Hold Me

Томасу необходимо получать хоть какое-то удовольствие от жизни, от того обыденного мира, который окружает его с самого рождения: от отношения отца, который только и делает, что винит парня в потребительстве. Семнадцать лет рабства у собственного ребенка, который возит на нем воду, а взамен ни черта не дает, ведь он обязан. Дети обязаны своим родителям, они должны быть послушны и не имеют своего права голоса до тех пор, пока не начнут приносить деньги в дом. И Томас пытается угождать. Он работает и дома, выполняя поручения матери, которая больше времени проводит с соседками, и в школе, где уроки занимают большую часть его времени, ведь несмотря ни на что Томас правда хочет окончить хорошо, чтобы потом поступить в другой город и уехать к чертовой матери из «дому». На жалкой подработке ему платят гроши, так что их он просто не может отдавать родителям. Тогда, что ему останется? Парень тоже хочет питаться. Ему тоже хочется иногда получать «наслаждение» от чего-то неправильного, поэтому он копит, покупая то сигареты, то выпивку, иногда переходит на травку, что толкает его знакомый сосед. Ему это просто нужно. Нужно иногда чувствовать себя нормально, чтобы продолжать двигаться к своей цели.

***

Эта ночь далась мне тяжело. Темнота комнаты уже сменялась утренним полумраком, а мои глаза так и не сомкнулись, так что оставшиеся полчаса до семи провела в своих мыслях, которые от недосыпа только и делали, что вылетали из головы, так что под звон будильника понимаю, что вовсе ни о чем не успела подумать за прошедшее время. Пустая ночь. Холодная. И, наконец, свежее утро, покрытое бледными облаками. Не могу понять, что мне роднее? Почему же мне пришлось всю ночь провести в таком полудреме? Было непривычно. Чертовски непривычно, ведь в доме помимо меня был ещё человек. Кажется, я ещё не до конца доверилась парню, который даже не напросился остаться. ОН тупо заявил, что я обязана ему отплатить за обеды и завтраки, так что без моего разрешения занял гостиную, оставив меня, как идиотку, хлопать «клювом». Могла ли я ему отказать? Могла, наверное, просто проблема даже не в его присутствии. Надо копать глубже, в самое сердце, где все еще сидит один вопрос, который я озвучиваю исключительно про себя: «Почему?» — простое непонимание ситуации и того, чего добивается Дилан, продолжая общаться со мной. Кажется, я никогда не научусь никому доверять, ведь ко всем отношусь с подозрением. И парня это так же касается. Опускаю ноги на паркет, касаясь их носками, так как пол довольно холодный. Близится зима, а отопление почему-то не включают. Странно. Шагаю, обжигаясь холодом, направляюсь к двери комнаты, чтобы убедиться, что та была заперта всю ночь. Что ж, хотя бы об этом не забыла. Проверяю свой внешний вид, крутясь перед зеркалом, и вдруг осознаю, что в последнее время чаще делаю это, чем раньше, ведь мне не особо нравится разглядывать свои синяки. Опускаю взгляд ниже, хмуро подмечая: да и ноги у меня кривые, бедра широкие, груди нет, щеки толстые, волосы, как у полена, губы опухшие и искусанные, глаза красные, будто я курила что-то… Цвет лица нездоровый, руки слишком тощие, пальцы тонкие и кривые, ногти изгрызенные… Спина сутулая, живот торчит, будто у меня первые месяцы беременности. Уши маленькие, лоб большой… Я конечно подозревала, что выгляжу непривлекательно, но чтобы настолько. Теперь понимаю, почему стараюсь не смотреть в зеркало, ответ очевиден, и я сейчас с грустью изучаю его в отражении. Но с чего вдруг вообще начала оценивать себя? Пытаюсь пригладить растрепанные после лежания на кровати волосы, но те все