***
— Мам? — мелкими шажками босыми ногами по жесткому темному паркету, собирая пыль и грязь. Девочка с растрепанными темными волосами цвета угля идет по коридору, утопающему во мраке ночи, к комнате матери, за дверью которой слышит странные крики. Ребенок напуган. Он скованно оглядывается по сторонам, чувствуя на себе чей-то взгляд, словно кто-то прячется в темноте, скрывается, не желая выдавать своего присутствия, и ждет, когда же девочка лишится своей бдительности? Она прижимает маленькие ладошки к груди, сжимая пальцами ткань легкой ночной футболки с бледными цветами. Слышит голос матери, её смех и вновь глухой стон. Медленнее перебирает тонкими ножками, подходя к двери. Неуверенно подносит руку к железной ручке, сжимая, и моргает, вновь оборачиваясь, чтобы остановить приближающийся к ней со спины кошмар, который вновь прячется в темноте, продолжая ждать. Ребенок трясется, вновь слышит крик, и аккуратно, медленно приоткрывает дверь, позволяя яркому свету настольной лампы ударить в глаз через тонкую щель. Щурится, привыкая к свету, и заглатывает больше воздуха, уставившись на мать, сидящую на краю стола и высокого мужчину, который приторно улыбается, лаская её обнаженное тело руками. Женщина извивается от его действий и движений, стонет в ухо и шепчет какие-то слова, отчего улыбка на лице знакомого мужчины растет. Девочка морщится, никак не в силах заставить себя дышать. Она уже чувствует, как её «кошмар» подбирается ближе, но повернуться не может. Замирает, ведь внезапно понимает, кто перед ней. Отец Джизи. Этот момент отпечатывается яркой вспышкой перед глазами, поэтому, распахнув веки, первое, что я делаю, — это грубо тру пальцами веки, лицо, отгоняя неприятный сон, оставляющий горькое «послевкусие». Шок. В голове всё ещё эхом звучат эти стоны и тихий шепот, который вынуждает меня мычать сжатыми губами, и колотить себя по лицу кулаками. Резко сажусь на кровати, вытирая ладонями влажное лицо. Короткие вздохи слетают с мокрых губ, а неприятная боль внизу живота вызывает рвоту, с которой борюсь, сжимая руками рот. Дергаюсь, сдерживая тошноту, и наклоняюсь головой, чуть не касаясь согнутых в коленях ног. Кашляю. Это самое отвратительное, что мне когда-либо приходилось видеть во снах. И… Поднимаю голову, уставившись перед собой в темноту, которая, как и прежде, окружает меня в комнате. Отец Джизи, но… Почему Джизи? Разве моя мать не спала с отцом Шона? Я… Хмурюсь. Да, уже какой раз убеждаюсь в том, что правда слишком проста, и она лежит на поверхности, но мы её не замечаем, ведь не можем здраво поверить некоторым вещам, когда всё и без того очевидно. Хлопаю ладонями по коленкам, хрипло дыша, и подношу пальцы одной руки ко лбу, грубо потирая вспотевшую кожу. Прикрываю глаза, охватывая саму себя злостью, что растет. Опять. Моя мать. Моя. Черт. Мать. На глаза наворачиваются слезы, но они вызваны совершенно не теми эмоциями, что я получила после сна. Нет, мне до безумия жалко Шона, жалко Джизи, ведь теперь мне ясна их нелюбовь ко мне. А что, если моя мать не только с их отцами спала? Сколько у неё было мужчин? Господи, она изменяла моему отцу. Прижимаю ладонь к губам, закрывая рот, ведь лицо начинает морщиться под давлением тех чувств, что рвут кожу изнутри, просясь наружу. Дышу в ладонь, кусая пальцы, и тихо мычу, сдерживая слезы и терпя сжимающий стенки горла комок обиды. Я ждала и нуждалась всё то время в человеке, который так бессовестно поступал с другими. И как она вообще может спокойно покидать этот дом, зная, что без проблем пересечется на улице с одной из тех несчастных жен, что остались без мужей по её вине, что утратили свою веру в доверие. Моя мать лишает людей этого. Она лишает их семьи. А самое ужасное — я её дочь. Начинаю давиться своими эмоциями, задыхаюсь, понимая, что если не прекращу думать, то доведу себя до истерики, поэтому действую быстро: соскакиваю с кровати, шмыгая носом и пытаюсь ориентироваться в темноте, ведь слезы всё же накатываются на глаза, мешая видеть четче. Мокрыми ладонями хлопаю по тумбочке, дрожащими пальцами находя телефон, и свет экрана бьет по глазам, вынуждая меня простонать, выпуская первый болезненный вздох, но сжимаю губы, ища номер человека, на поддержку которого я точно могу рассчитывать. Единственного человека. Прижимаю телефон к уху, начиная носиться по комнате с рюкзаком, собирая вещи, которые попадаются на глаза: зубная щетка, которую я начала хранить здесь с тех пор, как мать вернулась, расческа, носки, какая-то мятая футболка, джинсы, лифчик. Каждый последующий гудок разбивает мое сердце, поэтому невольно начинаю шептать имя нужного мне человека, чтобы хоть как-то предостеречь себя от рыданий. Наконец, следует ответ, и он даже не успевает задать вопрос, ведь я буквально с громким всхлипом пищу в трубку не своим голосом: — Дилан! — голос прорывается. И меня одолевает судорога. Замираю в центре комнаты, прижимая свободную ладонь к дрожащим губам, и плачу, вовсе не разбирая слов и вопросов, что льются на меня через телефон. — Что с тобой? Эмили?! — Дилан пытается добиться ответа, и у меня хватает сил только на одно объяснение: — Это всё она… — плачу в ладонь, скуля. — Это всё её вина. Секундное молчание со стороны собеседника, после которой я начинаю чувствовать упадок сил. — Мне забрать тебя? — парень пару раз запинается, произнося этот вопрос. Не могу дать ответ вслух, прокричать его голосом, но киваю головой, шмыгая носом, надеясь, что Дилан поймет меня без слов. Так и происходит: — Я заберу тебя, выходи, — опять молчание. — Хорошо? — он неуверен, поэтому мне нужно заставить его поверить, что мне это необходимо: — Да, — шепчу, глотая воздух. — Да, пожалуйста, — прошу, и Дилан быстро проговаривает: — Я быстро, — отключается, так что опускаю руку, топчась на месте в своей комнате, которая теперь пугает меня. Раньше мне казалось, что это место — моя крепость, что именно здесь я могу быть в безопасности. Моя зона комфорта, но теперь эта темнота вгоняет меня в тоску, вызывает страх, от которого хочется забраться в самый дальний угол. Шмыгаю носом, борясь с внутренней болью, с моральным истощением, ибо эта комната, этот дом, эта темнота — они будто высасывают мои силы. Жжение под ребрами. Мне неприятна мысль, что нахожусь под одной крышей с женщиной, по вине которой все отвернулись от меня. Да, теперь я уверена в этом. Уверена, что именно это — причина, заставившая всех так яро возненавидеть меня. Вина женщины, которая после сбежала. Неважно, что причиной было мое заболевание. Это никак не оправдывает её уход из моей жизни на целых три года. Она — моя мать. И она не имела права так поступать ни со мной, ни с кем другим. Бросаю ещё пару вещей в рюкзак, подскочив к