Пф, тоже мне препод века!

— …Лера… — Дим? — Лер, посмотри на меня. — Сыро. Моя одежда сырая… — её лицо озарилось печалью и разочарованием. Будто она получила не ту игрушку. — Папа… Был опять не в себе. И мама спала, после лекарств. Ну ты понял, да? А потом… Не люблю скандалы дома, знаешь ли. — Она хохотнула. Как тогда, с Максом. Безумный смех. — Хочешь, я в ванную тебя отведу? — я аккуратно положил ей ладонь на лицо. — Ничего не болит? — Плечо постанывает, — она им опасно дернула и наморщилась. Я боялся смотреть ей в глаза. Пустой и безумный. Создавалось ощущение, что она одновременно не понимала, что произошло, но и помнила каждую деталь события. Я не знал, как с ней себя вести. Пытался быть спокойным, едва ли подавляя трясущиеся руки. — Я тебе обезболивающее хотел сделать, легче будет. — Угу. Врач сделал всё за меня, пока рука автоматом чесала затылок. Очень сильно тошнило, я не понимал, что делать в такой ситуации. Это её дом? Это оттуда у неё были побои? Как её вернуть к жизни? Лера, что с тобой случилось… — Кем Вы являетесь для девушки? — спросил у меня сотрудник, подходя с какой-то увесистой папкой. — Преподаватель. Классный руководитель, — мой ответ был каким-то отстранённым, отмахивающимся. — Замечательно. Валерию пока что госпитализируют. Скорее всего, ей придётся пройти психологическую реабилитацию. Прогнозов врачи дать не могут. — А если это всё пройдёт быстро… Куда её отправят? В детский дом? — У неё есть бабушка. Валерии скоро восемнадцать, поэтому она не будет нуждаться в опекуне. Или, если бабушка изъявит желание, заберёт девочку к себе. — Уполномоченный промолчал буквально минуту, собираясь с мыслями, а потом сказал, — вы же знали, что она второй раз стала сиротой? *Спустя несколько дней* — Схоронить сразу трех человек, уму непостижимо… — Господи, бедная девочка. За что ей всё это? — Говорят, у неё родители были неадекватные. Мать наркоманила, отец пил. — Да вы что! — Ещё говорят, что она второй раз сирота. Если это можно так назвать. — В каком смысле? — Она до них ещё родителей схоронила. Автокатастрофа. — Господи, какой ужас! Я всё слышу, ублюдки. Все слышу. Все понимаю. Сплетники. Лишь бы только новости перетереть. И мне кости заодно с мозгом. Врачей хватает, знаете ли. — Не надо около меня столько тереться. Я в порядке. Двое санитаров, что были одеты в траурную одежду, не отступали от меня ни на шаг. Это неимоверно раздражало, бесило. Никто за мной никогда не следил, не приручал, не читал нотаций. Взгляд неотрывно следил за тремя гробами. Казалось, что, вот-вот, и все встанут, наденут эти дурацкие колпаки, засвистят и скажут: «Ха-ха, мы тебя развели!». Но с каждой секундой, минутой, ничего не менялось. Ни движение пальцев, ни ног, ни мускул на лице. Будто все разом уснули, чтобы проснуться в ком-то другом. Переселение душ нельзя откидывать как возможную теорию, ведь так? Меня давило. Просто жестокое дежавю. Казалось, сама жизнь испытывает нервы и душу на прочность. А она всё тускнела, выдавливая остатки себя в виде единичных, самопроизвольных капель слёз. Я чувствовала, как начинала гнить. Клетки делились, нервы умирали и появлялись вновь, руки и ноги двигались. Человек с живым телом, но мёртвой душой. Я уже не испытывала ничего, находясь в оглушительной пустоте. Забывалось всё, словно память износила себя до предела. Но, знаете? Я не понимала, как… Осталось что-то такое мнимое, но чувственное, заставляющее скучать и тосковать, вспоминать одно и то же лицо, что мучило все эти месяцы, из-за которого я была в таком нестабильном эмоциональном состоянии, что рвала и метала, но так… …любила. Хотелось всем всё простить и открыть новый лист, такой девственный и чистый, чтобы с удовольствием погладить его подушечками пальцев. Хотелось простить маму с папой, Диму. И, наверное, прощу. Как всегда это делала. Глупая и наивная дура. Он… Он меня приручил. Ухаживал. Вся моя жизнь сейчас ушла на второй план. Что с Настей, где Макс и Марина. Где он? Где вы, когда мне так нужны? — Постой, ты совершаешь огромную ошибку! Она же беспризорница! — послышались крики за моей спиной. И торопливый, бешеный бег. — Лера! — позади раздался знакомый