О Маэдросе и Эледвен

Над Таргелионом прогремел гром, да такой силы, что, казалось, вот-вот треснет сам небосвод. Весь день и так был хмурым, а вечер наступил раньше обычного; туманы ползли вниз по Эред Луин, закрывая собой леса, и лишь кончики самых высоких елей торчали из-под белого покрывала. Лил дождь, и вся поверхность озера Хелеворн была покрыта рябью, ветер раскачивал белые лодки и небольшие челны у пристани на черной глади, а юго-восточные склоны, покрытые виноградной лозой, трепетали бледно-изумрудным ковром молодой листвы. Огромная белая крепость сама была подобна челну, плывшему в весенних туманах. Широкая белокаменная дорога, переходящая в прямой мост, вела к ней по самой кромке озера — с одной стороны от нее была вода, с другой же лесистые пологие холмы — и забегала в Нижние Ворота, самые первые на пути, ведущие во внутрь белой цитадели. От нее, вправо, снова по кромке воды, уходила еще одна дорога — уже не столько широкая, но достаточно удобная, чтобы по ней спокойно могла проехать телега. Она вела к большой пристани и к Кухонным Вратам, как их называли обитатели самой крепости, из-за того, что высокая белая стена с аркой и деревянными двустворчатыми воротами вела на широкий двор и сад с фруктовыми деревьями, а из него можно было попасть на кухню. Кухонные Врата, точно два могучих стража, охраняли два древних тиса. Сама крепость была построена ярусами, следуя естественным террасам горы Рерир. Нолдор, строившие ее, не трогали островки деревьев и зелени, наоборот, заботливо вплетали их в свое творение, и деревья, что росли здесь, порой скрывали крыши некоторых построек. Многочисленные дворы — кузницы, конные, мастерские, оружейные — скрывались за зеленью кленов и сосен, великих ниморнов — белых деревьев, что не росли нигде, кроме Таргелиона. Белые башни, с остроконечными шпилями, белые крепостные стены, возвышались надо всем и порой казалось, что они сами части этих гор. На их шпилях развевались алые с серебром знамена — Звезда Дома Феанора даже в непогоду гордо реяла на ветру. Несколько эльфийских поселений раскинулось вокруг Хелеворна. Уютно спрятанные в лесах на склонах гор и в долине, уходящей на юг, они представляли из себя дома, разброшенные на небольшом расстоянии друг от друга, с высокими окнами и яркими фонарями, что горели по ночам, остроконечными деревянными крышами с резными коньками. Многие из них имели крыльцо с пятью или семью деревянными балками, поддерживающими навесы, точно колонны — места, где летом, по обычаю нолдор, могла собраться семья, или же где можно было накрыть стол для гостей. Жили в этих селениях плотогоны да лодочники, мастера из крепости, рыбаки и охотники, воины, у которых были семьи. Мужчины-нолдор в этих краях часто брали в жены дев из Зеленых Эльфов, похожих своей красотой на нифредили и нинквелотэ, на белые водяные лилии, растущие в заводях Хелеворна. В их семьях, во-преки обыкновению, говорили на двух языках — на квенья и древнем наречии ликвенди, и обычаи Эльфов Запада смешивались с обычаями авари. Народом Карантира звались они все — по имени хозяина этого края, что раскинулся от горного озера вдоль Эред-Луин и до самого Ратлориэла. Карантир, четвертый сын Феанора, поселился в этих плодородных краях сразу же после того, как вместе с братьями покинул Митрим. Заручившись поддержкой живущих в тогда еще непроходимых диких чащах Зеленых Эльфов, он изгнал все порождения мрака из Таргелиона и поставил сторожевые посты вдоль Голубых Гор и в самих лесах. Он же изначально отреставрировал две древние дороги — Гномий Тракт на юге и старый Северный Тракт, который позже был заменен Маэдоросом и Финголфином на новый, более широкий и короткий путь, проходящий от горных перевалов и гномьих путей, через весь Восточный Белерианд до Ароссиаха. Там, после этих бродов, новая дорога делилась — одна ее часть уходила на северо-запад, по Сосновой Тропе, в Дортонион, и из него — Хитлум, в Дор-Ломин, связывавшие ее с Морским Путем — трактом, что вел из тех краев вдоль побережья к поселениях фалатрим и народу Кирдана. Другой же рукав дороги уводил в Дориат, из него — к Полусветным Водам и водопадам Сириона, в Нан-Татрен и к мысу Балар. Про новый тракт говорили, что «все, что до Ароссиаха, строено словом Маэдроса и золотом Карантира». Четвертый сын Феанаро в действительности по праву считался хранителем одной из самых больших сокровищниц в Белерианде — поговаривали, что богаче него лишь Финголфин и Тингол, хотя сколько именно золота, серебра и самоцветов было у Карантира, не знал никто. Пошлины для гномьих купцов он ставил высокие, но считал, что они были справедливыми — гномы, особенно те, что были из Ногрода, вполне были в состоянии платить за безопасность и за возможность позже, как говорил сам Феаноринг, "содрать с Элу втридорога". Карантир знал толк в торговле и переговорах и Маэдрос всецело доверял ему в этих делах. Несмотря на все это, своим истинным призванием Карантир считал землю и все, что на ней растет. Он был искусен в кузнечном деле и был хорошим (по меркам нолдор) ювелирном — и не могло быть иначе, он, все же был сыном самого прославленного Мастера под небесами Арды — но сердце его всегда лежало к деревьям да травам. Из всех олвар дороже всего ему была лоза: именно он, в спешке сборов перед Исходом, решил забрать с собой несколько кадок и теперь на склонах перед Хэлеворном росли черный кулло и белая карнирассэ,которых не чурался даже сам Тингол, хотя все остальное, кроме вина да самоцветов, сделанное нолдор, он не признавал. Карантир так же велел разбить виноградники и для ласкорона — до того полудикого зеленого винограда, из которого лаиквенди делали свое вино. Его воины нолдор стали брать с собой, как походное — для пиров оно было слишком