равно непослушно лезут во все стороны. Оттягиваю мятую майку, тру плечи и руки, покрытые синяками, будто это поможет мне избавиться от них. Нет, вонзаю ногти в кожу, так что делаю только хуже — остаются красные линии. Ноги в ссадинах, тонкая шея и то не выглядит изящно, ведь на ней еще заметны признаки удушья. Да, бывает, я душу себя. Думаю, так все делают, когда не знают, каким еще образом вынести на себе злость. Это нормально. Разочаровано опускаю руки вдоль тела, уже с раздражением повторно осматривая себя. Моя короткая стрижка мне совсем не идет. Урод. У меня все сознание взрывается от этого, еще не произнесенного вслух слова. Я никогда ничего подобного не говорила в свой адрес, но не понимаю, почему? Всё передо мной. Всё на глазах. Я — урод. Уродина. Мерзкое создание. Отвратительная. Безобразная. Непривлекательная. Я некрасивая. И сейчас меня это по правде тревожит. Впервые настолько сильно, что хочется стереть ладонями свое лицо и тело. Но, к сожалению, это я. Вся эта смесь в одном флаконе. Моргаю, касаясь живота пальцами рук. Мне стыдно, что я такая. Бросаюсь к шкафу, начинаю изучать содержимое полок и нахожу полосатую кофту, правда она носится таким образом, что оголяет одно плечо, но зато широкая. Скроет мой живот. Вытаскиваю лосины, не решаясь ходить по дому в шортах. Мне нужно просто выпроводить Дилана. Тогда смогу расслабиться. Но ощущения комфорта в собственном теле мне никогда не познать. Переодеваюсь, и только после этого решаюсь выйти из комнаты. В коридоре еще темно, так что иду аккуратно, боясь споткнуться, в зале на первом этаже так же холодно и мрачно. Практически не узнаю свой дом. Когда мама здесь, он выглядит приятнее. Надо попробовать дозвониться до нее. Спускаюсь по скрипящей лестнице, поражаясь количеству пыли, витающей в воздухе, и сворачиваю к гостиной, на пороге которой торможу, слегка теряя уверенность. Дилан лежит на диване, лицом к спинке, а Засранец растянулся на его боку, и уже поднимает голову, уставившись на меня. Потираю ладони, шагнула в гостиную, и с интересом рассматриваю парня, подмечая, что он даже спит в бейсболке. Тут довольно холодно, так что… Может, это его согревает? Бред. Убираю локоны волос за уши, останавливаясь возле дивана, и с сомнением опускаю руку, держа ее над плечом парня. Не слышу, как он дышит. Это стало нормальным, еще с того, момента, как он впервые сел рядом со мной. Я его не слышу. Совершенно. Наклоняю голову, чтобы рассмотреть его лицо. И оно выглядит… Умиротворенным. Впервые наблюдаю у него подобное выражение. Бледная кожа, усыпанная родинками. Кажется, я могу, не касаясь, ощутить, какая она холодная. Невольно тяну руку к подбородку Дилана и пальцами касаюсь кожи, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Засранец с интересом наблюдает за мной, но остается неподвижным, боится разбудить хозяина. Мой дрожащий выдох выдает полное отсутствие спокойствия внутри. Все мое подсознание сходит с ума от того, что мне удается касаться кого-то самой. Я сама трогаю человека, при этом не ощущая давления и нехватки кислорода. Скольжу пальцами по щеке парня, мускулы лица которого остаются неподвижны. Он так крепко спит? А говорил, что у него проблемы с этим. Поднимаю руку выше, к темным, жестким волосам под бейсболкой и сжимаю их пальцами, понимая, что делать подобное приятно. Вновь смотрю на лицо Дилана. Если так приглядеться, то… Он… Засранец чихает. Громко. Так, что я, оглушенная тишиной, дергаю руку, отскочив на пару шагов назад, а Дилан тут же раскрывает глаза, уже хмуря брови, и сонным взглядом начинает искать источник звука. Он не сразу