кровати, и поднимаю подушку, оцепенев. Дневника нет. Теперь ясно, отчего мне так некомфортно было спать. Подушка проваливалась, не было жесткости, так как нет моего… Вдруг дергаю головой. Моего дневника. Не было моего дневника. Мой, на хер, дневник. Нет, я только недавно начала осознавать, что это вовсе не книга, и скорее всего написанное в ней — это мои мысли, но как факт я смогла принять это только сейчас. Мой рассудок пошатнулся, как и тело, так что делаю шаг назад, еле удерживая равновесие. Смотрю на пустое место под подушкой, не понимая, куда могла переложить дневник. Вдруг там было что-то важное? Что-то, касающееся моего прошлого? Глухой смех пробирает до мурашек. Я резко поворачиваю голову, глубоко дышу через нос, прислушиваясь. Смех повторяется, а затем голоса. Поднимаю взгляд на часы. Три ночи. Не переодеваюсь, оставаясь в тонкой майке и спальных штанах, иду к двери, схватив рюкзак, и толкаю приоткрытую дверь, выглядывая в коридор. Голоса доносятся с первого этажа, и меня удивляет, что мать ведет себя так громко в такое время, совсем не думая, что её «зайка» может давно спать. Шагаю босыми ногами по полу, не пытаясь быть тише, чтобы остаться незамеченной. Бегу вниз по лестнице, вдруг притормозив, когда слышу и мужской голос. Опускаю хмурый, полный негодования взгляд вниз, прислушиваясь, но голос мне не знаком. Медленно подхожу ближе к дверям кухни, невольно припоминая похожий момент в своем сне, вот только сейчас я грубо толкаю дверь рукой, и та распахивается, застав мужчину, стоящего у стола с бокалом вина в руке врасплох. Моя мать наливает себе вина, подняв на меня спокойный и расслабленный взгляд: — О, привет, зайка, — улыбается, вновь взглянув на вино, чтобы не разлить его на стол. Она… Она чувствует себя непринужденно. Для неё это нормально? Разочарование сжимает глотку и приносит куда больше боли. Есть некоторые люди, принципы которых не изменить. Они такие — какие есть. И для изменений нужны усилия, а для усилий — желание. А у моей матери явно нет желания меняться. Огорченно смотрю на неё, опустив руки вдоль тела. Женщина вновь поднимает на меня взгляд, поставив бутылку вина на стол. Мужчина ощущает её спокойствие, поэтому так же начинает чувствовать себя раскованней и уверенней. — Зайка, три ночи. Почему не спишь? — озадаченно спрашивает меня мать, улыбаясь, а я трясусь от обиды. Именно, никак не злости, ни гнева, ни ненависти. Всё, что я чувствую, — это обида. Моргаю, выдавливая из себя: — Да… — киваю головой, не сводя взгляда с матери. — Уже три ночи, мама, — опять жестко проговариваю обращение. Думаю, она расслаблена ещё потому, что пьет уже вторую бутылку вина: — Что с тобой? Иди спать, — просит, боясь, что я испорчу её вечер, и хочет обратить всё свое внимание на мужчину, но я сбиваю её настрой, говоря громче: — А ему известно, сколько времени?! — наши взгляды с ней вновь пересекаются. Но этот раз женщина демонстрирует возмущение. Я так и думала. Ей не нравится, когда кто-то мешает воплощению её желаний, удовлетворению потребностей. А сейчас её потребность — это этот мужчина. — Эмили, иди в комнату, — просит, давя на меня морально, но стою смирно. Мне даже смотреть на неё противно. Человек с таким прекрасным и красивым лицом оказывается настолько отвратительным внутри. Думаю, это ещё одна правда нашей реальности. Не всегда внешность схожа с внутренним миром. Взгляд матери натыкается на ремень от моего рюкзака, что висит через плечо, вынуждая меня сутулить спину: — Это ещё что?! — повышает голос. — Куда собралась? Ты знаешь, сколько времени? — Да, мам! Сколько времени?! — кричу в ответ, и женщина громко ставит бокал на стол, пытаясь улыбнуться мужчине, и быстро шагает ко мне, так что отступаю назад, сворачивая к двери, и взглядом ищу свои кеды. — Эмили, что ты творишь? — женщина хватает меня за плечо, и я грубо сбрасываю её руку: — Да, что происходит?! — кричу, одновременно с этим обуваюсь, не желая смотреть на мать, которая переполняется возмущением до краев, когда я хватаюсь за ручку двери, щелкнув замком, чтобы покинуть дом. Но чувствую, как мать впивает ногти мне в предплечья, с силой оттаскивая назад. Спотыкаюсь о выстроенную в ряд обувь, падая на пятую точку, и поднимаю глаза на женщину, которая внезапно теряется. Её уверенность пропадает, а взгляд становится напуганным, как и голос: — Боже, зайка, я… — хочет опустить ко мне свои руки, и мне неизвестна причина того, что я делаю в следующую секунду. Я просто кричу. Кричу, раздирая глотку. Кричу, смотря на мать. Кричу, вынуждая мужчину выскочить с кухни, а женщину схватиться за сердце и отскочить на пару шагов к стене. Словно, срабатывает какая-то функция самозащиты. Прекращаю кричать, тяжело дыша и сверля мать взглядом. Ватные ноги, но мне удается на них подняться. Женщина продолжает смотреть на меня, но её взгляд иной. Она не боится и не злится. Она опечалена. Пытается улыбнуться дрожащими губами: — З-зайка, — трясущуюся руку тянет ко мне, когда прохожу мимо, отшатнувшись от её ладони, как от огня. — Я ведь… Я могу тебе помочь, зайка, — шепчет, но я больше не слушаю, касаясь дверной ручки, и толкаю дверь, устало глотая свежий ночной воздух, переступаю порог дома и тут же замечаю, подбегающего к калитке участка Дилана, сжимающего пальцами телефон, который всё это время держит возле уха. Звонил мне? С облегчением выдыхаю, решая даже не оборачиваться. Не желаю видеть лицо матери. Даже такое грустное и обеспокоенное, как сейчас. Я не верю ей. Дилан толкает калитку, а я чувствую, как кожу моего плеча сжимаю совершенно чужие пальцы. Мужские. Замираю, резко повернув голову, и испуганно смотрю на мужчину с бокалом вина в руке: — Так нельзя поступать с матерью, — ругает меня, вовсе не желая понизить тон голоса. — Тебе было велено вернуться в комнату и… И он получает толчок в грудь, отчего всё вино из бокала проливается ему на белую рубашку. Мужчина разжимает пальцы, когда Дилан грубо перехватывает его руку, вновь повторяя толчок свободной ладонью. Незнакомец отступает назад, начиная ругаться под нос и что-то кричать по поводу «новой рубашки и весьма дорогой цены». Смотрю на ОʼБрайена, который даже не смотрит на мою мать, когда та подскакивает ко мне со спины, начиная умолять вернуться в комнату, но я не думаю слушать. Быстро спускаюсь с крыльца, чувствуя, как мороз начинает колоть кожу голых рук. Мать продолжает звать меня и готова спуститься вслед, но тормозит, когда Дилан преграждает ей путь. На секунду мне кажется, что он с такой же силой оттолкнет её, но парень сдерживается, поворачиваясь ко мне, и молча прижимает ладонь к моей спине, толкая к калитке. Краем глаза замечаю, что женщина продолжает стоять на месте, не двигаясь, и провожает