голос. Щемящее чувство тоски снова разлилось внутри и обжигало, как лава. Я обернулась. И он обомлел. — Я желала всем сердцем, чтобы они оставили меня в покое. Навсегда. Такой ровный шёпот. Дима ужаснулся и упал на колени. Мне было больно говорить перед ним. Страшно. Я считала себя убийцей. Что так долго желала покоя, обыденной жизни. И мысли стали материальны в буквальном смысле. — Лучше бы… Умерла я. Почему ты молчишь? Я хочу услышать твой голос. Ощутить поцелуй на губах. А ты сидишь передо мной на коленях с таким взглядом, от которого воротит. А меня несёт дальше. — Я ненавижу себя. Я не уберегла её. Ты понимаешь? Нарушила обещание. Я нарушила обещание ей. Я не стала химиком-биологом. Я хотела, чтобы она это увидела, ты понимаешь, Дим? Обещала… Сейчас пришла горькая осознанность — меня заберут в детдом. Потому что умерла и бабушка. Больше никого не осталось. Мне сказали, что есть шанс остаться у неё, и возраст, и средства позволяли. Но мне просто не повезло. Как всегда. А химик будто мысли читал. — Послушай меня, — он дрожащими руками взял моё лицо в свои ладони, заглядывая прямо в душу. Такую мёртвую и неподвижную, будто хотел раскачать её, оживить, наполнить смыслом и желанием жить. — Я заберу тебя, слышишь? …ждут…есть дом…слышишь? — Лер, — он обратился ко мне также осторожно, как я обращалась и к нему. Я обернулась, кидая взглядом вопрос, на который получила греющий душу ответ. — Тебя здесь ждут, — он улыбнулся. — Возвращайся домой, хорошо? …а небо такое тёмное. И снег липкий, сырой. Всё стало таким тихим. И я резко поняла, в какую-то долю секунды, когда посмотрела на любимую бабушку: единственное, что я не прощу им, — её смерть. Смерть человека, что стал мне родным. Чужая кровь, но столько доброты, надежд. Попытка вывести меня в люди. Осуществить свою родительскую мечту. Я была готова отдать ей всю себя, все свои мечты, силы, время. Спасибо тебе, моя родная. И, пускай, ты мертва. Но я знаю, что ты рядом даже сейчас. Смотришь на меня и грустишь и говоришь про себя: «Лерочка, зачем…». А я, как глупая, не могу остановиться. Это сложно, принять такой жизненный поворот. Но я справлюсь, слышишь? Просто дай мне пережить это. *** — Будьте спокойны, размеренны. Тяните ножку… Вот так, да. Аккуратно, чтобы правильно сделать растяжку, нужно время. Будьте терпимы. Дима бесшумно присел на диван, наблюдая за Лерой, за тем, как она пытается стабилизировать психическое и физическое состояние. Рекомендации психолога, казалось бы, должны были хоть как-то помочь. Но, как чуял химик, девочка становилась всё неуправляемее, агрессивнее, строже к самой себе. Всё также красила губы яркой излюбленной красной помадой, красиво одевалась, как раньше. Но жаль, что теперь это не имело для неё смысла. Словно повседневная привычка, руки на автомате делали всё сами. Она не просыпала ни минуты в школу. Сидела, делала уроки в тишине и уходила в восемь часов куда-то. Он до сих пор не знал, а следить боялся. Лера стала чуткой и настороженной, но не показывала этого, лишь с прищуром наблюдая за поведением человека. И не отвечала никогда, стала до жути молчаливой. О ней слагались слухи по всей школе. Сплетни вились вокруг Леры, но она не обращала внимания. Лишь до одного случая, пока не ударила девушку. Сделала без агрессии, молча. Они все боялись её, словно главного авторитета старших классов. Говорили многое, даже то, что «красавчик-химик» с ней живёт, и дома они неплохо развлекаются. Слова эти пресекались на корню, стоило только услышать это директору, завучу или самому мужчине. Он обрубал все разговоры только лишь взглядом, заставляя сплетников дрожать. И всё утихло с каким-то временем, как обычно это бывает. — Хочешь, сходим куда-нибудь? В кафе, в кино. Сейчас уже аттракционы начинают работать. — Будьте аккуратны в общении, — врач со вздохом поправил очки, которые вечно спадали с носа. — Это сложный случай. Есть вероятность, что она может не «исцелиться» — слишком сильный психический удар. Следите за ней, иначе её снова определят в стационар как психически неуравновешенную. Девушке нужна свобода, не ограничивайте её, Вам понятно? Врач тогда упомянул, что у Леры душевный