замечает меня. Садится, поворачивается ко мне всем телом и останавливается, прежде чем скинуть с себя Засранца, который, кажется, именно таким образом будит его по утрам. Дилан щурится, смотрит на меня со скрытым под раздражением удивлением: — Ты чего… — Хотела разбудить, — перебиваю, сдерживая в себе свою растерянность. — Но вместо меня с этим неплохо справился он, — киваю на котенка, который начинает вылизываться, довольно урча, когда Дилан грубо гладит его по спине, сталкивая с себя, и садится, спустив ноги на пол, трет лицо, прогоняя остатки сна: — Сколько времени? — Задает вопрос каким-то недовольным голосом. — Семь утра, — мой ответ тихий, но парню не составляет труда расслышать. Он ворчит, поднимая голову, и смотрит на меня со своим недоверием: — И зачем ты будишь меня в семь утра? — А… Ну, школа, ведь, — даю невнятный ответ, отведя взгляд в сторону. — Я не пойду сегодня, — Дилан вздыхает, опершись спиной на диван. — Пойдем в магазин, я голоден. С трудом перевариваю поток информации, еще больше нервничаю, поэтому заикаюсь, невольно бросив взгляд на стеклянный шкаф, где вижу свое отражение: — Нет, — огорченно шепчу, вновь взглянув на Дилана. — Я не хочу сегодня выходить из дома. — Прогуляешь школу? — парень удивлен, ведь уже успел понять, что я не из тех, кто наживает себе проблемы таким образом. — Ладно, — встает, — тогда посиди с Засранцем, а я… — Бери его с собой, — перебиваю, вдруг ощутив сухость во рту, когда Дилан вновь смотрит на меня, поправляя ткань помявшейся после сна кофты: — Чего? — в его голосе только одно удивление. Правда, на лице ещё и недовольство, вызванное отказом, но я беру себя в руки, говоря как можно непринужденней: — У меня нет еды для него, да и холодно здесь, а он, по всей видимости, ещё не совсем здоров. — Так, пускай сидит здесь, пока я схожу и куплю ему еды, заодно те… — ОʼБрайен явно не любит, когда его перебивают на полуслове, но сегодня я окончательно решаюсь покончить с этим «беспорядком», вызванным присутствием парня в моей повседневности: — Мне не нужно. — С чего бы? Решила питаться исключительно воздухом? — он усмехается, не воспринимая мои слова всерьез. Стоп, а как он вообще воспринимает меня? — Я и так должна тебе, поэтому… — чем больше я говорю, тем сильнее опускаю голову, чтобы не пересекаться с парнем взглядом. — Не хочу увеличивать свой долг, так что забирай Засранца, — хмурю брови, ведь вновь вижу себя в отражении, и от одного вида хочется глаза выколоть. — Не выспалась? Чего такая агрессивная? — судя по голосу, парень уже не воспринимает мои слова, как шутку. Он поправляет бейсболку, хмурым взглядом разъедает моё лицо, ожидая ответа, а я и впрямь чувствую, как от собственного отвращения к себе начинаю злиться на него, хотя парень здесь не при чем. Или «при чем»? Почему именно сейчас, когда Дилан рядом, мне охота скрыться под одеялом, спрятаться от него, как от монстра? Нет, подсознательно я не могу сравнить его с чем-то отрицательным. Скорее, наоборот. Мне не хочется, чтобы он видел меня. Мне стыдно. Стыдно за себя «такую». — Колись, давай, — ОʼБрайен хмур, как никогда. — На улице холоднее, чем здесь, да и тащить Засранца по морозу нельзя, а здесь его можно хотя бы в одеяло укутать. Да и ладите вы. Так, в чем причина? Смотрю на свои пальцы, которые переплетаю, ощущая, как жар разливается под кожей лица. Смущение? Я смущаюсь Дилана? Смущаюсь даже взглянуть на него? А, быть может, просто боюсь? Боюсь, как всех вокруг? Нет, иначе. Я не могу говорить, но не потому, что боюсь последствий в виде удара или крика. Настоящее смущение. Вот, что одолевает