меня взглядом, не в силах что-либо крикнуть. Обнимаю себя руками, шагая так быстро, насколько это возможно. Дилан постоянно оборачивается, проверяя, не последовал ли кто за нами, и, наконец, ровняется, идя со мной в ногу. Рукой потирает холодную кожу моего плеча, вдруг приказав: — Стой, — снимает с себя кофту, и я качаю головой, запинаясь, ведь продолжаю шмыгать носом: — Мне не холодно, — молюсь, чтобы парень не видел мурашки, которыми покрыта моя кожа, но слова не останавливают Дилана. Он набрасывает на меня свою кофту, надевая на голову капюшон, и заставляет продеть руки в рукава, после чего застегивает молнию, потянув край ткани вниз. Поднимает на меня глаза, но я пока не готова к зрительному контакту, поэтому просто тру ладонью горячий лоб, подозревая, что у меня подскочило не только давление, но и температура. — Ты в порядке? — а нужно ли ему вообще спрашивать подобное? Понятия не имею, знаю лишь то, что Дилан как-то скован. Отчего так трясутся его руки? — Да, — выдавливаю подобие улыбки, убеждая саму себя. — Да, — киваю головой, наконец, найдя в себе силы посмотреть ему в глаза. — Спасибо, — благодарю, и губы ОʼБрайена дрогают в слабой улыбке, которая тут же пропадает. Парень переплетает пальцы наших рук, продолжая идти, и тянет меня за собой. Вот, что мне так необходимо сейчас. Просто держать его за руку. *** Женщина прижимает ладонь к лицу, скрывая его половину, и сжимает губы, глубоко и рвано вдохнув морозного воздуха с улицы. Дышит, приводя себя в порядок, боится сломать себя морально, поэтому разворачивается, медленно шагая обратно в дом, в коридоре которого разгневанный нетрезвый мужчина собирает свои вещи, чтобы уйти. Он что-то бормочет под нос, со злостью смотря на внезапно потерявшую в его глазах привлекательность женщину, которая ждет, пока мужчина переступит порог, после чего закрывает дверь, но не на замок. «Ты такая дура, Изабелл», — вот, что она шепчет губами, сжимая веки, чтобы, не дай Бог, не проронить слезу. Хочет помочь, но не знает, как это, ведь практически всю жизнь только и делала, что заботилась о себе. Даже пожертвовала своей фигурой, чтобы родить ребенка съехавшего после пребывания в горячей точки мужа, который вбил себе в голову, что их зайка Эмили — мальчик. Но тогда её мало это заботило. Изабелл просто выполнила супружеский долг, долг любой женщины, но те боли, что она испытала при родах, окончательно оттолкнули её от дочери, воспитание которой взял на себя отец. Жизнь под одной крышей с мужчиной, тронувшимся умом, и ребенком, начинающим вести себя, как животное, подкашивает. Но Изабелл нет оправданий. Ведь именно она не остановила вовремя это безумие. От лица ОʼБрайена. Я немного неуверен. Немного скован. Немного… Блять, ни черта не это ваше херово «немного». Открываю дверь, переступая порог дома, и оборачиваюсь, взглянув на Эмили, которая чувствует себя ещё подавленнее, чем я: — Проходи, — стоит больше говорить незамысловатых фразочек, чтобы не дать понять ей, как неловко я себя чувствую в данный момент. Чешу пальцами переносицу, когда девушка проходит внутрь, опуская голову, будто чувствует себя виновато. Отчего мои руки трясутся? Я впервые привел девушку домой. Нет, не совсем верно. Будет правильнее сказать, это первые мои отношения, и я чувствую испуг. Я напуган. Боюсь свалять дурака, показаться скованным и зажатым, как чувствую себя на самом деле. Мне уже давно стало ясно, что Эмили чувствует себя уверенно рядом с уверенным человеком. Рядом с Хоуп должен быть человек, который сможет отдавать ей свою же силу. Звучит глупо, но я вовсе не подхожу для этой роли. Посмотрите на меня? Я даже прячу свои ладони, чтобы трясущиеся пальцы не заставили девушку волноваться. Эмили убирает локоны волос с лица за уши, снимая капюшон кофты, и с интересом рассматривая коридор: — И когда ты собирался сказать, что живешь в доме Джизи? — я ожидал подобного вопроса, поэтому спокойно объясняю, закрывая дверь: — Меня мало интересует её жизнь. — Так, значит, её мать — та самая женщина, по вине которой твои родители разошлись? — девушка хмурится, а я пытаюсь составить ответ: — Нет, у моего отца с той женщиной ничего не вышло, а потом он встретил старшую сестру этой рыжей бестии, которую ты зовешь Джизи, — поворачиваюсь к Хоуп всем телом, пряча руки в карманы штанов. — Джойс? — девушка удивленно хлопает ресницами. — Ничего себе… — Да, — откашливаюсь, ведь вижу, что Эмили специально заваливает меня вопросами, чтобы между нами не возникло молчания. — Кофе будешь? — шагаю к кухне, поглядывая на Хоуп, и та следует за мной, поражаясь: — А ты умеешь его делать? Усмехаюсь краем губ, шутя: — Я брал уроки у Софи, — Эмили слабо улыбается, и мне становится комфортнее. — Так, — подхожу к столешнице, чтобы поставить чайник греться, — что произошло? — перехожу к волнующей меня теме осторожно, надеясь, что Эмили не оттолкнет меня из-за попыток узнать о случившимся. Девушка садится за стол, не снимает рюкзак (это так на неё похоже), уложив руки на колени, и вздыхает, когда опускаюсь на стул напротив, так же пряча ладони под стол, чтобы нервно дергать себя за край футболки. Хоуп поджимает губы, всячески избегая моего взгляда, и впервые собирает всю себя по частям самостоятельно без помощи, начиная говорить: — Помнишь Шона? — плохое начало. — Кхм, — откашливаюсь, начав стучать пальцем по коленке. — Лучше бы не помнил. И? — Он говорил мне, что по вине моей матери его семья распалась. Так вот, кажется, я начинаю понемногу вспоминать, — она притоптывает ногой, замечая, что мой взгляд становится заинтересованнее. — Я помню, как застукала мою мать с отцом Джизи. Это, наверное, глупо, но мне кажется, что ко мне стали иначе относиться одноклассники, потому что все прознали о делах моей мамы. А кому хочется учиться в одном классе с дочерью шлюхи, — нервно усмехается, взглянув на меня красными глазами, так что не сдерживаю слова в себе: — Херня. Ты тут не при чем. — Дилан, — она перебивает. Впервые на моей памяти. — Ты сам прошел через это, а теперь представь, — ерзает на стуле, сжимая ткань кофты. — Представь, что ты учишься в одном классе с ребенком, мать которой разрушила твою семью, — она почти шепчет. — Представь, что отпрыск этого человека, из-за которого жизнь твоей матери превратилась в хаос и заставила свести с ней счеты, каждый день у тебя на виду, — мой взгляд замирает. Смотрю на девушку, лицо её напряжено. — Каждый день видеть ребенка, а возможно даже сидеть с ним за одной партой, — её голос пропадает. — Знаешь, я теперь понимаю, отчего все так ополчились на меня, и я… — пожимает плечами. — Я не могу злиться на них за это. Так вот, как бы ты поступил, будь ты на их месте? Не могу отвести от неё взгляд. Мы смотрим