легким. Виноделие занимало если не большую, то половину времени года Карантира. Он сам следил за всем — от ранних весенних обрезок до сбора урожая; он сам принимал участие в давке винограда сделанными по его чертежам из дерева и стали прессами и сам же, лично проверял, как вино бродит в больших глиняных кувшинах, закопанных в землю так, что виднелись только горлышки. Так делалось в Благословенном Краю — и так делалось в Таргелионе; эльфы Белерианда использовали бочки для брожения, а Карантир — для хранения. Над крепостью снова пророкотал гром — и небо расчертила яркая молния. Дождь, до этого моросивший, ударил с новой силой и застучал по высоким стрельчатым окнам. В небольшой полукруглой трапезной было уютно и тепло, ярко горел огонь в большом камине, стойки которого были сделаны из темного дерева и украшены вырезанными орнаментами в виде деревьев и фазанов. Свет огня и множества свечей в подсвечниках на высоких ножках освещал длинный дубовый стол, покрытый узкой дорожкой с изображениями древесных орнаментов на темно-синем шелке. Одна половина стола, та, что поближе к окнам, была завалена пергаментом, не вскрытыми или же уже прочтенными посланиями и донесениями; чернильница из светлого стекла и множество перьев были там же, как и высокий кувшин с вином и зеленоватый стеклянный кубок на ножке из серебра. Темноволосый нолдо, сидевший за столом, аккуратно точил кончик пера небольшим серебряным ножом, подготавливая наконечник, чтобы надеть на него стальной грифель. Такими пользовались только нолдор — эльфы Белерианда предпочитали писать старым методом. В дверь постучались. — Мой лорд, это я, — раздался голос. — Входи, Инглорион, — темноволосый нолдо ответил даже не поднимая головы от своего занятия. — Мой верный слуга. Вошедший в трапезную золотоволосый эльф усмехнулся, плечом подталкивая дверь и закрывая ее за собой — руки у него были заняты пергаментами и свитками. — Челом бью, великий Карнистир, — сказал он, складывая все, что принес, на другой конец стола. — Смотри, от усердия не разбей, Инглор, — в таком же тоне отозвался Карантир. Подняв голову, он улыбнулся. — Возьми себе кубок и давай займемся делом — скоро вернутся Амбаруссар и будет не до того. — Думаешь, так скоро? — Ну, должны же они рано или поздно сообразить, что с неба что-то капает и мешает охотится? Инглорион — Инглор, как его звали близкие друзья — хмыкнул и взял стеклянный кубок с небольшого столика в углу у камина, после чего наполнил кубок Карантира, а потом и свой. С Феанорингом они были близкими друзьями с самого детства. Инглорион унаследовал золотой цвет волос от матери-ваниэ, но нравом пошел в отца и единственный из всей своей семьи последовал за Феанаро в Изгнание. Карантир считал его самым близким другом и между ними не было тайн; золотоволосый нолдо был его главным советником, хотя зачастую исполнял и другие обязанности и занимал чуть ли не несколько должностей, за что все в шутку звали его «семь дел, одна голова». Голова эта, надо сказать, замечательно справлялась со всем, что было поручено — будь то защита рубежей или же переговоры с гномами. — Если завтра распогодиться, поедем на Перевалы, — сказал Карантир, откладывая нож и надевая стальной грифель на перо. — Нильдо пишет, что там завалило проход на одной из троп, и надо бы поглядеть, что да как. Может, придется прислать каменщиков. А может, и стражу удвоить — если это дело рук орочьей швали. — Думаешь, это они? Настолько обнаглели, что так близко к нам полезли? — спросил Инглорион. Карантир молча протянул ему послание, написанное на желтоватом пергаменте уверенной, твердой рукой. Золотоволосый нолдо тут же узнал красную восковую печать Химринга, почерк его господина и, быстро прочитав, вернул его Феанорингу. — Мда… — только и сказал он. — Руссандол очень зол на Макалаурэ, — ответил Карантир. — Не знаю, что он там с ним сделает, но и нам щелкать клювами нельзя. Конечно, и на сына Феанаро бывает проруха, но в нашем случае она может обернутся большой разрухой. — А когда пришло это послание? Я не слышал о гонце с Предела. — Принесли, пока ты ходил в книгохранилище. Я сейчас как раз пишу ответ и отошлю его завтра же — бедняге посланнику надо бы обсохнуть и отдохнуть, — он вздохнул и поднял голову, чтобы взглянуть на окна. Дождь все так же лил стеной и ветви высокой дикой яблони стучали о стекла. — Майтимо спрашивает о Тьелпе, приехала ли она. Надеюсь, утром, я смогу дописать, что да. По всем подсчетам, она еще вчера должна была быть тут. — Ты же ее знаешь, она вполне могла свернуть в Химринг — послание-то вон когда написано… — неуверенно заметил Инглорион. — Могла. А могла вообще поехать куда угодно, но предупредить о своих планах ей очень сложно, понимаешь ли, — раздражение и тревога на миг дали о себе знать. — Впрочем, такая погода, она вполне могла задержаться из-за дождей. Над крепостью раздался очередной раскат грома — и словно в ответ откуда-то донесся зов охотничьих рогов. — Ну, хотя бы Амбаруссар возвращаются, — пробормотал Инглорион, раскрывая один из свитков. — Морьо, взгляни, ты ведь про этот кусок леса говорил, нет? Карантир отложил перо и пергамент, поднялся посмотреть — и они с золотоволосым нолдо погрузились в работу и обсуждения. Впрочем, продлилось это не долго. Охотничьи рога протрубили где-то уже у самой крепости и раздался шум открывающихся ворот; меньше, чем через час дверь в трапезную с грохотом отворилась и вначале в нее вбежали две рыже-белые борзые — высоченные, тонколапые, с длинными мордами и выгнутыми спинами и следом за ними — их хозяева, два высоких нолдо: один — Амрас- с совсем коротко стриженными рыжими волосами, которые ему даже ушей не прикрывали, а другой — Амрод — темно-рыжий, с копной волос кое-как скрепленных на затылке. Оба