из теней. Запах гари шел из разоренного человеческого поселения. Сожженные, почерневшие деревянные балки, каменные остовы домов. На лужайке, в центре деревни, на длинное эльфийское копье была насажена уродливая голова, а неподалеку тлел громадный костер, в котором в кучу были свалены орочьи тела. «Вот и источник падали», — подумала Арнориэн. Стояла такая тишина, что, казалось, было ясно: никого тут не осталось и никто сюда не возвращался. Всех выживших забрал с собой Маэдрос. Высокий штандарт со знаменем — еще один — был вбит в землю рядом с кострищем: восьмилучевая звезда Феанора — серебро на красном — и две тенгвы по ее краям — нумен и мальта — напоминали о том, что тут был именно старший брат. Ну, конечно, он тоже думал о том, что кто-то мог убежать в степь и вернуться позже, и оставил знак, где искать родных или хотя бы вести о них. Выходит, зря она проделала такой крюк от Тракта, потеряла день пути. Арнориэн хотела было повернуть назад, но потом, повинуясь внутреннему голосу, решила все-таки обойти поселение и посмотреть. Людей Феанариэн встречала часто — в Химринге жили люди Амлаха, суровые, высокие и закаленные в битвах золотоволосые воины и смелые, под стать своим отцам и братьям, девы; в их обычае было наносить ангертасы — руны — на тела, начиная от рук и груди, заканчивая иногда даже лицом. Порой они сбривали часть волос по бокам, а то и вовсе брили головы, освобождая место для рисунков — каждый ангертас обозначал десяток убитых орков. Сам Амлах, о котором столь многое рассказывали, был покрыт рунами, как говорили, с головы до пят. Они были единственными в Белерианде, у кого в обычаях все еще были нэрвен — Девы Копья, как их называли. Те женщины, которое отказывались от замужества и всю свою жизнь посвящали битвам. Арнориэн когда-то знала Амлаха, и он показывал ей курган сестры своего отца — Торун Золотой Щит, которая в доблести превзошла всех мужей своего народа. В Ладросе жили Беоринги, лицом очень схожие с нолдор, верные вассалы Арфингов. У эльфов они учились битве и ковке оружия, но были более мирны и предпочитали земледелие да пастбища для своего скота. Далеко в Хитлуме, в Дор-Ломине жил народ Мараха, которого ныне называли хадорингами, по имени их вождя — Хадора Лориндола. И они, и амлахинги, были одним племенем, но люди Дор-Ломина были больше похожи на эльфов, бород не носили, оставляли волосы длинными и так же любили битвы, как и нолдор, которым служили. Сам Хадор был ростом с Маэдроса — и это было редкостью даже среди его народа, с волосами цвета темного золота и лицом почти таким же прекрасным, как у эльфа. Но о смертных Эстолада мало что было известно. Говорилось, что они были народом, состоявшим из разных племен, и среди них можно было встретить и высоких и золотоволосых, как хадоринги и амлахинги, и темноволосых-сероглазых, как беоринги, и даже низких и темноглазых, как народ Халет. Бродя меж сожженными домами и брошенной утварью, сломанными телегами и повалившимися заборами, Арнориэн пыталась представить, кем они были и почему жили здесь, так далеко от защиты крепких стен и эльфийских мечей. Таких поселений в прошлом было не мало, но в последние двадцать солнечных лет — недавно по счету эльфов — они понемногу пустели. Мужчины уходили на службу к владыкам нолдор, и забирали свои семьи. Была похожая деревня и недалеко от Амон Эреб — но там было рукой подать до сторожевого поста Амбаруссар, и люди общались с эльфами — как и с Феанорингами, так и с лаиквенди. А здесь была пустота — ближе всех Химринг, и то до него дня три пути, а если пешим, то и того больше. Лошади людей не были не столь быстрыми, не столь выносливыми как кони эльдар. Ни укреплений, ни стен… Тавариль остановилась, всхрапнула и тихо и коротко заржала. Арнориэн замерла: краем глаза она заметила движение в развалинах одного из домов. Мгновение — и стрела уже лежала на тетиве, однако через секунду была опущена. Навстречу Арнориэн брело дитя. Человеческий ребенок. Девочка. Сколько ей было лет, эллэт даже гадать не бралась. Смертные