друг другу в глаза, и мне кажется, что пол под ногами рушится, затягивая меня в бездну. Ты и понятия не имеешь, что говоришь, Эмили Хоуп, ведь я сейчас смотрю на него. На этого самого ребенка. И меня в который раз начинает мучить совесть. Двоякое чувство правильности, ведь с одной стороны мне должно быть противно даже рядом стоять, но с другой — это неправильно. Нельзя винить её. Дилан ОʼБрайен, ты не должен винить Эмили Хоуп. Но, несмотря на это, мне всё равно нехорошо. — Дилан? — слабый голос девушки возвращает меня, так что откашливаюсь, резко поднимаясь со стула, и поворачиваюсь к Эмили спиной, коснувшись ручки чайника пальцами, но руки опускаются — и я ладонями опираюсь на столешницу, согнувшись. Слышу, как скрипят ножки стула о паркет: — Прости, — Хоуп встает из-за стола. — Я зря подняла эту тему, я не хотела тебя… Задеть, — запинается от волнения, и тогда я окончательно принимаю истину. Эмили Хоуп не имеет никакого отношения к своей матери. В конце концов, та испоганила жизнь дочери, так что пора закрывать эту тему. У меня нет больше причин думать об этом. Нет больше права ставить их в один ряд. Оборачиваюсь, видя страх в голубых глазах девушки, что нервно перебирает пальцами ткань кофты. Проглатываю сомнения, выдавив улыбку: — Действительно, зря, — сжимаю губы, отрывая ладони от столешницы. — Давай, не будем об этом, — жестом предлагаю ей сесть обратно, а сам вновь поворачиваюсь к ней спиной, взяв одну кружку, чтобы сделать кофе. Но я хорошо понимаю, что Эмили не глупа. Она заметила, что я проигнорировал её вопрос. Надеюсь, она больше не станет его поднимать, ибо мне нечего дать ей в ответ. Дверной хлопок и быстрые шаги. Я резко поворачиваю голову, уставившись на Джизи, которая замирает в дверях кухни, остановив свой взгляд на Эмили, и та вновь поднимается со стула, так же не сводя с неё внимания. Рыжая бестия выглядит ужасно: её тушь размазана, отчего под глазами образованы огромные круги, волосы растрепаны, кажется, в них даже запутаны сухие листья, яркая помада стерта на половину щеки, а пуговиц на тонкой блестящей кофте явно не хватает, ведь девушка сжимает ткань, чтобы та не оголила её грудь, короткая джинсовая юбка в грязи, словно девушка валялась на земле. Я… Я впервые вижу её такой. Её напуганное выражение лица, и страх возник не в тот момент, когда в поле её зрения попала Хоуп. Джизи уже вбежала в дом со своим хаосом, а присутствие Эмили лишь усугубило её состояние. И я бы никогда, ни за что бы не подумал, что сделаю это. — Что с тобой произошло? — грубо спрашиваю, отчего девушка вздрагивает, бросив на меня короткий напуганный взгляд, после чего уносится прочь, судя по шагам, вверх по лестнице. Продолжаю смотреть в сторону двери, хмуря брови, и поворачиваю голову, держав в руках чайник. Вижу, что Эмили на секунду опускает взгляд, после чего внезапно стремится в сторону коридора, вынудив меня повысить голос: — Эмили, стой… — запинаюсь, поставив чайник, и обжигаюсь. — Черт возьми. От лица Хоуп. Выбегаю с кухни, не оборачиваясь на зов Дилана, и спешу к лестнице, поднимаясь на второй этаж. Благо мне раньше доводилось здесь быть, так что знаю, куда идти. Выхожу на второй этаж, хмуро оглядываясь, и слышу шум воды, что доносится со стороны ванной комнаты. Направляюсь в ту сторону, пока Дилан поднимается за мной: — Эмили, что ты собралась делать, черт возьми?! — зол, ведь я не даю ответа, подбегая к двери ванной комнаты, и хватаюсь за ручку, распахивая. Помню, что, странно, в доме Джизи ни в одной комнате нет замка, кроме кабинета родителей. Рыжая девушка резко поворачивает голову, большими глазами смотря на меня. Она пытается смыть водой макияж. Стою за порогом, переступая с ноги на ногу, и понимаю, что голос пропадает. Джизи не хмурится. Она обескураженна: — Что тебе надо?.. — шепчет покусанными и опухшими губами, а я ловлю воздух, глотая его: — Я-я… — Эмили, — Дилан хватает меня за плечо, оттягивая назад, и мне не нравится, что он, как и все остальные, препятствует моим действиям, так что отдергиваю руку, приказав: — Отпусти меня! — я не хотела повышать голос. ОʼБрайен разжимает пальцы, как по команде, и делает шаг назад, сердито смотрит на меня, а я вновь поворачиваюсь лицом к Джизи, которая даже дышать старается тихо. Замечаю на её лице ссадины, а на шее небольшие синяки, поэтому быстро, немного нервно, снимаю с плеч рюкзак, начиная в нем рыться. Девушка не двигается. Она сутуло стоит возле раковины, с напряжением следя за мной. Я нахожу крем, что дала мне София. Он правда помогает быстро избавиться от отметин, так что… Поднимаю голову, желая сделать шаг в ванную, но Джизи дергается, отступая дальше к стене, поэтому просто кладу тюбик на стиральную машину, говоря спокойно: — Это помогает… Просто помажь, — замечаю, как Джизи стоит. Она сжимает ноги, слегка сгибая колени, так что я моргаю, нервно запинаясь: — К-кто бы это ни был… Он урод, — шепчу, и девушка впервые смотрит мне в глаза, но уже иначе. Не так как раньше, но с прежним страхом. Медленно отступаю назад, опуская голову, и прикрываю дверь, тихо, до щелчка, оставляя девушку одну. Сглатываю. Стенки горла сжимаются, мешая дышать. Оборачиваюсь, взглянув на Дилана, который, видимо, до этого так же смотрел на Джизи, и только сейчас опускает взгляд на меня, скользнув языком по нижней губе: — Дерьмо, — хриплый голос. Я потираю ладони, отворачивая голову, и не сопротивляюсь, когда ОʼБрайен касается рукой моего плеча, заставляя идти за собой. Парень молча подводит меня к двери своей комнаты и открывает её, заставляя зайти внутрь. И, если бы не случившееся, то я бы больше внимания уделила тому месту, где живет ОʼБрайен, но не могу. В моих мыслях только Джизи и её состояние. Даже примчавшийся из-за кровати Засранец не может отвлечь меня. Парень закрывает за собой дверь, медленно оборачиваясь, и долго изучает меня взглядом, наконец, выдавая самое отвратительное, что мне приходилось когда-либо от него слышать: — Ей просто не стоит так открыто одеваться, — гневно произносит, и я впервые с такой злостью смотрю на него, что вынуждаю парня замереть на месте: — По-твоему, проблема в её наряде? В её вкусе? — шепчу, не скрывая ярости. — Никто бы не стал к ней приставать, если бы её одежда не была такой соблазняющей. Человека оценивают по его виду, и… — Господи, заткнись, Дилан! — кричу на него, и парень опускает руки, видимо, не веря своим глазам, ведь я перебиваю его, тяжело дыша. — Что за чертовы шаблонные фразы, Дилан?! Если девушка одевается откровенно, это не значит, что все подряд могут её трогать, а уж тем более… — замолкаю, прикрывая рот ладонью, и начинаю бродить по его комнате, собирая все мысли в кучу. — Ты купил себе воды, но вдруг у тебя её