были промокшими до нитки, как и их собаки, которые, едва зайдя в трапезную и оставляя следы мокрых лап на деревянном полу, улеглись греться перед камином на тканном ковре. — Пришли вести от Майтимо? — спросил первый. — Мы встретили внизу Рингвэтильо, — тут же добавил второй. — Что-то случилось?! — Во-первых, доброго вечера, — кисло заметил Карантир. — Во-вторых, стучаться вас матушка не учила, видать. В третьих, могли бы вначале переодеться и обтереть ваших собак, прежде чем сюда врываться, а в четвертых, да, пришли вести из Химринга, но их вы узнаете только когда из двух мокрых бродяг превратитесь в принцев нолдор, коими вы являетесь. Амрас и Амрод переглянулись и рассмеялись. — Как прикажешь, великий лорд Карнистир, — заявил первый, низко кланяясь, приложив руку к сердцу. — Воля твоя — закон, — добавил второй. — Мы тот час же исполним. Нимрэ, Ронья! — он присвистнул. — За мной! Борзые явно нехотя поднялись: одна из них зевнула, тихо заскулив, а другая, перед тем как выбежать за хозяевами, присела и почесала задней лапой холку, распуская брызги с мокрой шерсти во все стороны. Едва дверь за Амбаруссар закрылась, Карантир тихо выругался. — Теперь этот коврик будет пахнуть псиной, — заметил он. — Почему у других эльдар братья как братья, а у меня — эти? — Ну, у некоторых в братьях — Артаресто, — как бы между прочим заметил Инглорион. — Бьюсь об заклад, выбирая, ты бы предпочел Амбаруссар. Карантир взглянул на него и, не выдержав, рассмеялся:как говорилось, не в бровь, а в глаз. С кузенами-Арфингами четвертый сын Феанора не ладил и это было еще мягко сказано. Разве что с Финродом, но с ним ладила вся родня, с обеих сторон и, как считалось, ссорится с ним было вовсе не возможно. Особой «любовью» Карантира пользовался Ангрод — даже разговоры на общие темы настолько раздражали Феаноринга, что грозились вылиться в открытую ссоры. Один раз он уже не выдержал — и было это в самый неподходящий момент, на совете в Митриме. Карантир всегда был самый вспыльчивый из братьев и острый на язык, а в тот день его злило все, начиная от Финголфина в венце Финвэ и в кресле короля, в котором должен был по праву рождения сидеть Маэдрос, заканчивая хмурым и надменным видом Артанис, дочери Финарфина и болтовней Арэдэль. Когда же заговорил Ангрод, терпение Карантира вышло и он, не выдержав, излил на него весь свой гнев. Его с радостью поддержал Келегорм и один из Амбаруссар, правда, не столь вспыльчиво и открыто. Конечно же, ему досталось за это от Маэдроса, как на самом совете, так и позже. Невольно он стал причиной того, что старший принял решение покинуть Митрим и поселиться подальше от родни. Сам Маэдрос предпочел бы остаться там, на западе. В его планы изначально входило оставить Хитлум за собой — как земли столь близкие к Ангбанду, чтобы неустанно нести стражу и искать возможность начать прямую атаку Железной Твердыни. Для братьев он хотел Дортонион и южные земли — Маглор, будучи в гневе на Карантира за выходку на совете, весьма прозрачно намекнул брату, что старший уже обговорил это с Финголфином и они почти достигли согласия на эту тему. Карантир, впрочем, об этом не жалел: он полюбил Таргелион, едва увидел темную полосу леса с берегов Гелиона и высокие, белоснежные пики Эред-Луин. Здесь был его дом — построенный его руками и впитавший пот и кровь как и его самого, так и его воинов. Дом, получивший всего его, без остатка, теперь отдававший все сторицей. С приездом Амбаруссар стало ясно, что работа в тот день дальше уже не продвинется. Свитки, принесенные Инглорионом, перья и чернила убрали на небольшой стол у окна, как и кувшин с вином и кубки. Послания Карантир сложил аккуратной стопкой и разложил на подоконнике, в порядке важности, чтобы после ужина ответить на них. Инглорион удалился отдавать распоряжение о вечерней трапезе. Когда не было особо торжественных случаев, или когда братья задерживались в Таргелионе надолго, никаких особых церемоний не разводили. Дружинники Амбаруссар, с возвращением с охоты были предоставлены сами себе: о них заботилась Лалвэндэ, жена Лаурендила и хозяйка в крепости Карантира; еды всегда всем хватало вдоволь благодаря грозному стряпчему Нинквенаро, который командовал на кухне. Прибытие Амбаруссар или же Келегорма всегда сильно облегчало ему дело — не нужно было посылать охотников, братья-Феаноринги сами привозили достаточно дичи и оленины. Карантир охотиться особенно не любил, предпочитая оставлять это тем, кто видел в этом забаву. Исключение он делал только ради Келегорма — и то раз в год, и ради Маэдроса — но старший был редким гостем в его доме. Сам Карантир редко покидал свои владения — с братьями, опять-таки, церемонии не нужны были, а с родичами вроде Финрода или Фингона охота превращалась в соревнование в ловкости и меткости. Ненадолго покинув трапезную, чтобы привести себя в порядок к ужину, вернувшийся Карантир обнаружил несколько нисси, которые, весело переговариваясь, накрывали на стол. Увидев его, они коротко поклонились и продолжили свое занятие. Одна из них — Амариэль — славилась своим хлебом и всегда лично приносила лорду Таргелиона то, что пекла. Другая — Тириссэ, еще совсем молодая дева, недавно вступившая в пору зрелости — была искусна в вышивке — дорожка на столе была работой ее рук. Две другие были девами из лаиквенди — одна замужем за дружинником Карантира и главным целителем в крепости, Айвендилом, а вторая была ее сестрой. — Что там сегодня на ужин, Амариэль? — спросил Карантир, вствая в стороне, у камина, чтобы не мешаться. — Все, как ты любишь, кано, — ответила нолдэ. — И как любят твои братья. Фазаны в ежевичном соусе, сырные пироги, копченая оленина, хлеб, сухофрукты, желтый сыр. Райвэ сейчас принесет красного вина. Карантир оглядел стол. — Добавьте-ка