меня. — Просто, — бубню, и Дилану приходится немного наклонить голову, чтобы расслышать меня. Посматриваю на него, но не задерживаю взгляд, сложив руки на груди: — Я не хочу. Молчание. ОʼБрайен секунд пять-десять обрабатывает полученный ответ, вновь задавая вопрос: — Чего «не хочешь»? — тон голоса уже не грубый, но серьезный. Чего я не хочу? Я не хочу, чтобы у тебя была причина вернуться сюда. Молчу, смотря в пол и считая удары собственного сердца, пока парень ждет от меня очередного ответа. Но не могу его дать. Не могу заставить себя больше поднимать глаза. Мне охота остаться наедине с собой, ощутить себя комфортно в стенах дома, но пока Дилан здесь — мне это не светит. Понимаю, что ничего против него не имею. Кажется, проблема кроется исключительно во мне. Это внутри меня пробуждается тяга к общению с этим человеком. И напрягает не только это. Ещё то, что, скорее всего, для Дилана наше общение — это способ хоть как-то убить свободное время. Мне не стоит воспринимать происходящее всерьез, но не могу. Ведь, думаю, он… — Эмили, — ОʼБрайен неплохо умеет сбивать поток моих рассуждений. — Я тебя… — видно, ему непривычно задавать подобный вопрос, так как парень делает паузу, обдумав последующие слова. — Я тебя чем-то обидел вчера? — от неожиданности поднимаю голову, с хмурым смятением изучая выражение лица Дилана, который оттягивает руками край кофты, задумчиво предполагая. — Тем, что говорил о твоей сестре? Моргаю, сильнее хмуря брови: — Нет, ты… — чувствую себя виноватой, так что вновь замолкаю. — Тем, что начал допрашивать о Шоне? — продолжает предполагать Дилан, сильнее углубляясь в свои раздумья. — Или, — изогнул брови, — тем, что влез к тебе домой посреди ночи? Внезапно улыбаюсь, прикрывая губы кулаком, и качаю головой, ведь парень тоже слабо растягивает губы, переступив с ноги на ногу, видимо, от чувства неловкости, что нависло над нами. Выпрямляюсь, взглянув ему в глаза, и вновь отрицаю: — Нет, дело в том, что я… — моя улыбка пропадает с лица, и не потому, что Дилан смотрит на меня, а потому, что мое сознание вдруг прошибает. Сестра. ОʼБрайен откашливается, чтобы перебороть своё собственное смятение: — Так, в чем? — но видит, что мое эмоциональное состояние резко сменивается. Буквально на глазах. Свожу брови к переносице, действительно пытаюсь вспомнить, как выглядит моя сестра, но перед глазами нет её четкого образа, и это притом, что мы — близнецы. Опускаю голову, взглядом упираясь в паркет, по которому носится Засранец. В голове всплывают картинки — воспоминания, связанные с детством, но не могу вспомнить хотя бы одно мгновение из дня, который мы с ней проводили вместе, поэтому поднимаю ладонь, ограждая себя от Дилана, который делает шаг ко мне, желая что-то спросить: — Мне нужно… — шепчу, быстро перебирая ногами, чтобы выйти в коридор. — Эмили, так… — парень спешит за мной. — Дело в другом? В чем? — добивается ответа. И меня бы его желание знать причину смутило, если бы сейчас весь мой разум не был так сбит с толку. Иду к лестнице, хватаясь рукой за перила, чтобы быстрее подняться на второй этаж. Комната Эллис находится напротив моей. Она точно там. Я помню. Мы вместе с мамой выбирали обои. Да, с мамой, но я не помню, чтобы с нами была Эллис. Дилан продолжает преследовать меня, забрасывая вопросами: — Черт, Эмили, просто скажи, что у тебя «эти дни», и поэтому тебя бесит всё, что дышит? Не слушаю, направляясь к двери комнаты сестры, и хватаюсь за ручку, дергая. Заперто. Повторяю попытку. Никак. Ещё раз. Не поддается. Моя злость увеличивается. Я могу ощутить, как она, горячая, растекается по