отнимает другой человек, объясняя это тем, что он хочет пить, а ты его соблазняешь этой чертовой бутылкой. — Что ты несешь? — Дилан трет лицо руками. — Ты ведь покрутишь пальцем у виска, забрав свою бутылку с водой, ведь она — твоя собственность, — пытаюсь изложить свои мысли правильно, чтобы меня поняли. — Так тоже самое и с людьми. Если кто-то одевается откровенно — это не значит, что любой другой может «взять» тебя без твоего согласия. Тело — это твоя собственность. Это не вещь. Никто не имеет права касаться тебя, если тебе этого не хочется, — рвано дышу, остановившись, и смотрю на Дилана, раздраженно закатывая глаза, ведь не могу объяснить, что думаю так, чтобы это звучало «правильно». — Представь, что ты любишь ходить без футболки, — Дилан морщит лицо, но я всё равно продолжаю. — И кому-то это показалось соблазняющим, поэтому он решил тебя трахнуть без твоего согласия. А что? Ты ведь сам виноват, что так откровенно одеваешься, что у тебя такой вкус, — у меня начинает болеть голова, голос охрип. — Мне не нравится, как ты говоришь, — расстроено смотрю на ОʼБрайена. — Обвиняешь Джизи по шаблону. Так поступили бы все. Увидев её, тебе показалось, что она хотела такого исхода? Нет, это прозвучит ужасно, но я знаю её. И да, она любит вечеринки, но она ходит туда, чтобы потанцевать и хорошо провести время. Никак не с желанием, чтобы какой-то козёл зажал её в углу… — Эмили, — Дилан поднимает ладонь, но я продолжаю говорить уже заплетающимся языком. — Эмили, я понял, — касается моего плеча, пальцами сжимая кожу, так что сжимаю губы, взглянув ему в глаза: — Просто… Это так… — мое лицо корчится, и пальцами тру правый глаз, шмыгая нос. — Это неправильно. — Прости, хорошо? — парень вздыхает. Он растерян. Прижимаю ладони к горячему лбу, морща лицо, так что опускаю голову, скрываясь от Дилана, который хмуро смотрит на меня, убирая мои руки от лица. Заставляет опустить их, а сам касается пальцами моего лба, сильнее сводя брови к переносице, отчего его лицо выглядит мрачнее. Держит мою голову ладонями, наклоняясь вперед, и губами касается моего горячего лба. Я невольно расслабляюсь, прикрывая опухшие веки, и поддаюсь вперед, вынуждая Дилана придержать меня за плечи. — У тебя температура поднялась, — тихо говорит очевидное, вернувшись в нормальное положение. — Ты заболела? — Нет, я… Я просто хочу спать, — это правда. Тяжело дышу, выпуская горячий пар изо рта. ОʼБрайен прочищает горло, оглядываясь: — Ты можешь спать здесь, а я пойду в гостиную, — отпускает мое лицо, но я перехватываю запястье одной его руки, застав парня врасплох. Сама начинаю нервничать, произнося слова, от которых моя кожа вновь покрывается мурашками: — Нет, — короткое слово, но сильно действующее на нас обоих. Дилан поворачивает голову, взглядом изучив выражение моего лица, и опускает глаза на свою руку, которую я так сильно сжимаю, боясь выпустить. — Ты… — Он, наконец, не пытается нацепить на себя маску холодной уверенности и непринужденности, а показывает свое человеческое смущение. Приоткрываю губы, начиная нервно заикаться: — Я имею в виду, — не знаю, что сказать, чтобы самой перестать волноваться. — Ты у стены? — Дилан проглатывает половину слов, заставляя мои губы на секунду растянуться в улыбке. Поглядываю на него, поднимая глаза, и киваю, отпуская его запястье. Парень растерянно смотрит в сторону кровати, откашливаясь. Мы — самые настоящие чайники в отношениях, поэтому оба не знаем, как себя вести. Скованы. И в этом есть своя прелесть. Хоть мне и неловко. Хоть мои щеки и безумно горят. Всё равно я чувствую себя лучше. — Можно, я не буду снимать кофту? — Спрашиваю, и Дилан чешет затылок, кивая. Осторожно кладу рюкзак на пол возле стола, и беру Засранца в руки, направляясь к кровати. Мы с Диланом уже лежали в одной постели, даже спали, когда рядом был Томас, но теперь все иначе. Забираюсь на кровать, не смотрю на парня, чтобы не смущать его, и сажусь, опираясь спиной на стену. Дилан садится рядом, молча закидывая голову, и смотрит в потолок, выдыхая: — Не сердись. Не сразу понимаю, о чем он, но позже до меня доходит: — Я не сержусь, просто мне не нравится, когда ты говоришь так, как все, — пытаюсь объяснить свою позицию. Засранец вертится у меня в руках, прыгая то на Дилана, то обратно на меня, при этом громко урча и время от времени чихая. ОʼБрайен кивает, вновь повторяя: — Прости, — поворачивает голову, нервно дернув ткань своей футболки, и смотрит на меня, поэтому улыбаюсь, качая головой: — Я не злюсь. Всё накопленное не сдержала и выплеснула на тебя, — глажу котенка. — Устала. — Тогда, ложись, — Дилан забирает Засранца к себе, а я благодарю, укладывая голову на подушку. Ерзаю, устраиваюсь удобнее, а парень проделывает то же самое, немного погодя. Видимо, всё ещё борется со своей скованностью. Ложится рядом, и теперь мы прижимаемся друг к другу плечами, смотря в темный потолок. — Как думаешь, Джизи справится с этим? — Задаю вопрос. — Почему тебя волнует человек, который издевается над тобой? — Мне ясна его растерянность. — Какое сейчас это имеет значение? — Нужно правильно расставлять приоритеты. — Это же Джизи, — немного погодя, говорит Дилана. — Эта рыжая бестия справится. Улыбаюсь, но немного расстроено, и вновь смотрю на парня, который поворачивает голову, слабо улыбнувшись мне: — Тебе не стоит так много думать о других людях. Со своими проблемами разберись для начала. Молча смотрю на него, хмуря брови, что вызывает тревогу на лице Дилана, и он слегка поднимает голову, после чего вовсе приподнимется на одном локте, повернувшись набок, ко мне всем телом: — В чем дело? Я моргаю, вдруг осознав кое-что: — Странно, но я почти не помню… — Что именно? — парень щурит веки, подпирая голову кулаком, а Засранец выбирается из его хватки, убегая куда-то нам в ноги. Сглатываю, шепча настолько тихо, что еле слышу сама: — Наш первый поцелуй, — хмурюсь. — Я его почти не помню, — проглатываю половину слов, видя, как меняется лицо Дилана. Он приоткрывает рот, роняя вздох, и изо всех сил старается принять более непринужденное выражение лица, правда, всё равно заикается: — Н-ну, это не проблема, — прикусывает язык, морщась от боли. — Ты только скажи. Я всегда готов освежить твою память. Тихо смеюсь, прикрывая ладонью губы, а Дилан улыбается, глубоко вздыхая, и расслабленно наблюдает за мной, пока я вытирая опухшие глаза пальцами, вновь уложив ладони на живот: — Учту, ОʼБрайен, — не могу не смеяться, но уже не прячу лицо от парня, карие глаза которого удивительным образом блестят, хотя мы находимся в темноте. Это завораживает. Моя улыбка медленно «сползает» с лица, становясь всё меньше, как и улыбка Дилана, который прекращает подпирать висок рукой, долго всматриваясь