еще тарелку, кубок и вилку с ножом, как вчера, — велел он. — Не то чтобы я жду, но надеюсь, что моя сестра хоть сегодня объявится. — Как прикажешь, — ответила Амариэль. Дождь тем временем, совсем прекратился — весенние ливни в Таргелионе всегда были внезапными — и Карантир, ожидая пока принесут вина и к нему присоединятся братья, подошел к окнам и открыл одну створку. Ветер еще дул, уже не такой сильный, в сером небе проглянул кусочек голубого и где-то завел свою песню одинокий дрозд. Воздух полнился ароматами травы, напоенной листвы и сирени, которая цвела внизу, у самых стен. Карниз за окном был белым от облетевшего яблоневого цвета и по нему ползла крохотная улитка. Дверь отворилась — снова с грохотом, иначе Амбаруссар не умели заходить, или же просто не хотели, находя это забавным (только почему-то вели они себя так только у Карантира, в Химринге или Аглоне воспитаннее их эльдар еще поискать было). К старшему подбежала одна из борзых и лизнула ему руку, после чего она уселась у стола и долгим, грустным взглядом стала смотреть на оленину. Вторая обошла трапезную, обнюхав свитки на столе и пройдясь по следу, оставленному Амариэль и другими девами и заняла свое место на коврике у огня. — Так что там пишет Майтимо? — спросил Амрас, садясь в одно из кресел у огня. — Мы же привели себя в порядок и больше не оскорбляем твоего взора, — добавил Амрод, беря со стола кусок лепешки. — Теперь твоя очередь быть любезным. — Руссандол пишет, что несколько дней тому назад разбил отряд орков, напавших на поселение атани. И где бы вы думали? В Эстоладе, а эта местность находиться под защитой Макалаурэ. Говорит, если бы не оказался поблизости, и не мальчишка-гонец, который сообразил сесть на коня и позвать на помощь, орки бы ушли с добычей незамеченными. Хотя, он тут же говорит, что оказалось, что эти твари прорыли тоннель откуда-то с севера, но я с ним согласен: Макалаурэ надо было быть повнимательнее. Амбаруссар переглянулись и в миг стали серьезными. — Может, нам завтра поехать в разъезд, а, Морьо? — спросил Амрас. — Если ты дозволишь, конечно. Мы бы прочесали всю степную местность на этом берегу Гелиона на всякий случай. — Хм… не знаю даже, может, это и не плохая идея, — проговорил Карантир, закрывая окно. — Подумаем об этом чуть позже, хорошо? — Тебя что-то тревожит? — осторожно поинтересовался Амрод. — Мыслями ты явно не здесь. — Нет, все в порядке, — отозвался старший. — Давайте поедим, а то все остынет. Зря что ли Нинквенаро старался? Братья сели за стол. Некоторое время стояла тишина, нарушаемая звоном тарелок и вилок; Карантир налил всем вина и первый же отпил его, потом поглядел на прозрачный кубок на свет свечи. — Отлично, — произнес он с улыбкой. — Не очень правильно хвалить себя, но прошлый год был отменным, солнца было вдоволь. Амрод одним махом выпил почти весь кубок и довольно хмыкнул. — Согласен. — Если честно, я думал, что Нельо приедет, — сказал Амрас. — Здесь сейчас самая охота, получше, чем где-то бы то ни было. — Вряд ли, Тэльво. Если бы Нельо куда и поехал, то в Дортонион, к этим Арфингам. Он ведь использует каждую возможность поговорить о заставах и прочем, и правильно делает. — К ним, вроде, Турко отправился. — Да, знаю, он писал об этом раз двадцать, — Карантир поморщился. — Меня тоже звал, но я не поехал. — Мы даже знаем, почему, — хмыкнул Амрод. — Я не переношу этого зануду Ангарато, — продолжил Карантир, положив себе кусок сырного пирога. — Не понимаю, как Турко его терпит! Хотя, наверное, этот Арафинвион только меня воспитывает, а при нем держит себя в руках. — Это потому, что он нашел в тебе слабину, — со знанием дела заметил Амрод. — Хотя, думаю, гонора у него поубавилось, — добавил его близнец, — после этой истории. Карантир вопросительно посмотрел на близнецов, которые, в свою очередь, переглянулись. — Ты, что, не слышал, Морьо? — удивился Амрас. — О чем я должен был услышать? — поинтересовался Карантир. Близнецы снова переглянулись. — Я вас слушаю. С огромным вниманием, — заметил старший и, чтобы показать серьезность своего намерения, даже отставил кубок с вином. — Я не знаю все подробности, как-то не хотелось особенно расспрашивать, сам знаешь, еще начнут языки распускать… — начал Амрас. — Но на прошлой встрече… Когда это было, Амбарусса?  — Шестого дня сулимэ, Амбарусса, — ответил Амрод. — Так вот, на прошлой встрече в Химринге оруженосец Ангарато нам все и рассказал, а этот атан, как его… Ну, как же его зовут, Амбарусса! Помнишь, с Линдиром был, такой хмурый, с бородой, что у твоих наугрим… У него еще имя заканчивалось на «лас»! — Откуда я помню, у них там у всех имена на «лас» заканчиваются! — Как ты мог забыть, голова твоя дырявая! А еще сын Феанаро! — Да не обязан я помнить имена всех пьяных атани! — А он не был пьяным, у него просто говор странный был! — Да был, был! После полного кувшина того вина, которым у Майтимо потчевали, даже валарауко бы напился! Борзые оторвались от созерцания тарелок на столе и внимательно смотрели на перебранку своих хозяев. Карантир совсем запутался во всем том, что пытались ему рассказать Амбаруссар, и был несказанно рад, когда в дверь постучались и на пороге возник Инглорион. — Простите, что прерываю, но стражники на стене заметили всадника — мчится по дороге, во весь опор, — сказал он. — У него лук и колчан у седла, скорее всего гонец. — Еще один? — спросил, поднимаясь Карантир. — Неужели что-то опять случилось… В любом случае, Инглор, как только он пребудет, сразу же ведите его сюда. — Как прикажешь, — отозвался золотоволосый нолдо и снова исчез за дверью. Повисло напряженное молчание — о еде было забыто. Карантир принялся мерить шагами трапезную, то и дело прислушиваясь к звукам в коридоре. Амбаруссар лишь