венам, прибавляя мне сил, но тех не хватает. Дергаю ручку, продолжаю, хотя понимаю, что это не поможет. — Открою Америку — она заперта, — Дилан никак не может сдержать свой саркастический комментарий в мою сторону. Он тормозит возле меня, сунув руки в карманы кофты: — Что там? — Комната Эллис, — не хочу ему говорить, но слетает с губ прежде, чем сжимаю их, со всей силы пнув дверь ногой. ОʼБрайен странно притих, но останавливает меня, перехватывая руку, когда хочу ударить дверь кулаком: — Вряд ли это тебе поможет, — его голос уж больно спокоен, но я уже смотрю на него со злостью, выдергиваю руку, обхожу и спешу к лестнице, чтобы подняться на третий этаж в комнату матери. — Эмили, погоди, — Дилан следует за мной, но я буквально «гавкаю»: — Отвали! — откуда во мне столько ярости — мне неясно. В голове только одна цель — найти. Найти гребаные фотографии, чтобы вспомнить. Быстро «взбираюсь» на следующий этаж, коридор которого намного короче, чем на втором. Здесь всего две комнаты. Стремительно приближаюсь к двери, но вновь чувствую, как холодные пальцы обхватывают мое предплечье. Дилан останавливает, встав передо мной: — Эмили, — он явно хочет что-то сказать, но в этот же момент не может, поэтому молча кусает губы, громко проглатывая комок в горле. — Хватит ко мне прикасаться! — меня это раздражает. Почему все меня трогают? Мне не нравится, когда кто-то касается меня без моего позволения. Обхожу парня, который тихо ругается под нос, уже не следуя за мной. Подбегаю к двери, хватаюсь за ручку и распахиваю, вовсе не щурясь, ведь в комнате стоит полумрак из-за закрытых шторами окон. Хмуро осматриваю помещение. Полупустое помещение с голыми стенами, на которых оборваны все обои, с грязным, покрытым пылью полом, местами треснувшим паркетом, который начинает бугриться из-за повышенной влажности. Где вся мебель? Где мамин любимый дубовый шкаф, где она держала все свои наряды? Где кресло, в котором она сидела со мной по вечерам и рассказывала сказки? Рассказывала только мне. Рядом не было никакой Эллис. Где стол, за которым мама сидела, работая всю ночь? Где зеркала? Стоит одна кровать у стены. Без подушек, одеяла, покрывала. Один голый, жесткий матрас, и то кровать накрыта прозрачной клеенкой, чтобы на мебели не оседала пыль. Стою на пороге, продолжая бегать взглядом, ведь тому не на чем остановиться. Будто, никто вовсе не живет здесь. Будто не жил. Уже давно. Давно. Не живет. И мне удается уловить мгновение, когда в сознании происходит переворот. Щелчок, после которого перед глазами одна лишь тьма, засасывающая всю меня, тянущая в пропасть. И я прекращаю существовать. От лица Дилана. Я стою на месте. Вдыхаю неприятный запах каких-то лекарств, которым пропитаны стены этого дома. Да, я видел. Этой ночью не мог уснуть, поэтому решил прояснить кое-что, касающееся её матери, и поднялся в эту комнату. Пустую. Здесь никого нет. И, будто, никогда не было. Словно Эмили всё это время жила здесь одна, а мать изредка приезжала, одаривая её своим вниманием, после чего вновь скрывалась. Как сейчас. Тяжело вздыхаю, взяв себя руки, и поворачиваюсь лицом к двери комнаты, в которую делает шаг Эмили, и её лицо… Клянусь, я смог заметить резкую перемену в её выражении, а взгляд, словно игла, кольнул пространство перед собой. Чешу пальцами затылок, решая заговорить с девушкой, пока не поздно, поэтому шагаю к комнате, входя в помещение, но тут же теряю уверенность, ведь слышу шепот Эмили: — Мам? — мне не кажется? Она что… Зовет её? — Мам? — уже громче повторяет Хоуп, начиная озираться по сторонам. — Мам?! — кричит и медленно отступает