в мои глаза. Моргаю. Быстро. И шепчу как можно тише, понимая, что громко произнести это мне не под силу: — Можешь, — сглатываю, делая глубокий вдох. — Можешь, напомнить сейчас, — это звучит, как просьба, услышав которую, парень явно теряет дар речи. Он поднимает вторую руку, осторожно касаясь ею моей щеки, скользит пальцами по коже, наблюдая за своим движением, после чего мы вновь пересекаемся взглядами. Лежу смирно, не шевелясь, чтобы не сбить его уверенность, правда, невольно приподнимаю голову, когда ОʼБрайен наклоняется, медленно целуя меня в край губы, после чего полностью накрывает их, искушает своими осторожными движениями, сильнее прижимаясь к моей груди своей. Давит ладонью на лицо, заставляя держать голову в одном положении. И поцелуй становится глубже. Я рвано выдыхаю ему в губы, когда действия парня грубеют, а рука сползает к моей шее. Я поднимаю ладони, касаясь пальцами его шеи, и чувствую, как скачет давление в выступающей под кожей вене. Дилан улыбается, не разрывая поцелуй, и тяжело, горячо дышит мне в губы, внезапно для меня разрывая поцелуй и опускаясь ниже, к шее, касаясь её губами. Запрокидываю голову, вонзая ногти в кожу его предплечья, чем вынуждаю парня опомниться. Он медленно прекращает усыпать кожу поцелуями, поднимая голову над моим лицом. Горячее дыхание обжигает губы. Моя грудь высоко поднимается. Мне тяжело справиться с внутренним давлением, поэтому не скрываю своего дискомфорта. Мы опять близко. Ещё ближе. Дилан продолжает смотреть мне в глаза, нависая надо мной, и только сейчас чувствую, что одно его колено находится между моих ног. Это пробуждает странную щекотку внизу живота, от которой хочется начать извиваться, но не могу шевельнуться под ОʼБрайеном. Он опускает руку ниже, с моего плеча, мучает меня, проводя пальцам по бедру, и так же осторожно поднимает ладонь выше, касаясь бегунка на кофте. У меня перехватывает дыхание, когда парень медленно тянет его вниз, расстегивая молнию, а самое страшное, что я не сопротивляюсь, ибо всё тело охвачено жаром. Дилан опускает лицо ниже, касаясь своим носом моей щеки, и вовсе расстегивает кофту, сразу же коснувшись уже влажной кожи живота под тонкой майкой. Сжимаюсь, сильнее схватив его за ворот футболки, но не отталкиваю, а испускаю слабый стон, притягивая его ближе, и рука Дилана скользит дальше под майкой, двигаясь к моей груди. Замечаю, как дергаются его брови, когда он понимает, что на мне нет лифчика. Судорожно всасываю воздух, слегка выгибаясь в спине, когда парень большим пальцем проводит по моей груди, изучая последовавшую на его действия реакцию с моей стороны. Тепло. Нет. Теперь это не то самое тепло, которое я чувствую каждый раз, когда наши взгляды пересекаются, или когда мы держимся за руки. Теперь это огонь. Пожар внизу живота, в груди. Это необычное для меня желание, возбуждение, неконтролимое ощущение. Пытаюсь. Правда, пытаюсь ровно дышать, сжимая губы, но всё равно вздыхаю через рот, запрокинув голову, когда Дилан касается губами моей шеи, но уже в сочетании с нежностью использует легкое покусывание кожи. Тихо мычу сжатыми губами, практически пища от удовольствия. Не отвлекаюсь, когда парень стягивает с меня рукава кофты, откладывая вещь в сторону. Делает всё медленно, без резких движений, и вновь нависает надо мной, целуя в губы. Пальцами скольжу к его волосам, сжимая, и рвано глотаю воздух, позволяя Дилану задрать ткань моей майки выше. Не понимаю, что со мной не так, но я не чувствую смущения, которое обычно одолевает всех тех, кто занимается подобным, но я даже помогаю парню. Дело даже не в поцелуях. Дело в ощущениях. В том, что я чувствую, находясь рядом с ним. Если Томасу нужен алкоголь и наркотики, чтобы «забыться», то мне достаточно Дилана ОʼБрайена. И сейчас мне охота выплеснуть всё то, что сидит внутри меня. Раньше я избавлялась от балласта при помощи увечий, но теперь… Теперь мне хочется добиться того же эффекта иным способом. Прошу, Дилан, забери из меня это. Обе руки скользят по моей спине, так что выгибаюсь, поворачиваясь набок, телом к парню, который крепко обнимает меня, прижимая к себе. И наше дыхание вдруг становится куда тяжелее, чем прежде, а поцелуи жестче, настойчивее, чем до этого. Словно мы оба хорошо понимаем, чего начинаем хотеть, и это напрягает нас, от этого всё так грубо. Приятная боль между ног уже доводит до дрожи в конечностях, и происходящее усугубляется, когда Дилан разрывает поцелуй, вновь взглянув мне в глаза. Теперь я понимаю настоящую причину того, почему он хотел спать раздельно, но… Я не считаю, что мы делаем что-то ужасное, за что мне должно быть стыдно. Ничего подобного. Касаюсь пальцами рук его лица, когда ОʼБрайен вновь опускает меня на спину, ладонью поднимая майку выше. Вижу, как сильно он сомневается и старается противостоять желанию, но контроль — это тяжело. И я его понимаю, поэтому приподнимаю голову, губами касаясь низа его подбородка. Оставляю поцелуй, заставляющий парня прикрыть веки: — Эми… — глухо звучит в моих ушах. — Эмили, — повторяет, явно думая, что разговором сможет сбить наш настрой, но у меня нет сил слушать его и тем более пытаться ответить, поэтому начинаю мять пальцами кожу его плеч. Дилан глубоко дышит, вновь наклоняя голову, и целует мои ключицы, до боли сжимает кожу талии, дергая ткань майки выше, так что оголяет половину моей груди. Я поднимаю руки над головой, помогая парню стянуть с меня майку, и вновь запрокидываю голову, когда Дилан начинает усыпать меня поцелуями, начиная с шеи, и медленно спускаясь ниже. Всё тело вздрагивает от приятной судороги. Во рту сухо, но губы болят, пульсируют. Кусаю их, прогибаясь в спине, когда ОʼБрайен нависает надо мной, одно колено поставив между моих ног. Целует мой живот между ребрами, покусывая кожу, а я трясущимися руками тяну края его футболки, желая заставить его избавиться от неё. Дилан сжимает зубы, выполняя, и стягивает темную ткань через голову, оголяя вверх. Уже второй раз мое сердце сжимается от давления воздуха в легких. В темноте делать подобное куда проще. Ночь вновь становится моим домом. Скольжу по мышцам рук парня, который возвращается ко мне, целуя губы. Мне нравится ладонями чувствовать его горячую, уже слегка влажную, кожу. Нравится осознавать, что он ощущает то же самое, что и я. Нравится, что у нас это впервые. Дилан поднимает голову, смотрит мне в глаза, пока моя ладонь скользит по его груди к животу, ниже, медленно. Заполнить все свои мысли им — это потрясающая возможность забыть о других проблемах. Уверена, парень поступает так же. Вряд ли он успевает думать о матери и отце, пока мы вместе. Своего рода «взаимоспасение» от угнетения и апатии. Напряжение между нами растет, когда я настигаю