(не)Любимый преподаватель

Остаток мая казался слишком тяжелым испытанием после плеяды праздников и торжеств, которые забывались так же быстро, как прочтенные параграфы физики. По крайней мере, Маша точно не помнила и половины из того, что было до двенадцатого числа. Все произошедшее слилось в один большой поток, перемешалось и засело в голове, мешая спать ночью и здраво мыслить утром. Спутанные воспоминания напоминали о себе неприятной головной болью, и девушка пообещала себе, что больше никогда (категорически) не станет отмечать со своими друзьями праздники, подобные прошедшим. И, уж конечно, она больше никогда (ни за что) не станет с ними пить. И уж тем более больше никогда (ни при каких условиях) не окажется в одной компании с Масленниковым. И если первые два пункта гениальнейшего плана могли быть с легкостью стерты и забыты, с последним все было куда сложней. С Димой все было куда сложней. — Да твою же мать… — тихо прошептала девушка, когда сумка, которую она так тщательно собирала утром, выпала из рук и столкнулась со ступеньками лестницы, а содержимое ее тут же высыпалось на каменную поверхность. Куча карандашей покатились вниз, с характерным звуком предупреждая бегущую ораву школьников о приближающейся опасности. Только вот пострадавших среди детей не оказалось. Зато остро заточенный любимый карандаш Маши неприятно хрустнул под ботинком последнего пробегающего пятиклассника, который даже не удосужился остановиться. А она этот предмет канцелярии по всему городу искала больше двух недель! — Не-ет. Ну как же так? — даже не удосужившись поднять сумку и выглянувшие из нее тетради, девушка начала подбирать карандаши, присев на одну из ступеней. В этот момент над головой прозвенел звонок, но Маша продолжила собирать свое добро. Просто она слишком долго копила деньги на тот-самый-набор, и теперь ей было безумно обидно, что из-за нелепой случайности ее карандаши… — Разве звонка не было? Маша дергается, хватая тонкими пальцами последний потерянный предмет, и тут же встает на ноги, упираясь взглядом в глубокие синие глаза. Она даже не успевает рассмотреть лицо незнакомца, тонет в этой бесконечной синеве, как бы это стереотипно ни звучало. Опуская взгляд, смотрит на черные мужские туфли, отрицательно качая головой в разные стороны, а потом вздрагивает, вспоминая, что слышала что-то подобное. — Нет. То есть, да. То есть… — девушка поднимает голову, сводя брови, вспоминая, как пятиклассники безжалостно топтали ее честно нажитые карандаши. — Не знаю я, чего вы ко мне привязались! — резко наклонившись, схватила сумку и побежала вверх по лестнице, тут же скрываясь за стеной коридора. Как никак, а на урок опаздывала. На ступенях же, абсолютно ошарашенный столь непонятным поведением, стоял молодой учитель, сжимающий в руке свой портфель. Голос девочки, ее смятение и резкий ответ, вызванный чем-то непонятным, отчетливо остались в памяти, и мужчина уже хотел продолжить свой путь, как на глаза попалась ярко-желтая тетрадь, чуть поодаль от того места, где совсем недавно красовалась черная сумка растерянной дамы. Взяв в руки потерянный предмет, преподаватель в три широких шага преодолел расстояние до конца лестницы и весьма быстро направился в нужный кабинет. Правда, потом он немного запутался в коридорах школы, но это совсем другая история… Маша же в это время уже сидела на своей законной последней парте в кабинете информатики. Одноклассники сбились в небольшие кучки и живо обсуждали выходные, рассказывая о своих интересных похождениях. Один у бабушки был, другой с родителями в парк аттракционов ездил. Ух! Закачаешься. Соколова же привычно наслаждалась одиночеством, дав понять своим товарищам, что она не в настроении обсуждать праздники. По правде говоря, ей и не хотелось. Дело обстояли как раз-таки наоборот: она очень хотела забыть все, что успело с ней произойти. Под разговоры ребят девушка достала из сумки учебник, небрежно бросила его на стол и совсем не с радостью обнаружила, что тетради по нужному предмету тут нет. Карандаши, которые она собирала на лестнице, одиноко лежали на краю стола. Наверное, просто не заметила пропажу тетради из-за… из-за того мужчины с безумно красивыми глазами. Точно. Учительница задерживалась, и Маша положила