назад ко мне. — Мама! Теряю дар речи. Моргаю, всего на миг отвожу взгляд в сторону, не дав неприятным воспоминаниям проникнуть в голову. Эмили разворачивается, не замечает меня, выбегая из комнаты с таким видом, словно она — маленький ребенок, который в ужасе потерялся в незнакомом месте, и теперь ищет свою мать. Эмили. Ищет. — Мам! — кричит, и её голос проходит сквозь меня. — Мам? — толкает дверь рукой. — Мам, я купил еды, так что… — взгляд медленно поднимается выше. — Мам? — ужас отражается в глазах уже довольно взрослого парня. Тело женщины висит над опрокинутым табуретом, слегка покачиваясь. Шею стягивает прочная веревка, а лицо синее, уже не живое, холодное. Мертвые глаза не могут смотреть на что-либо, но они смотрели на него. Впились с такой безутешной мольбой, что парень ощутил, как его сердце упало. Оно разорвалось. Его нет. Из рук выпал пакет с продуктами, на которые он копил деньги, подрабатывая в книжной лавке. Хотел сделать матери подарок на день рождения, поэтому даже отговорил её идти на работу сегодня, отпросился со школы, чтобы не сидеть на дополнительных занятиях до позднего вечера. Он всё сделал. Нет, ещё столько хотел бы сделать. Но взгляд замер так же, как у бездушного ледяного трупа, что покачивается на веревке, привязанной к одной из труб на потолке кухни. Губы приоткрываются, но всё, на что он способен сейчас, это произнести: — Ма… — Мам! — Эмили вопит. Я отдергиваю себя, разворачиваюсь, и выбегаю в коридор, видя, что дверь в комнату её отца распахнута. Там я тоже успел побывать. Скорее всего, отец Эмили принимал какие-то сильные лекарства, ведь все помещение пропитано этим медицинским запахом. — Мам! — Хоуп, как безумная, выскакивает из комнаты, кинувшись обратно к лестнице. — Эмили! — срываюсь за ней, понимая, что лучший способ не давать воспоминаниям проникнуть в мою голову — это заняться Хоуп. — Эмили, стой! Девушка спотыкается на последней ступеньке, но не падает. Она сворачивает на второй этаж, поэтому спешу за ней, поражаясь её скорости. Эмили вбегает в свою комнату, после чего до ушей доносится грохот. Останавливаюсь, тяжело дыша от пробежки, и наблюдаю за тем, как Эмили носится по комнате, заглядывая то в шкаф, то под кровать. Словно, правда, надеется найти свою мать. — Мама! — её голос изменился. Я вижу, как морщится лицо девушки, как глаза становятся стеклянными от слез, что ещё не катятся по щекам. При виде подобного безумия, ощущаю уже давно знакомую боль. Боль утраты, такую резкую, словно кто-то бьет мне в живот, заставляя её медленно усиливаться, пробуждая в груди жжение. — Эмми… — хочу позвать, но Хоуп кричит громче, переворачивая все своем пути: — Мама! — она зовет. Так громко, что мои ноги непроизвольно сгибаются в коленях. Опираюсь рукой на дверь, хмурю брови, пытаясь сосредоточиться, но… Но черт! — Мам! — Эмили переворачивает все на кровати, после чего несется к столу, заглядывая под него. Такое чувство, что мать часто играла с ней в прятки в детстве, вот она и ведет себя, как ребенок, который просто ищет мать. Блять, да кого я обманываю! Хоуп просто чокнутая! — Эмили! — кричу на неё, но не решаюсь сделать шаг. Девушка не реагирует, продолжая потемневшими глазами изучать помещение: — Мама! — зовет. Мама. Она так нужна ей? Девушка разворачивается, кинувшись в мою сторону, поэтому невольно отступаю, дав ей покинуть комнату. Эмили несется в ванную. Её действия доходят до абсурда, так что не сомневаюсь, что Хоуп вновь «не Хоуп». Звучит глупо, но я пока не смог придумать ничего лучше. Думаю. Наблюдаю за бессмысленными попытками всё перевернуть вверх дном и стараюсь