пальцами края его джинсов, не отводя взгляд в сторону, а рука Дилана опускается к шнуркам на моих пижамных штанах. Поверить не могу… Мой рассудок потерян. Я точно сошла с ума, раз вытворяю такое. Самое необычное, что я делаю это машинально, вовсе не задумываясь над действиями, будто… Это есть в каждом. Что-то животное, необъяснимое, заложенное природой. ОʼБрайен тянет один из белых шнурков, развязывая узел, продолжает смотреть мне в глаза, и я уже бросаюсь короткими вздохами, не в силах нормализовать дыхание. Грудную клетку разрывает скачущее сердце, а голову — давление. Дилан моргает, явно теряя уверенность. Его губы слегка приоткрылись, а охрипший голос врезался мне в сознание, вызвав странную реакцию в виде вибрации внизу живота: — Остановиться? — глубоко дышит, скользнув языком по нижней губе, а я проследила за этим движением, как завороженная. Остановить его сейчас будет самым настоящим мучением. И не только для него. — Эмили, — он добивается ответа, шепча. — Черт, просто останови меня, — просит, хмуря брови, потянув края моих штанов вниз. — Эмили? Мне не удается ответить. Ибо я не хочу. Это неправильно? Я должна желать и молить его о прекращении? Пальцами нащупываю пуговицу на его джинсах и слышу, как Дилан судорожно всасывает воздух, когда расстегиваю её, так что тяжело вздохнув. Парень нервно моргает, качая головой, и заикается: — Черт, Эмили, ты… — резко прижимается лицом к подушке возле моей головы и мычит в неё, когда я тяну бегунок ширинки вниз. В голове всё крутится вопрос: «Почему это должно быть неправильно? Почему я должна стыдиться своего желания?» Ведь я впервые чувствую себя настолько живой, нормальной, ибо не сижу в своей комнате и не выбираю между поджиганием кожи и удушением. Мне нравится то, что я делаю сейчас. Так что мне всё равно, что думают по поводу этих чувств другие. Пускай они стыдятся и пытаются пристыдить. Я сама отвечаю за себя, поэтому… Тихо мычу, когда Дилан вновь начинает целовать мою шею, опускаясь к ключицам. Его рука ослабляет пояс спальных штанов, пальцы тянут мягкую ткань ниже, по ногам, которые покрываются мурашками, заставляя меня улыбнуться, прикрыв веки от наслаждения. Чувствую, как губы парня так же растягиваются в улыбку, ведь он чувствует мурашки под ладонями, и отрывается от моей шеи, осторожно сгибая мои ноги в коленях, чтобы стянуть штаны. Опускается к моему лицу, оставляя поцелуй на щеке, опускается к скулам, поднимается к виску, тяжело дышит мне в ухо, пробуждая во мне ещё больше желания. Пальцами глажу его спину, поднимая руки к шее, начиная мять кожу. Голыми ногами касаюсь его бедер, сдавливая их, и ОʼБрайен сглатывает, опустив одну руку к своим джинсам, поднимает на меня глаза. Карие. Темные. Горький шоколад. Молча жду, пока парень сам примет решение. Я не собираюсь не подталкивать его, не останавливать. Дилан глубоко дышит, прижимаясь своим лбом к моему, и прикрывает глаза, как и я, пока вместе давим руками, стягивая с него джинсы. Кажется… Я окончательно двинулась умом. Нет, мы оба рехнулись.Глава 26.
8 августа 2016 г. в 20:47
Бледное небо было их солнцем. Сильный дождь — радужным воспоминанием. Миг, который по их желанию, должен был длиться вечно.
Ткань легкой летней одежды промокла до нитки, но даже ветер не вынуждает кожу покрыться мелкими мурашками. Эмили смотрит на то, как крупные капли врезаются в асфальт пустой дороги между домами, как бьют по зеленым листьям деревьев, как ветер склоняет высокую некошеную траву к земле. Девочка стоит в промокшем голубом платье с открытыми плечами, темные волосы липнут к бледному лицу, а светлые голубые глаза с восхищением наблюдают за стихией в её порыве самого настоящего гнева. Хоуп крутит головой, вытягивая руки, сбрасывает с лица капли воды, и ловит другие ладонями. Мокрые длинные ресницы замерзают. Девочка широко улыбается, делясь своим настроением с русым мальчишкой, что сидит на крыльце её дома, позволяя дождю мочить только его кеды. Хоуп оборачивается, босыми ногами шлепая по лужам, бежит по мокрой траве к другу, свободно, не скованно двигается, и останавливается возле мальчика, протягивая руку. Тот как-то неуверенно пожимает её ладонь, позволив Эмили поднять его, после чего потащить за собой под ливень. Худой мальчишка старается успеть за ней, но постоянно спотыкается, правда, руку не думает разжимать. И в мыслях нет отпускать ладонь той, кто дарит ему самые незабываемые воспоминания и ощущения.
С самого начала не Эмили нуждалась в поддержке.
В поддержке нуждался Томас.
Сангстер смотрит на свою ладонь. Сидит в своей темной неубранной комнате, мечтая о сигарете, но денег на них нет, да и смысла выкуривать так же мало. Уже ничего в его жизни не может иметь значения, ибо теперь он точно уверен, что выполнил задуманное — смог обеспечить дорогого ему человека поддержкой. Томас рад, но чувствует, как в глотке терзает печаль. Сжимает свою ладонь, не понимая, отчего это необычное чувство застает его именно сейчас, когда он должен быть готов. А Сангстер был готов. Всё это время до этих пор парень жил, зная, что морально и физически выполнить желаемое не вызовет особого труда. А теперь, когда можно начинать, Томас озадачен. Он ощущает горечь во рту. Боль в голове. Нет, боль из-за самих мыслей. Продолжает смотреть на свою сжатую в кулак ладонь, слыша, как тяжелые шаги за дверью становятся громче.
Не должно быть сомнений.
Сангстер не может больше терпеть всё это дерьмо, и он должен уйти.
Сейчас, ибо это — легкий и самый верный по его мнению выход из ситуации. А ситуация — вся его жизнью.
Он выйдет из жизни.
От Лица Хоуп.
Меня преследует странное чувство…
Лежу на кровати, смотря в потолок. На улице давно стемнело, на часах стрелка двигается далеко за полночь. Холодный воздух стоит в помещении, но не тяну на себя одеяло. Ерзаю спиной на постели, не понимая, что не так. Жутко неудобно, да и в целом, когда я вернулась из школы, то заметила необычное положение некоторых вещей. Хорошо помню, как мы с Диланом всё убирали вчера, на каком месте какой предмет стоял после этого, и сейчас меня добивает мнимое ощущение беспорядка. Чего-то неправильного, будто кто-то переворачивал всё вверх дном, после чего расставлял по местам. Хмурю брови, пытаясь уложить голову удобнее на подушке, которая слишком прогибается под тяжестью. Помнится, лежать мне всегда было приятнее на жесткой поверхности.
Ладонью хлопаю по тумбочке рядом с кроватью и беру телефон, поднося к лицу. Экран зажигается, заставляя прищурить веки, чтобы получать меньшее количество боли. Сегодня я взяла у Дилана номер Томаса. Не могу быть уверенной, что парень ответит на мои звонки, но я могу по крайней мере знать, как связаться с ним. Можно написать сообщение, так ведь?