дети были очень похожи на детей эльфов, и иногда, особенно в самом младшем возрасте, их и отличить то друг от друга можно было лишь взглянув на уши. Девочка явно была цела, хотя ее изорванное и местами опаленное платье и было в крови, русые волосы спутаны, а личико — бледно. Арнориэн мотнула головой, все еще не опуская стрелы — Враг был хитер и кауркарэльдар, принимавшие обличья живых, встречались в таких местах. Увидев, что нолдэ все еще целится из лука, девочка остановилась. Несколько мгновений они смотрели друг на друга — взоры смертного дитя и бессмертной девы встретились, и ребенок, тихо вскрикнув, заплакал, закрывая крохотное грязное личико руками. Сердце Арнориэн сжалось. Минуту она еще колебалась, но потом отбросила лук и стрелу, сняла свой плащ и направилась к ребенку. Девочка шарахнулась от нее и бросилась в сторону, но, убегая, упала и расплакалась еще пуще прежнего. Нолдэ подняла и укутала ее. — Ну, ну, не плачь! — сказала она крошке, поворачивая ее к себе. Запах крови и гари ударил ей в нос. — Ты одна осталась? Тут есть кто живой? Девочка продолжала плакать и не отвечала. Арнориэн вздохнула и повторила вопрос на квенья — случалось, что люди, чьи родичи были на службе у князей нолдор знали их язык, но результат был тем же. — Не плачь, дитя, — произнесла Феанариэн, поднимая ее на руки и уже разговаривая на синдарине в надежде, что та ее все же понимает, но не отвечает из страха. — Ты теперь не одна и больше не останешься одна, в этом я тебе клянусь. Как тебя зовут? Девочка на миг перестала плакать и посмотрела на Арнориэн, но потом уткнулась ей в плечо и продолжила лить слезы, обхватив ее шею настолько крепко, насколько позволяли ее маленькие ручки. — Вот же горе… — пробормотала Арнориэн, пытаясь расцепить ее пальчики, чтобы посмотреть девочке в лицо. Почему же этот ребенок остался тут один? Убежала, когда пришли орки, а когда вернулась, уже никого не было? Маэдрос забрал с собой оставшихся в живых и он не мог ее оставить тут. Значит, она потерялась. Первым порывом было повернуть и ехать в Химринг, к брату, и искать ее родных. Может, мать девочки сейчас там. Или отец, или хоть кто-то из родичей. Но разве не вернулись бы они за ней, не найди они ребенка среди мертвых? Или Маэдрос не прислал бы никого, знай он, что надо кого-то найти? Битва была несколько дней назад, судя по посланию и времени были достаточно, чтобы вернутся. За ребенком не пришли, так как некому было возвращаться. Арнориэн еще раз посмотрела в личико девочки. Дети эдайн и эльдар так были похожи в этом возрасте, что и правда, если бы не округлые маленькие ушки, и вовек не догадаешься, человек это или эльф. Эллэт вздохнула и странная мысль мелькнула у нее в голове: не расстанься она тогда с… если бы ей хватило смелости и мужества попросить прощения, объясниться, пойти против желаний отца и старшего брата, то кто знает… может, у нее тоже была такая вот золотоволосая дочь. Но сделанного не воротишь, время не повернуть вспять, и все, что она могла делать — это поступать правильно здесь и сейчас. Решение, словно озарение, пришло в одно мгновение. — Ладно, пора отсюда уходить, — сказала нолдэ. — Теперь ты будешь расти среди эльфов, моя маленькая крошка… — она направилась к Тавариль, неся ребенка на руках, который вцепился в ее ворот мертвой хваткой. — Как же тебя зовут? Ты меня не понимаешь… Синдарина не знаешь, квенья тоже… а я не знаю языка атани… Теперь будем говорить с тобой только на квенья, ясно? — она посмотрела в темные глаза девочки. — Квенья — язык великого Феанаро. Я тебе о нем расскажу, когда ты станешь говорить со мной… А теперь давай придумаем тебе имя, не стану же я звать тебя просто «ребенком», верно? Хм… — Арнориэн остановилась на миг и задумалась. — Ты похожа на маленькую звездочку, бледненькую и едва заметную, что первой появляется в сумерках на небе. Вот, точно. Эллэвэндэ. Девочка-Звезда. Или Эледвен. Будешь зваться, как тебе понравится, когда подрастешь. А меня зовут Арнориэн Тьельпериэль, синдар зовут меня Келебриэль. Но