беспорядок. Что в любую секунду она может взорваться, как бомба. В особенности, тогда его напугали слова — взрыв может выразиться от малого, как слезы с истерикой, до большого и очень опасного. Суицид. — Извини, мне нужно уйти. Снова, тот же ответ. Не меняющийся. Тот же тон, слово в слово. Как запись. Она говорила отрывками, кратко и только по делу. Снова красила губы и, бросая «скоро вернусь», хлопала дверью. А парень оставался один, не двигаясь ещё несколько минут. Этот цикл повторялся каждый раз и не менялся. Как заученная формула на математике. И для него это стало невыносимым. Лера брела спокойной походкой по заученному пути. Не рассматривая лица прохожих, названия улиц, стены обшарпанных домов, магазины. И подходя к точке назначения, оглядывалась назад и заходила внутрь. В помещении всегда тихо играла музыка, было накурено, пахло дешёвым парфюмом, и приглушённо разговаривали мужчины. Тот же заказ, тот же бармен. — Как обычно? — Да. И снова любимая сигарета марки LD в зубах. Она вернулась к старой привычке, такой давней, что Лере казалось — это было не с ней. Не она курила два года назад. И сейчас этот яд был необходим как разрядка. Как только я вошла в лаборантскую, то столкнулась с нашим химиком-биологом, мирно курящим возле открытого окна. — Да Вы с ума сошли! — я выпучила глаза, но в ответ мне был только равнодушный взгляд, — одно движение, и всё на воздух! Мозги выветрились что ли?! Она зажмурилась. Воспоминания били ключом именно здесь, в этой забегаловке для желающих отдохнуть от рутины. Здесь возвращались чувства. Здесь ненадолго возвращалась жизнь. Пусть алкоголь не обжигал горло, пился, словно обычная вода, но так помогал ей разобраться в себе. Она выкуривала здесь чуть ли не пачку, доставая сигарету раз за разом. Я с широкой улыбкой повернулась, чтобы поприветствовать гостя, но резко застыла, и улыбка потихоньку сползла с моего лица. — Лерка у меня тут лучшая! — Макс совершенно не замечал того, как мы смотрели друг на друга, поэтому просто приобнял меня, чмокнув в макушку. Но, не почувствовав никакой ответной реакции, он оглядел меня, а потом перевел взгляд на своего товарища. — Э, ребят, вы что, знакомы что ли? — Дмитрий Юрьевич? Она горько засмеялась, вытирая слёзы. Она вспоминала, как всё начиналось. Раздалась вибрация. Телефон, что лежал на полу, поставленный на зарядку, недовольно истончал раздражающий звук. Конечности давно затекли, ведь я не двигалась несколько часов, вроде как пару раз дремала. Рука лениво потянулась к устройству и нажала на «ответить». — Слушаю, — хрипло проговорила я отрешённым голосом. — Менделеева, ты не обнаглела ли? — раздался голос преподавателя. Она замечала, что Дима постоянно появлялся в её жизни. Как-то случайно, судьбоносно. Вмешивал в передряги, но одновременно и спасал её. Казалось бы такую сильную и стойкую, но хрупкую, словно хрусталь. — Только не говори, что ты с ним подралась, — та вытаращила на меня свои глаза, отчего я поперхнулась воздухом и ошеломлённо на неё посмотрела. — Нет, ты что! — пришлось моментально оправдываться, а потом как бы невзначай добавила, — хотя, я бы не отказалась поставить ему парочку синих… — Лера! — Что? Сколько ссор… Порой, ненависть чувствовалась между ними за километры. Как они бесили друг друга. И как одно событие стало точкой невозврата. — Дмитрий Юрьевич? Дмитрий Юрьевич! — я звала его и наблюдала за попытками хоть каплю разлепить глаза. И сама не заметила, как по щекам ручьем текли слёзы. — - Простите меня, прости…те, пожа…луйста, — я хлюпала, как маленький ребёнок, и из-за этого не могла нормально говорить. Просунув руку под его голову, чтобы придержать её, мои глаза вновь наполнил ужас, когда ту самую руку я начала разглядывать мутными от слёз глазами. С ладони капала кровь, а значит, он не хило приложился об лестницу. — Менделеева, хорошо держишь удар, — хохотнул преподаватель. А потом больница. Разборки в их междоусобице. И вмешивающаяся, как назойливая муха, Настя. Но здесь возрождалось самое прекрасное чувство — любовь. Тогда теплели отношения, и все проблемы казались решёнными. — Лер, — парень тихо окликнул меня. Я почувствовала, как глаза