С этой «гениальной» мыслью я принимаю сидячее положение, начиная строчить один из самых незамысловатых текстов, но стоит мне набрать пару букв, как тут же принимаюсь стирать, понимая, что сказать мне нечего. Всё, что из меня выходит, это жалкое «мы беспокоимся». Нужно ли писать такое? Черт, я просто хочу знать, что с ним происходит. Нет, я желаю узнать Томаса. Настоящего. Не того, который постоянно улыбается, практически не говоря о себе. Что знаю о нем? Он много работает, любит выпить и покурить с Диланом, много ест и не толстеет, с ним не особо приветливы в школе. Что еще? В этом и дело. Ничего. Абсолютная пустота. Томас Сангстер ни капли не раскрывается ни мне, ни Дилану. Уверена, тот так же ломает голову, хоть внешне и не демонстрирует свою озадаченность.
Пальцами стучу по экрану, размышляя над текстом своего сообщения, пока решаю, что не буду красноречивой и скажу то, что на самом деле думаю. Только сейчас в этот момент, набирая текст, который Томас может даже не прочесть, осознаю, как часто я мучаю себя, оставляя свои мысли при себе, пытаюсь изложить их в лучшей форме, боясь, что адресат не так поймет. Это происходит постоянно. Дома и в школе. Поэтому я теряюсь, замыкаюсь, вовсе начиная молчать и смотреть в пол. Я боюсь говорить, боюсь, что над моими словами начнут смеяться, но какое мне должно быть дело до мнения тех, жизнь которых меня не заботит?
В этой жизни необходимо уметь говорить. Уметь высказаться в тот момент, когда ты чувствуешь, что говорящий с тобой человек ошибается. Не сомневаться в правоте своего мнения. Отстаивать его. В конце концов, черт возьми, просто затыкать рот тем, кто пытается принизить тебя и вызвать краску смущения на лице, пристыдить.
Я должна научиться говорить.
«Мы беспокоимся за тебя. Эмили»
Текст набран и отправлен в ту же секунду, чтобы раздумья не заставили меня стереть сообщение. Нервно потираю пальцами экран телефона, но вовсе не жду ответа со стороны Томаса. Уверена, что есть причина тому, как он себя ведет в последнее время. Быть может, он привык справляться со своими проблемами сам и не нагружать ими остальных? Что бы там не случилось, я уверена, что Сангстер не из тех, кто опускает руки.
Томас не такой, как я.
Опускаюсь обратно, кладя голову на чересчур мягкую подушку, и пытаюсь принять удобное положение, чтобы, наконец, уснуть. Завтра ранний подъем. Школа. Урок биологии первый стоит. Моргаю, понимая, что такими темпами я могу проваляться до семи утра, поэтому пишу ещё одно сообщение Томасу:
«Встретимся завтра у бассейна перед первым уроком? Только ты и я.»
Бросаю телефон на тумбочку. Он не ответит, но, надеюсь, придет завтра пораньше. Попытаюсь добиться от него признания, только после этого ему станет легче на душе. Выпустить пар, так сказать. По себе знаю, что это помогает лучше, чем пустой вопль в подушку среди ночи.
Лежу на боку, сложив руки у лица. Горячие ладони прижимаю к холодной коже щек и прикрываю веки, пытаясь расслабиться, чтобы позволить себе уснуть. Я впервые так много думаю о других людях — о Дилане и его прошлом, задаваясь ещё кучей вопросов, ответы на которые он вряд ли даст. О Томасе, о котором ничего не знаю. Повезло же мне связаться с людьми, которые так сильно похожи на меня.
***
Гром. Почему именно сейчас? Именно тогда, когда Томас еле добрался до лавки на станции метро, чтобы присесть, вот только все равно тяжесть в теле и боль в мышцах берет вверх. Давление в груди вынуждает согнуться пополам, рукой опереться на каменную стену. Опустошает желудок, блюет на пол платформы, пока мимо проносится очередной поезд, свистя ветром в ушах изнемогающего от нечеловеческой боли Томаса. Его мокрое, потное лицо выглядит измученным, пока он еле садится у стены, согнув ноги в коленях. Синяки на теле, ссадины на лице и практически порванная губа. Сангстер вытирает нос, оставляя красный след на ладони. Вокруг никого нет. Станция вот-вот закроется. И Томас рад этому. Если его не заметят, то он сможет провести в этом сыром дерьме всю ночь.
— Боже, — женский голос. Он эхом разносится по пустой тускло освещенной станции. Женщина в строгом костюме громко говорит по телефону, постоянно смотря на наручные часы, и кричит на собеседника, взглядом ожидая поезд. — Я ведь предупреждала. Надо было ехать на машине, — каблуками стучит по асфальтированной поверхности. Томас тяжело дышит, прижимаясь затылком к стене. Шарканье ног. Темные кеды и платье, довольно короткое, нежного цвета и с небольшими бутонами цветов. Девушка с волнистыми волосами, которые на свету переливаются светло-коричневым. Странная брюнетка со здоровым цветом лица. Она держит в руке ручку чемодана, а через плечо держит лямку рюкзака из ткани. Женщина рядом так же возит за собой черный чемодан, продолжая говорить по телефону, и бросает грозный взгляд в сторону Томаса.
Девушка слышит тяжелое хриплое дыхание, поэтому убирает локон волос за ухо, бросая взгляд на женщину постарше, осторожно двигается в сторону худого парня. Наклоняет голову, моргая, и карими глазами изучает лицо незнакомца:
— Вам нехорошо? — Опускается на одно колено напротив него, пытаясь заглянуть в глаза парня. — Я — интерн местной больницы. Вам нужна помощь?
— Лили! — Женщина зовет, опуская телефон на долю секунды, ведь поезд уже подъезжает. Девушка бросает взгляд на неё, нервно и быстро снимая с плеча рюкзак. Открывает, начиная рыться, и вынимает бутылку воды, пару пластырей и прозрачный маленький пакетик с таблеткой:
— Это обезболивающее, — поглядывает на парня, который не может взглянуть на нее, ибо движение глаз приносит боль. Девушка не испытывает отвращения, касаясь его ладони, в которую вкладывает таблетку, а в другую — бутылку воды. Пластыри кладет в карман Томаса, улыбаясь ему:
— Примите. Вам лучше вернуться домой и…
— Лили! — Кричит женщина, уже переступая порог вагона. Девушка вскакивает на ноги, перекидывая ремень рюкзака через плечо, и спешит к вагону, заходя внутрь. Оборачивается, рассматривая Сангстера, который шевелит пальцами руки, чувствуя сухость в горле. Терпит боль, поворачивая голову, и хмуро, прищурившись, смотрит на девушку, которая не улыбается, так же сводя темные брови к переносице.
— Лили, не стоит трогать бомжей, — женщина садится на свободное место, жестом приглашая девушку сесть рядом, но Лили продолжает стоять, пока двери не закрываются, а поезд трогается. Томас моргает, опуская взгляд на таблетку в руке и морщится от боли в теле, поднимая ладонь к губам, после чего запивает водой, давясь. Кашляет, и девушка делает шаг к окну, еле удерживаясь на ногах, когда поезд ускоряется. Томас пропадает с ее поля зрения.
А непонятное волнение остается.