найти решение. Может, стоит привести её в чувства разговором? Нет, она не слышит меня. — Эмили? — всё равно зову, ведь ни на что иное не способен. Иду к ванной, хмуро наблюдая за тем, как девушка сдергивает занавески, бросая их на пол, и разворачивается, заставляя меня ускориться. Успеваю перегородить ей путь до того, как она переступает порог ванной комнаты, но девушка не видит меня. Меня для неё не существует. Она продолжает ломиться, но не даю ей сбежать, схватив под руки и несильно толкнув обратно. В помещение не работает электричество, так что закрывать дверь нельзя. Ни черта не увижу. Выпускать её тоже не стоит. Кто знает, как она поступит, не обнаружив матери в доме? Эмили помчится на улицу. — Мама! — Хоуп кричит, прося помощи у пустоты, и вновь пытается толкнуть меня, но перехватываю одно её запястье, крепко сжав пальцами, и тащу к раковине. Может, холодная вода приведет её в чувство? Кручу ручки крана, пока девушка изо всех сил пытается выдернуть руку. Она даже пару раз кусает меня, и это привело бы меня в шок, если бы я уже не проходил через подобное. Стоп. Смотрю на кран, не веря. Неужели, водоснабжение вовсе прекратили? Как тогда быть? — Мам! — Эмили падает на колени, пытаясь бить меня ногами, но даже не смотрю на неё, лишь крепче сжимая запястье. Поднимаю глаза на свое отражение в зеркале и глотаю язык, замечая в глазах панику. Как поступить? Что делать? «Брось это», — вот, что сказал Томас. «Ты не должен контактировать с ней», — твердил отец. «Она чокнутая», — вывод на основе собственных размышлений. С трудом дышу через нос, смахивая свободной ладонью пот с лица. Опираюсь на раковину, сутуля плечи. Думаю. Но мыслей нет. Идей никаких. — Мама! — Эмили рыдает. Я слышу это. Я слышу в голосе такую боль, что сам захлебываюсь ею, вновь пропуская воспоминания через себя. Мне тоже нужна мать. Так сильно, что хочется кричать от безысходности. Бить кулаками по лицу, чтобы не слышать собственных мыслей. Хоуп ерзает на полу, уже слабее дергая руку. У неё кончаются силы. У меня их нет вовсе. Эмили всё выжимает из меня, мы с ней толком не знаем друг друга, но её способность влиять на мое эмоциональное состояние пугает. Я всегда пытаюсь быть менее пробиваемым, но здесь, сейчас чувствую себя уязвимым. Так не должно быть. Моя хватка слабнет. Пальцы уже не так крепко держат руку девушки, которая прижимается лицом стене, стонет и мычит, иногда вновь пробивает рыдание, но уже не такое громкое. Я поворачиваюсь к ней лицом, но не смотрю на неё. Отпускаю тонкое запястье девушки, и то бьется о плиточный пол. Эмили прячет лицо, продолжая тихо шептать: «Мама», — интонация вопросительная. Делаю шаг назад. В сторону двери. Мне вовсе не стоило в это лезть. Я приехал с одной целью — отвязаться от отца, так что и должен придерживаться «плана», главная задача которого — игнорирование. Полная незаинтересованность другими. — Мам… — Эмили плачет, прижимая к себе колени, и всем телом жмется к стене, давясь слезами. Разворачиваюсь к ней спиной, с каким-то опустошением принимаю тот факт, что сбегаю. Но это единственный выход, который мне виден. «Он обнимает», — эта ночь. Внезапно события проносятся в голове. Я пришел. Выпивший. К ней. В дом человека, из-за которого моя семья распалась. Без разрешения. Я грубил Эмили, и та имела право выгнать меня, вызвать полицию, но вместо этого… «Он обнимает». «И мне становится легче». Переступаю порог, остановившись. Разве, она не хотела помочь мне тогда? Разве я… От злости скрипят зубы. Поворачиваю голову, уставившись на девушку с каким-то осуждением. Какого черта ты собиралась мне