сумку на соседний стул, вставая из-за парты и крайне уверенным шагом направляясь к двери. Только вот выйти не успела: в комнату кто-то вошел, и Соколова очень удачно столкнулась с этим кем-то, лбом стукнувшись о чужой подбородок. — Ой-ой, извини… — девушка отступила на шаг назад, приложив руку к лицу и уже собираясь обогнуть опоздавшего ученика (а у них в классе были такие высокие мальчики?) (а их мальчики когда-нибудь ходили в костюмах в школу, если не было праздника?), но потом увидела, что перед ней стоит человек с лестницы, и замерла. Класс, к слову, тоже замер. — Это ваше, я полагаю, — добродушно улыбаясь, произнес мужчина, всучив девушке потерянную тетрадь и потирая правой рукой подбородок. Маша растерянно хлопала ресницами, не пропуская незнакомца в класс. Застыла. Как статуя, не иначе. И простояла бы так еще долго, наверное, если бы не тактичное напоминание вошедшего о том, что идет урок. — Думаю, вам стоит присесть, занятие началось уже около пяти минут назад, если я не ошибаюсь, — все еще улыбаясь, произнес мужчина, а после Соколова, наконец, перестала пялиться на его лицо и, развернувшись, быстро направилась к своему месту. Усевшись за стол, кинула тетрадку, тут же поднимая голову и внимательно всматриваясь в фигуру у доски. Так, стоп, а что он тут делает, и где Наталья Федоровна? — Наталья Федоровна оказалась в больнице, поэтому до конца года информатику у вас буду вести я, — класс заметно оживился, всеобщее напряжение спало, человека в костюме ребята начали оценивать, и одна Маша чувствовала себя как не в своей тарелке, медленно сползая вниз со стула. Хотя, нет, она была не одна — главный отличник, Стас, тоже чувствовал себя неловко, только вот никак того не показывал. — Меня зовут Иван Терентьевич, — в голове сотни раз проносится одно-единственное «стыдно», и Соколова отчетливо видит, как ее пятерка за полугодие по информатике улетает в далекие дали и даже не машет ручкой на прощание. Информатичка незаслуженно завышала Маше оценки — и она это знает. А что-то внутри подсказывало, что учитель на замену не станет никому ничего завышать. И именно об этом Соколова думала весь урок. Пока класс решал организационные вопросы, представлялся информатику и все в этом духе. Она даже едва не пропустила свое имя, встала в последний момент, скромно произнеся «Маша, семнадцать, рисую, веду плохой образ жизни» и тут же сев на свое место. И после этого она едва не пробила своим чудесным небольшим лбом деревянную поверхность крышки стола. Это ж надо было такое ляпнуть! Она просто на своей волне, как всегда, а тут это представься расскажи о себе. Тьфу! Чувствуя себя невероятной дурой, девушка до конца урока смотрела на свои руки, почти не слушая разговоры в классе. Урок пролетел быстро, и Маша привычно медленно собирала вещи, оказываясь в числе последних учеников, которые покинули кабинет. Впрочем, одна только Соколова удосужилась получения едкой усмешки и тихого «плохой образ жизни, серьезно?», что заставило ее пулей вылететь из класса, чуть ли не сбивая ребят. Маша думала, что этот день не закончится никогда. Будет тянутся и тянутся, доставляя каждый раз новые подножки и заставляя ее чувствовать себя еще более неловко. Хотя, казалось бы, куда дальше-то? Всему должен быть предел. Соколова растерянно посмотрела на разряженный телефон, проводя пальцами по экрану. Но тот не отозвался на привычные действия хозяйки, и та убрала гаджет в карман брюк. Вот уже три месяца она переписывается с… с кем-то в интернете. Да не то чтобы с кем-то абсолютно незнакомым, у ее друга по переписке было имя. Его звали Ваней. И он был замечательным человеком — Маша это точно знала. Только вот последние две недели они толком не переписывались, а сегодня утром она даже не удосужилась написать ему пожелание доброго утра, хотя обычно делала это всегда. Просто вчерашний вечер выдался крайне тяжелым, а телефон бессовестным образом разрядился, оставив Соколову без возможности связаться с кем-то вне ее зоны видимости. Вздохнув, девушка побрела по коридору, сжимая в правой руке поломанный карандаш и думая о том, что Ваня, скорее всего, переживает за нее сейчас. Хотя, даже если так, она вряд ли о том узнает, ведь он никогда не говорит ей, что чувствует на самом деле.