широко раскрылись от удивления, потому что я поняла, что Дмитрий Юрьевич первый раз за все наше знакомство назвал меня по имени. Я немного замялась от его хриплого тона, который заставлял сердце бешено колотиться от некого смущения. Учитель смотрел мне в спину, видя, как я не решалась повернуться, и после небольшой паузы продолжил, — ты придешь завтра? Дыхание перехватило. Сглотнув, я всеми силами старалась выдавить из себя хоть какой-то ответ. Но язык будто врос в небо. Зажмурив глаза и облизнув давно пересохшие губы, я тихо ответила: — Приду. По спине пробежал табун мурашек. И Лера тихо засмеялась, с прерывистым вздохом вытирая ладонью влажное от слёз лицо. Она пила стакан за стаканом, совершенно не пьянея. Она тянула время и чувствовала, как со скрипом заводится механизм. — После чёрной полосы всегда начинается белая. Не так ли, Дмитрий Юрьевич? Я улыбнулась ему, пытаясь передать ту надежду, что сидела во мне, дарёная им. И стоило пройти одной секунде, как он заключил меня в крепкое объятие. Единственное, что нужно было нам обоим. Она по крупинкам собирала воспоминания, и чувства зарождались сами собой. Каждый раз закусывала губу, как только ёкало сердце. И с трепетом до остервенелой дрожи, выпивая который по счёту бокал, вспомнила их первый… Я услышала какой-то шорох и снова сфокусировала взгляд на нём. Дмитрий Юрьевич сидел на лавочке, опустив голову к земле. В душе что-то снова кольнуло и заставило вернуться меня к могилам моих родителей. Я села впритык к нему, чтобы получить немного тепла и положила голову на его плечо, прикрыв глаза, но не получив никакого ответа. Спустя несколько секунд, химик повернул своё лицо. И его мягкие губы тихонько легли на мои, а на щеку опустилась ледяная ладонь. …поцелуй. Лера бросила деньги на стол, срываясь с места. Она бежала галопом не незнакомым улицам со слезами, с какой-то страшной паникой. Пальто вымокло от сырого весеннего снега, ноги так неприятно хлюпали. Но Лера не придавала этому значения — просто бежала сломя голову, впервые услышав чувства. И не было того скрежета, была потребность. Я знала, он не виноват здесь ни в чём, и до сих пор не могла понять, для чего девушка устроила здесь сцену. Он устал, и в глазах его можно было заметить надежду на какой-то покой, который, казалось, ему только снился. Залежавшиеся синие мешки и потухшие искорки жизни. Я помню, так хорошо помню блеск его взгляда и любовь. Как бы эгоистично это не звучало, но в те минуты со мной учитель был счастлив. Он сидел с бутылкой, вцепившись рукой волосы, и хотел было вырвать. Сигарета давно истлела в пепельнице, а в горло не лез даже коньяк. Потребность в Лере была слишком огромной, он привязался как маленький щенок. И понимал, что ученица тоже была привязана к нему. Просто ей нужно пережить всё это. Она сможет. Но как вернуть былую Леру, что с безумной любовью в глазах смотрела на него и всегда готова была помочь, не жалея себя? Как вернуть любимую девушку? Топот на лестничной клетке, поначалу не привлёк внимания, но вот торопливый скрежет в замочной скважине заставил подпрыгнуть со стула. Диму сильно качнуло, но не помешало побежать навстречу запыхавшейся Лере. Она кинулась к нему в объятия, впиваясь в губы. И ему снесло крышу от счастья. Она пришла, она вернулась, там любимая девочка, которую он хотел видеть рядом с собой всю свою оставшуюся жизнь. Смотреть в её красивые яркие глаза, слышать смех. Они думали об одном и том же, остервенело срывая друг с друга одежду. Опьянённые не алкоголем, а страстью, что вырывалась из них, заставляя прикасаться к телу любимого человека снова и снова. Лишь гортанные звуки и женские стоны содрогали эти стены, что были тихими столько времени. Он целовал её везде, где мог прикоснуться, и шептал быстро, непонятно своё «люблю, люблю, люблю». Девушка раз за разом, вытирая слёзы, только завлекала его в поцелуи, не желая отпускать ни на секунду. Быть рядом с ним, быть всегда. Единственный, неповторимый, родной, любимый. Их любовь достигла безумия, высшей точки.

В этом вечер они стали единым целым, неразлучной жизнью. Они знали, что теперь никуда не уйдут друг от друга. До конца жизни и навсегда.