переглядывались — этим двоим для общения говорить вслух было вовсе не обязательно, особенно в такой напряженный момент. Наконец, послышались торопливые шаги — дверь отворилась и на пороге снова объявился Инглорион. Лицо его было… странным. Не напуганным, а очень удивленным, что случалось с ним довольно редко. — Ну? — не выдержал Карантир. — Что такое? — Тьельпериэль приехала, — ответил он. Амбаруссар облегченно вздохнули, а старший лишь воскликнул: — Хвала Единому! Наконец-то! — Но она не одна, — продолжил Инглорион. — А с кем же? — Ну… как тебе сказать… Я думаю, тебе лучше самому посмотреть. Она ждет твоего разрешения придти сюда. — Час от часу не легче, что еще за церемонии, — пробормотал Карантир, уже начиная сердится. — Пусть идет и поскорее! Инглорион снова вышел, а Амрас тут же быстро сказал: — Неужели она с ним заявилась? — Не говори глупости, Амбарусса, где бы она его нашла! — А что у Инглориона такое лицо было, словно он призрака увидел! — Помолчите уже! — грозно приказал Карантир. В этот раз ждать пришлось не так долго — дверь осторожно отворилась, даже слишком аккуратно, как отметил про себя старший Феаноринг — и перед братьями объявилась сама Арнориэн. Мокрая до нитки она некоторое время смотрела на них, а потом рассмеялась, и сделав шаг в сторону... предъявила взорам дитя, которое цеплялось за ее одежды и с опаской выглядывало из-за своей защитницы. Карантиру понадобилось несколько ударов сердца, чтобы осознать, что это не эльфийское дитя. Нет — это была крохотная аданет. Вместо привычных для Феанорингов шумных приветствий повисло молчание. Карантир и Амбаруссар взирали на сестру, которая, в свою очередь, смотрела на них. Но долго это не продлилось — Арнориэн, рассмеявшись, зашла в трапезную и подошла ко всем братьям и поцеловала каждого по очереди. Потом она взяла девочку за руку и завела ее, закрывая дверь. — Не бойся, маленькая, эти эльфы — мои братья, — сказала она ей, беря на руки. — Вот этот хмурый и сердитый — Карнистир, но он только выглядит вредным, на самом деле у него самое золотое сердце. А эти двое, рыжие-бесстыжие — Амрас и Амрод. — Тьельпе, будь так добра объяснить, откуда у тебя человеческий ребенок, — проговорил Карантир, наконец обретая дар речи и глядя на маленькую аданет. Та, явно смущенная и напуганная, не плакала и только хмурилась. — А ты как думаешь? — отозвалась сестра. — Я никак не думаю, потому и спрашиваю, — ответил тот. — Я ее нашла, — Арнориэн пригладила влажные волосы девочки. Не смотря на то, что сама она была мокрой до нитки, ребенок был сухим — видать, сестра кутала ее в свой походный плащ, а сама скакала под дождем прямо так. — Что значит «нашла»? Это ребенок, Тьелпе, они, как грибы в лесу и в полях не растут. Прекрати юлить и отвечай по существу! — Так я и отвечаю — нашла, и правда в поле. По дороге сюда, в Эстоладе. Карантир, начинающий терять терпение, поджал губы, но сказать ничего не успел: Амбаруссар подошли к Арнориэн и, оба, присев на корточки, принялись разглядывать дитя. — Никогда доселе не видел детей смертных так близко! Какая она маленькая! — проговорил Амрас, протягивая ей руку. — Как тебя зовут, pitya? — спросил он на квенья, глядя ей в лицо. Девочка смущенно опустила глаза, но не произнесла и слова. — Она не говорит на квенья, — ответила Арнориэн. — Но это дело поправимое, я уже начала ее учить. Борзые Амбаруссар, до того тихо сидевшие у стола, наконец, заинтересовались существом, что привела с собой Арнориэн, и осторожно подошли к девочке, цокая когтями о каменный пол. Маленькая аданет взвизгнула, но не убежала, а только закрыла глаза руками. — Нимрэ, Ронья, назад! — прикрикнул на них Амрод, и собаки тут же уселись на месте, одна, правда, жалобно заскулила. Карантир тяжело вздохнул и закрыл рукой лицо. Верно говорили, что ясное утро не обещает ясного дня, а вечер может обмануть все ожидания. — Так, — сказал он, выпрямившись. — Первое — ты вымокшая, как полевая мышь, упавшая в тростники и ты сейчас же пойдешь и приведешь себя в порядок. Есть во что переодеться? Замечательно. Второе — это дитя смертных, она хрупкая и нежная, как цветок из хрусталя. Простуда и холод грозят ей болезнью и смертью, и пора бы уже такие вещи об атани запомнить. Потому я бы хотел, чтобы ребенка сейчас же отвели к Лалвэндэ — у нее дочери такого же роста и… в общем, она знает, что делать. Переоденет, причешет, согреет бедное дитя — она, вон, трясется не то от холода, не то от страха, если не от всего сразу. А ты, сестра, вернешься сюда и дашь мне подробное объяснение всего, что случилось. Я понятно изъясняюсь? Арнориэн нахмурилась и только кивнула. — Замечательно, — Карантир присел на корточки и стал внимательнее рассматривать девочку, которая хмурилась, но взгляда не отводила. — Как ее зовут и сколько ей лет? — Ее зовут Эллэвэндэ, но сколько ей — я не знаю. — Понятно, — старший выпрямился. — Тэльво, будь другом, возьми девочку и отведи ее к Лалвэндэ. Питьо, а ты покажи ему дорогу и заодно загляни на кухню к Нинквенаро и спроси мируворэ — пусть пришлет сюда. Тьелпе, иди, переодевайся, а я пока побуду один и подумаю, что со всем этим делать. Амбаруссар даже спорить не стали — слово брата было законом в его крепости, и они очень хорошо понимали, когда он был в настроении шутить, а когда - нет, а потому Амрас наклонился и подхватил Эледвен на руки. Та не заплакала, только вцепилась в его плечи и с каким-то удивлением уставилась на острые уши, видные из-под коротких волос. — Пойдем, сестра, я покажу тебе покои, которые для тебя подготовила Лалвэндэ, — сказал Амрод. Трапезная опустела и Карантир остался один. Он направился к столу, наполнил свой кубок и одним махом осушил его, потом наполнил снова и снова осушил. Утер губы тыльной стороной ладони, подошел к