помогать? Эмили начинает медленно биться головой о стену. Мои руки вовсе опускаются. Возвращаюсь обратно, к ней, осторожно опускаясь на колено, чтобы не вызвать у девушки испуг. Ладони моментально потеют, а пальцы хрустят, когда сжимаю их, неуверенно протянув руки к Хоуп, которая вздрагивает, желая отползти от меня с ужасом в глазах, но напрочь перебарываю свой дискомфорт, обхватив её плечи руками, и притягиваю к себе, заставив свое же сердце остановиться. Прикасаться к кому-то таким образом странно. Как и ожидалось, Эмили начала пихаться, что-то кричать, но сил у неё совершенно не осталось. Она дергается, хныча, и упирается ладонями мне в грудь, а голову запрокидывает, мычит, отталкивая, но не даю ей возможности заставить меня разжать руки. С каждой пройденной минутой Хоуп слабеет. Я нахожу в себе силы сесть у стены, аккуратно повернув девушку к себе. Эмили сидит на коленях, прижата телом ко мне, её руки давно опущены на пол. Она без движения. Лишь грудная клетка нечеловечески быстро двигается. Осторожно возвращаю голову Эмили в нормальное положение, и теперь она упирается носом мне в шею. Могу слышать, как она быстро дышит. Кожа горячая, словно у неё жар. Я впервые настолько близко к кому-то в физическом плане, поэтому сам ощущаю, как становится душно. Продолжаю хмуро всматриваться в темноту перед собой, но уже не так сильно сжимаю руками тело девушки, которая вовсе, кажется, засыпает, хотя и продолжает что-то шептать. Но её слов мне уже не разобрать. Нет возможности думать. *** Объятия — одна из самых сильных и чистых, не несущих в себе никакой пошлости, форм проявления чувств, так как вы можете ощутить чье-то присутствие, его пульс, дыхание. Вы находитесь в такой близи к другому человеку, что невольно ощущаете себя в безопасности. Дилан моргает, прекратив дышать, когда Эмили шевелится, удобнее устраиваясь на его груди. Она будто спит. Нет, девушка правда спит. ОʼБрайен не хочет даже оценивать свои действия — он помогает ей выпрямить ноги, придерживает за спину, чтобы Хоуп не завалилась на холодный пол. Вздыхает от усталости, опустив взгляд на девушку, и поправляет свою бейсболку, после чего останавливает ладонь над волосами Эмили. Хмурится, пальцами осторожно приглаживая их и поражаясь, что они оказывается такие мягкие, хотя на вид кажутся соломой. Касается пальцами запястья девушки, кладет её руку к ней на живот, разглядывая кожу, покрытую шрамами и чем-то похожим на ожоги. Большим пальцем поглаживает один из многочисленных поврежденных участков, вновь взглянув на лицо спящей от бессилия Хоуп. Снова убирает упавшие локоны с её лба за уши, кончики пальцев сами скользнули по гладкой коже щеки, опустились ниже к шее, ключицам. Взгляд Дилана следует за рукой. Один из рукавов кофты девушки сильно съехал, поэтому парень поправляет его, скрывая оголенный участок кожи груди. Задерживает взгляд на ней, после чего его лицо становится ещё более хмурым, и он поднимает взгляд на лицо Эмили. Нет, Дилан — не идиот, но до этого момента он видел в ней только ненормальную. Чокнутую, которой явно стоит следить за тем, куда едет её крыша. Но кроме всего этого Эмили Хоуп — девушка. ОʼБрайен моргает, будто с иного ракурса рассматривая Хоуп, и давится. Кашляет, когда Эмили носом упирается ему в грудь, шевеля губами, и делает тяжелый вдох, отчего по всей коже парня бегут мурашки. Внутри какой-то каламбур из ощущений, в которых не хочется разбираться. Дилан не желает разбираться в самом себе, ведь боится, что случайно может осознать. Понять, что его стремление к общению с Эмили — это не просто интерес к её заболеванию.