ты можешь звать меня Тьельпе. Ну? — она указала на себя свободной рукой. — Тьельпе, — потом на девочку: — Эллэвэндэ. Ребенок смотрел на нее, не мигая и явно не понимая, что от нее хотят. — Давай-ка мы с тобой уедем отсюда подальше, — сказала Арнориэн, вздохнув. — Не по себе мне среди этой разрухи да горелых орков. Отъедем подальше, остановимся и поедим. Ты ведь голодная, верно? Сейчас мы сядем на лошадку и поедем далеко- далеко. Однако, когда Арнориэн попыталась усадить Эледвен на Тавариль, девочка заплакала и еще крепче вцепилась в нолдэ. Кобыла же смотрела непонимающе на то существо, что принесла ее хозяйка и попыталась понюхать его, дохнув теплым воздухом малышке в бок, чем вызвала поток новых слез. — О, звезды… — пробормотала Арнориэн, отпихивая морду кобылы от Эледвен. — Уйди, несносная, пугаешь же… — Феанариэн заглянула девочке в лицо. — Так, не плакать! Это лошадь, разве ты никогда не видела лошадей? Она не кусается. Сейчас ты на нее сядешь и будешь держаться крепко–крепко. Добиться чего-либо словами было невозможно, потому Арнориэн усадила девочку, все еще хныкающую, в седло и сжала маленькие ручки на гриве крепко, но так, чтобы не причинить боли. Тавариль фыркнула и снова глубоко вздохнула, и Арнориэн взлетела в седло. Кобыла тут же тронулась с места и перешла на рысь, от чего ребенок снова разразился плачем. — О, нет, нет, только не снова! — Арнориэн натянула поводья одной рукой, и Тавариль пошла шагом, а ребенок все плакал, правда, держался за гриву крепче прежнего. — Ну, все… все… — нолдэ погладила девочку по голове и прижала к себе. — Хватит. Хватит, pitya… Понадобился почти час, чтобы отчаянный плач перешел в хныканье, и еще час — в тихое сопение, но пока это произошло, Феанариэн изрядно вымоталась. Детей она не очень понимала, даже там, в Благословенном краю, хотя и любила их. Этот же ребенок был совершенно диким, как ей показалось, не понимал речи и только плакал. Время шло и и перевалило далеко за полночь: рогатый Тилион показался над лентой поблескивающей вдалеке реки — Большого Гелиона — Арнориэн наконец остановилась и спешилась. Она устало провела рукой по лбу и откинула упрямую прядь, падающую на лицо. Вроде, вот уже часа четыре все шло неплохо — ребенок перестал реветь, правда, ее пришлось держать одной рукой, так как от усталости маленькие пальчики не могли хвататься за гриву и девочка то и дело норовило выпасть. — Приехали на сегодня, остановимся тут, — сказала Арнориэн, глядя на Эледвен. — Сиди смирно, я сейчас. Где-то тут есть родник, я слышу, как он журчит. Он и вправду нашелся, спрятанный меж камней. Феанариэн тихо присвистнула, и Тавариль, вместе с девочкой, медленно подошла к своей хозяйке. Нолдэ была приятно удивлена тем, что Эледвен в этот раз не заплакала. Она сняла малышку, поставила на ноги и стала снимать седло с кобылы. Девочка смотрела на нее, не отрываясь, слегка приоткрыв маленький ротик. Арнориэн ей подмигнула. — Сейчас распряжем Тавариль, пусть отдохнет, а потом и поедим, — заявила Феанариэн и протянула поводья Эледвен. — Вот, подержи. Девочка, поколебавшись, взяла их в ручки. Лошадь снова наклонилась к ней и осторожно обнюхала ее на расстоянии, только на этот раз это действие не вызвало ужаса или слез — маленькая аданет нахмурилась, да и только. Еда у Феанариэн была совсем не детская, но другого выхода не было. Вода в мифриловой фляге так и осталась холодной, какой и была набрана еще в Аглонском ущелье, и девочка выпила очень много, прежде чем утолить жажду. Кроме воды у нолдэ так же были сухие яблоки и сливы, хлеб, вяленое мясо и немного сыра. Она никогда не брала с собой много, ведь если что, можно было и поохотиться. — На сегодня хватит, правда? — спросила она у Эледвен, которая сейчас старательно жевала сухую сливу. — А завтра мы уже будем в Таргелионе, там и зайца можно подстрелить или куропаток, а уж у Морифинвэ нас ждет настоящий пир. Сказав это, Арнориэн умолкла, глядя на девочку. Интересно, как отнесутся к ее решению братья? Что скажут? Владыки нолдор хорошо