окну и со стуком отворил одну из створок — холодный ветер сумерек обдал разгоряченное лицо. Человеческое дитя. Смертная девочка — совсем крохотная. Конечно, откуда сестра взяла ее, еще вопрос, но… У нее были такие же темные глаза, как у той, кого он любил — до сих пор, всем своим сердцем и существом, и будет любить до скончания Времени и даже после этого, если от его феа останется хоть одна частица. Это дитя явилось, точно призрак того, что могло бы быть, останься с ним его возлюбленная. Карантир знал, о нем и Халет-Аданет ходили слухи, приглушенные и не всегда правдивые, но лишь самые близкие знали, как далеко зашла их любовь, какой сильной она была и как же недолговечно было их счастье. Но то, что между ними было, нельзя было разорвать никакой властью ни эльфа, ни смертного, ни Вала, ни, может, даже самого Единого. И путь они давно не вместе — Карантир даже не знал, жива ли Халет и вряд ли когда-нибудь узнает о ее конце, ведь она сама бы этого не пожелала — но то, что было, будет жить даже после ее смерти, даже после его гибели, даже тогда, когда от них не останется ничего, кроме памяти. Сколько он так простоял, прислонившись к раме и глядя в ночной сумрак, Карантир не знал — мыслями он был далеко, в прошлом, на берегах Аскара, в осеннюю пору… пока, наконец, открывшаяся дверь не заставила его обернутся. В трапезную зашла Арнориэн. — Все, я вся в сухом, не переживай, — сказала она, проходя по комнате. — Я вижу, — ответил он. — Ты голодна, небось? — Еще как! Дождь застал нас в пути еще с полудня и я скакала во весь опор, чтобы успеть, ведь даже заночевать было негде — не к твоим плотогонам-лаиквенди же ломиться… — Феанариэн села за стол. — О, я вижу, меня ждали! Спасибо, Морьо, только ты можешь быть таким внимательным. Карантир сел на свое место и некоторое время наблюдал, как сестра наполняет свою тарелку и потом с аппетитом ест. Он наполнил ее кубок вином. — Расскажи мне теперь откуда у тебя человеческий ребенок, — сказал он. — Да нечего тут рассказывать, на самом деле, — ответила Арнориэн, отпивая вино. — Я ехала к тебе из Аглонского ущелья, распрощалась с Турко и Курво и сразу, без остановок, в Таргелион. Под вечер наткнулась на уничтоженное орками селение. Орков, правда, тоже истребили… Майтимо, судя по штандарту… И там была она, одна, представляешь? Ее зовут Эллэвендэ. Вернее теперь так зовут. Девочка не говорит ни на одном из языков, которые я знаю, потому пока обходимся жестами да этим именем. — Я уже знаю об орках, — ответил Карантир. — Откуда? — удивилась Арнориэн. Карантир кивнул на подоконник, где лежало послание от Маэдроса. — Быстро же вести разлетаются, — заметила сестра, — Братья в Аглоне тоже его получили, как раз в день моего отъезда. Стычка была еще раньше и бедное дитя пробыло одно пять, если не шесть дней! Представляешь? Ей повезло, что я туда забрела. Карантир хмыкнул. То, что сестра туда «забрела» случайно, он не верил — селение, по описанию из письма, было далековато от Северного Тракта. Видать, ее разобрало любопытство — поглядеть на то, что осталось от врагов. — Надо написать Майтимо, пока его гонец здесь, — сказал он, наконец. — Может, у нее кто-то остался в живых. Руссандол писал, что оставшуюся горстку людей он забрал в Химринг и поручил их заботе сына Амлаха. Вряд ли они так быстро покинут Вечностуденый. У девочки может там родня. Арнориэн покачала головой и быстро сказала: — Нет у нее никого. Если бы кто-то был, они бы вернулись, Морьо. Сам посуди, кто бы бросил дитя одну на столько дней? — Они могли не знать, что она жива, — возразил Карантир. — Селение было таким маленьким, вряд ли они не поняли, кто жив, а кто мертв, — ответила Феанариэн. — Я там была. Я все видела. — Все равно ее надо отослать в ближайшее поселение людей, Тьельпе, — ответил Карантир, поднимаясь. — А то как раз Химринг и есть. Так что я напишу Руссандолу и отправлю ее с его гонцом к брату. — Нет! — резко сказала Арнориэн, тоже поднимаясь. — Никого ты никуда не отошлешь! Я ее нашла, она останется со мной! Карантир некоторое время смотрел на сестру. Конечно, горячности и упрямстсва ей было не занимать, но вот этот тон — твердый, не терпящий возражения — это уже было чем-то новым. — Ты понимаешь, что ты делаешь? Что говоришь?— спросил Карантир, наконец.— Понимаешь? Во-первых, это тебе не котенок, найденный на дороге. Это разумное, пусть пока и крохотное, существо. Никто, даже сама Варда Элентари не сможет заменить ребенку родную мать или родную кровь. Во-вторых, ты хочешь оставить ее у себя. Ее, человека, с эльдар? Арнориэн, судя по всему, заранее знала, о чем пойдет речь, и приготовилась защищаться. — Я не Варда, и даже не наша матушка, но подумай головой, Карнистир, будь у этой девочки мать, она бы не вернулась за ней? Не заставила Майтимо прислать кого-нибудь на поиски? Вот ты бы... да, ты, будь твой ребенок потерян, не обыскал бы весь Эстолад? Не вынудил бы Руссандола отправить туда следопытов? Конечно же, да! А насчет второго... Инголдо, вон, с ними дружит и любит людей, а Айканаро… — она вдруг осеклась и посмотрела на брата и покраснела — от стыда, что затронула самую больную точку в его сердце, -… едва не взял в жены смертную… Впрочем, ты сам знаешь, и ты сам тоже… — закончила все же она. — Может, от этого будет какое-то добро, которое нам сейчас прозреть не надо, но в будущем… Что плохого, если я выращу эту сироту? — А ты не догадываешься? — Нет, Морьо, не догадываюсь. Скажи, это же ты у нас тут мудрец новый выискался! Карантир молчал некоторое время, глядя на сестру. — Что будет, когда она поймет, что она не одна из нас? — произнес он, наконец. — Когда поймет, что ты останешься вечно молодой и прекрасной, а она постареет и умрет? Когда полюбит кого-нибудь из нашего народа? Я говорю «когда» — потому, что это будет. Не может быть иначе. Думаешь… Думаешь, Haleth-melde была одна такой? Сама же говоришь мне про Андрет и Айканаро. Смертные живут бок о бок с нами, а мы с ними, и не может быть такого, чтобы кого-то к кому-то не потянуло… Тьельпе, — брат сделал шаг ей навстречу. — Не думай, что если я смеюсь или радуюсь, что если я пью доброе вино или охочусь, веду свою свои дела как раньше, что я излечился. Она вот тут, — он взял руку сестры и прижал к своей груди. — Вот здесь, всегда, и так и будет до конца моей жизни или же до скончания Арды, сколько судьба отмерит! Подумай о том, кто может полюбить твою маленькую аданет. Что будет делать он, когда она уйдет? А что будет делать она, если ее оставят так же, как Айканаро оставил Андрет? Арнориэн молчала, все еще держала руку прижатую к сердцу Карантира. Она смотрела ему в глаза и ясно видела — не могла не видеть — ту боль, которую он так умело скрывал, скрывал под маской равнодушия, веселья, повседневности… — Ох, Морьо… — она прижалась к нему, порывисто обнимая. — Но как глупо прозвучат любые мои слова, правда? Ты, может, и прав. Ты руководствуешься тем, что видел, что испытывал, что слышал от других. Но я… Светлые звезды, я… мне кажется, сейчас я вижу дальше… Что-то подсказывает мне, что я должна оставить ее у себя. Судьба так повелела, и сердце этому вторит. Вспомни, что нам Инголдо говорил? Вспомни. Все не зря… Так надо, так должно быть! Прошу тебя, toronya… Карантир держал ее в крепких объятиях, зарывшись лицом в ее влажные волосы. — У нас у всех раны в сердцах, бреши в латах, — продолжила Арнориэн. — Не ты один потерял, не я одна осталась без всего. — Ты ведь направилась в это селение намеренно, Тьелпе, — проговорил Карантир. — Не говори, что нет, я тебя знаю. — И не стану. Да, я туда направилась, думая, что вдруг кто-то убежал в холмы и потом вернулся, вдруг кому-то нужна была помощь, хотя бы знать, куда податься… Я не подумала сразу, что у Нельо возникнут такие же мысли, и он оставил штандарт. Но ведь, получается, я не зря туда пришла! Никто не вернулся за девочкой, Морьо. Никто. Некому было идти. И она осталась бы там одна, пока не погибла бы от голода или не стала добычей дикого зверья. И что будет, если мы отошлем ее в Химринг? Кто возьмет ее, сироту? Кто полюбит ее, как родную? Ларке? У нее свои дети… А у меня никого нет — но есть вся любовь в мире, которую я могу… хочу отдать. Просто потому, что так велит мне сердце, а почему- я сама не знаю. Но если бы не Исход, если бы только отец не сжег корабли, если бы у меня хватило смелости перечить, я бы сама была сейчас матерью и женой. Но этого не будет. Может, это единственный мой шанс, Морьо. Пожалуйста. Услышь меня. Услышь. После таких слов Карантир заколебался. Может, сестра была права. Может, само провидение завело ее туда. Может, они пока не видели руку Судьбы, ведущую их? Но, если отбросить все это, по сути, кем он был, чтобы лишать Арнориэн радости, не им данной, не им обещанной? Пусть даже потом это все обернется в скорбь. Но ведь такова судьба этого мира — рано или поздно все завершается слезами. — Будь по-твоему, — произнес Карантир, наконец. — Можешь оставить девочку себе, коли так хочешь. А я… я помогу, чем смогу. Арнориэн, словно не веря своим ушам, теперь смотрела ему в глаза. — Правда?! И ты не скажешь об этом Русссандолу? Я не хочу, чтобы он забрал ее, подумав, что у нее могут найтись родичи в Химринге! Ведь потом, когда я окажусь права, он ее мне не отдаст, оставит ее у амлахингов. — Нет. Вернее, я не скажу ему всего, и то не сразу. Позже, может, через месяц, а то и через год. Скажу, что ты нашла девочку, оставила у себя. А где и как — останется между нами. А Амбаруссар накажу молчать, но, думается мне, они и так будут рады сохранить тайну, — он помедлил и потом добавил: — Как ее зовут на самом деле, ты правда не знаешь? — Не знаю, она не говорит ни на квенья, ни на синдарине, — ответила Арнориэн, утирая слезы. — Может, чуть позже мы узнаем, — Феанариэн вздохнула с облегчением и отпустила брата. — Спасибо тебе. Спасибо, Морьо. Он только махнул рукой и отошел к столу — наполнить кубки вином. — Кувшин опустел, надо бы еще, — проговорил Феаноринг. — Как идут твои дела с наугрим? — спросила Арнориэн, желая переменить тему поскорее. Она вернулась на свое место и снова взялась за еду. — Лучше, чем я ожидал, — голос Карантира тут же приобрел другой оттенок — он и сам был рад поговорить о другом. — Если останешься подольше, то сможешь пообщаться с почтенным Фрерином, он через месяц-другой будет тут, — он умолк, так как внезапно ему в голову пришла одна мысль. — А знаешь, что… Оставайся-ка ты насовсем, сестра. Арнориэн удивленно подняла голову. — Здесь? В твоей крепости? С Эллэвэндэ? — спросила она удивленно. — Да, хотя бы первое время. Не в Аглон же ее вести, к Атаринкэ, или куда ты там думала податься? Хотя я помню, что ты любишь свободу, да и если мы хотим ненадолго сохранить тайну от Майтимо, то… Помнишь мой охотничий домик, в дне пути отсюда? Мы еще там были все вместе, когда Руссандол приезжал последний раз. Там же рядом поселение лаиквенди. Все не совсем одна и я в любой день могу прибыть, если что. Там неподалеку живет одна нандэ — она сестра жены Эскэ, моего виночерпия и подмастерья Нинквенаро. Попросишь ее тебе помогать на первых порах, пока не освоишься. А всем остальным я тебя обеспечу. Только, надо туда съездить, поглядеть, что там и как, давно меня там не было. Арнориэн не успела ответить, так как дверь отворилась, и вошли Амбаруссар, причем Амрас нес на плечах Эледвен, а следом за ними зашел Инглорион с полным кувшином вина, очередной порцией восхитительно горячей еды, еще одной тарелкой и небольшой рюмкой и стеклянным кувшином