относились к смертным и Куруфин был единственным, кто дурно отзывался о людях и не скрывал своей неприязни к ним. Хадоринги служили Финголфину и Фингону, беоринги Финроду, даже Маэдрос принял род Амлаха. Историей о любви Аэгнора и девы Андрет полнился Белерианд, и ходили упорные слухи о Халет, владычице халадин и о Карантире, одном из старших братьев Арнориэн. Но никогда не было такого, чтобы эльфы заключали браки со смертными и никогда не брали на воспитание человеческое дитя. Феанариэн рассматривала Эледвен, пытаясь угадать, к какому роду эдайн она относится. Светлые волосы и светлая кожа, сейчас, правда, то ли загорелая, то ли грязная, говорили о том, что она из рода Амлаха и Хадора Лориндола. Эледвен очень была на них похожа. Только вот глаза у хадорингов были серыми или голубыми, а у девочки — темными, зелеными или карими, да и росточка она была совсем небольшого. Что же все-таки за люди жили тут, в Эстоладе? Кем были родители этой крошки? Может, это вообще остатки народа Халет? Девочка, наконец, наелась и зевнула. Арнориэн встала и расстелила попону на траве. Эледвен, похоже, знала что надо делать — наверное, не первый раз ей приходилось так спать, или же она просто догадалась — и легла на нее, а эллэт накрыла ее своим плащом и сама улеглась рядом — ей и трава была постелью. Маленькая аданет и Феанариэн смотрели друг на друга некоторое время, и нолдэ ей улыбнулась. — Доброй тебе ночи, — прошептала Арнориэн. Девочка протянула руку и ухватилась за длинный темный локон, сжала его в кулачке и закрыла глаза, а та с трудом сдержала судорожный вздох. Эледвен была такой хорошей, когда не плакала… смотришь, и кажется, что это какое-то видение другой жизни, которой никогда не суждено стать явью. Нет, решение было правильным — теперь Феанариэн в этом не сомневалась. И тут, вдруг, пришла внезапная мысль: а что сказала бы Нерданель, увидь сейчас она свою дочь? Правда, она тут же сменилась более прозаичной: что скажет Карантир, когда сестра заявится к нему с человеческим ребенком? Мысль эта была довольно забавной, и Арнориэн закрыла глаза, улыбаясь самой себе, представляя себе лицо брата. Завершилась короткая весенняя ночь, занялся рассвет и с восходом солнца стало ясно, что дела были не так уж и плохи: Феанариэн еще больше воспрянула духом, так как Эледвен больше не плакала, поела с большим аппетитом и даже сама умылась водой из родника. Арнориэн решила возобновить занятия квенья, ей хотелось, чтобы девочка хоть пару слов выучила, пока когда они прибудут к брату, и даже тут ей удалось добиться некоторого успеха. Эледвен повторяла за ней слова, когда Арнориэн указывала на Тавариль, траву, родник, небо, камни… Голосок у нее был тоненький, и Арнориэн только дивилась, откуда взялся вчерашний громкий плач. — Maire, salque, capalinda, menel, sar… — повторяла она, сбиваясь и запинаясь, пока нолдэ запрягала лошадь. — Вот, уже получается! — похвалила Арнориэн малышку, прежде чем подхватить ее и усадить в седло. — А теперь как мы должны держаться? Девочка улыбнулась, но не поняла ее слов, и тогда Арнориэн сжала ее пальчики на гриве Тавариль. — Вот так. Держись крепко, — произнесла Феаннариэн. — Сегодня мы должны доехать до границ Таргелиона, лошадь будет скакать быстро. Если повезет, окажемся у Морифинвэ уже через два-три дня. Девочка снова улыбнулась, и Арнориэн вздохнула. Все-таки, чтобы научить ее квенья, придется попотеть. Детей эльфов не нужно было учить таким элементарным вещам, но тут дело ведь было иначе. Нолдэ вскочила в седло, и Тавариль, повинуясь короткому приказу, поскакала рысью в сторону Гелиона, и потом перешла на галоп и вскоре, направляясь в сторону Тракта, затерялась в степи. На севере сгущались тучи, и где-то в отдалении рокотал гром; на фоне темнеющего неба, далеко на горизонте, виднелись лесистые холмы, которые венчались одним-единственным безлесым, самым высоким — Химрингом, на вершине которого, в короне ветров, видимые с такого расстояния лишь острому взору, сияли грозные белые стены главной цитадели Маэдроса.