мирувора. От зажаренных и тушенных в брусничном соусе фазанов поднимался великолепный аромат. Арнориэн вдохнула его и засмеялась. — Честь и хвала Нинквенаро! — сказала она. — Исильмо сейчас собственный фартук бы съел от досады, ему такого не приготовить! Исильмо — главный стряпчий в Химринге, крепости Маэдроса, всегда гордился своим умением готовить изысканные блюда, да вот только ему еще никогда не удавалось обогнать Нинквенаро по приготовлению фазанов в клюквенном соусе. Однажды, наслушавшись всех похвал в адрес стряпчего Карантира, Исильмо даже приехал в Таргелион, чтобы самому во всем убедиться. Это стало извечной темой шуток в семье, а Инглорион, не иначе как ради смеха и с подачи Карантира, делал так, что бедный нолдо узнавал, что думали остальные Феанарионы о его стряпне. Все снова сели за стол, уже в гораздо более приподнятом настроении. Девочку посадили рядом с Арнориэн, и Карантир положил несколько подушек ей на стул, чтобы она достала до стола. Лалвендэ искупала и переодела Эледвен в одежду своих дочерей — а ее светлые волосы заплела в две косички, переплетя с синими лентами. Арнориэн положила ей на тарелку самые лакомые кусочки и показала, как правильно пользоваться вилкой и ножом. - Налейте ей мируворэ, пусть выпьет, - велел Карантир. - Как снадобье от простуды и всяких печалей. Арнориэн наполнила рюмку и подала ее аданет. Девочка осторожно принюхалась, потом взяла рюмку в ручки и с радостью выпила всю, до дна. Ее темные глаза заблестели и она, хлопнув в ладоши, рассмеялась и, потянувшись к Феанариэн, обняла ее. Мирувор - напиток, варить который нолдор научились у валар, был особым питьем. Делался он из цветов и трав, и готовить его умел, да и мог не каждый - этому нужен был особый талант. Он поддерживал силы в долго пути и утолял голод и жажду, согревал в холода и дарил прохладу в летний зной, грел душу и веселил сердце лучше, чем любое вино на свете, он придавал силы тяжело раненным и даже Арнориэн когда-то поила им Маэдроса, пока лечила все его раны в Митриме. Братья же разглядывали маленькую аданет и посмеивались над тем, как она старательно, закусив губку, теперь разрезает мясо, отделяя его от костей. Тарелка, небольшая рюмка, столовые приборы были великоваты для нее, но, тем не менее, она продолжала стараться, глядя на Арнориэн и пытаясь делать все, как нолдэ. Лишь время от времени она косилась на борзых Амбаруссар, которые лежали под столом в ожидании угощения в виде косточки. Карантир некоторое время рассматривал девочку, пока та не перестала есть и не посмотрела на него. Он улыбнулся ей, поднял свой кубок из горного хрусталя и коротко поклонился ей, полусерьезно-полушутя сказав: — Ну, что, маленькая атанет, добро пожаловать в крепость Морифинвэ Карнистира, сына Феанора. Да будут длинными и мирными твои дни, и да не проляжет между нами Тень! Амрас и Амрод тоже подняли свои кубки и повторили эти слова, после чего все трое осушили их до дна. Эледвен внимательно следила за ним, и по ее личику и выражению глаз было видно, в каком она восхищении от говорившего. — Ты ей нравишься, Морьо, — сказал Амрод. — И вы ей нравитесь, я ведь видел, Тэльво принес ее на плечах, — отозвался Карантир, осушив кубок. Амрас рассмеялся. — Она трогала мои уши! — сказал он. — И свои. Видно, пыталась понять, в чем разница. — Такие уши иди и не потрогай, — заметил, хмыкнув брат. — Расскажи-ка мне, Амбарусса, с чего это ты волосы остриг? — Мешаются, — ответил тот. — Под шлемом, на охоте за ветки цепляются. А так — удобно. Раз — и нет. И не сохнут долго. — Практично, — согласился Карантир. — Теперь у нас два стриженых нолдо в семье — Руссандол и ты. — Трое — поправился Амрод. — А как же я? — У тебя волосы уже по плечи. Но ты, Тэльво, — Карантир кивнул другому близнецу, — всех переплюнул. Ужин длился еще долго — братья и сестра беседовали о разных вещах. Об охоте: кто на кого предпочитал охотиться, о наугрим, с которыми Карантир вел торговлю и с которыми крепко подружился, об орочьих набегах и пограничных стычках, делах крепости, эдайн, что все еще тянулись с Востока через горные перевалы и земли Карантира. После ужина, как повелось в семье Феанора, они все еще сидели за столом, оставив лишь чаши и кубки да доброе таргелионское вино, и разговоры сменились песнями вперемешку с воспоминаниями о былом. Эледвен же долго сидела на подушках за столом — ей принесли компот из малины — и слушала непонятную ей прекрасную речь, смотрела в сияющие лица, на то, как они улыбались, как смеялись, и все страхи и боль, что остались в ее крохотном сердце после набега орков и пожара, отступили и словно бы забылись. Устав, она осторожно слезла со стула и ушла к камину, где, привалившись к друг другу, лежали Нимрэ и Ронья. Собаки тут же навострили уши, но не поднялись, когда девочка, осмелев, села на ковер, на котором они лежали. Некоторое время они смотрели друг на друга — человеческие глаза и собачьи — и Эледвен протянула руку и погладила их волнистую шерсть, а Ронья лизнула ее за ухо. Девочка рассмеялась и, совсем осмелев, обняла борзую за шею. Вскоре ее стало клонить в сон и Арнориэн усадила ее в кресло у огня, накрыв принесенным Амрасом плащом. А ближе к полуночи ее перенесли в подготовленную для нее постель. Нес ее Карантир, осторожно, чтобы не разбудить и, глядя на нее, он думал о том, что будь он чуть-чуть удачливее, не потеряй он ту, кого он любил, у него у самого была бы такая малышка. Но Эледвен этого не знала и не могла знать — она крепко спала, и снилась ей белая ладья, что несла ее по спокойной широкой реке, и олени с ветвистыми рогами выходили из леса напиться воды, а купол небес Белерианда был усыпан звездами, что были ярче любых камней земли. Она не знала, что ей снился первый настоящий эльфийский сон.