Притворщик

Семейные посиделки - это круто, если бы не нервы, натянутые словно струна, и не внимательные взгляды Сергея Степановича, которые буквально выворачивали меня наизнанку. Нас с Матвеем накормили, засыпали вопросами: я больше отмалчивался, отвечая односложно, парень занимал предков, списав мою скованность на замешательство. Пусть так и думает, правду говорить ему не намерен. В конце концов, он себе родителей не выбирал. Первое потрясение прошло, и я обнаружил, что больше не испытываю страха к отцу Матвея, только некую необъяснимую брезгливость и немного злости, даже ненависти нет. Он постарел за эти годы, седина пробивается на висках, но взгляд все так же цепок. Только бы он меня не узнал. Матвей провел меня в свою комнату, показал дом и сад, болтал без умолку, лицо светилось, глаза сияли, и я понял, что не смогу никогда признаться в том, кто его отец на самом деле. Да и зачем? Жить-то я хочу с Матвеем, осталось только перетерпеть, затаиться и надеяться на лучшее. Что меня удивило, так это Ирина, мягкая, тихая, умеющая сказать так, что её слушали все мужчины, в том числе и я. С истинно женской хитростью она старалась выпытать о моём детстве, родителях и искренне расстроилась, и жалела, когда я поведал ей печальную историю моей семьи. Мне неловко было обманывать ее, но раз уж я решил придерживаться легенды, надо стоять до конца. Я старался не оставаться с отцом Матвея наедине, ходил тенью за своим парнем, и все больше поражался, как по-разному ведут себя люди с семьей и на работе. Мы все носим маски, прячемся за ними, играем роли. Вот только понять, где настоящее лицо, а где личина, порой очень сложно или вовсе невозможно. Моей маской стал облик обычного человека, но ведь и Шугар никуда не делся, все тот же. Только так я мог жить среди людей в этом странном обществе, где отправляют детей на войну со спокойной совестью, прикрываясь их искусственным происхождением, и в то же время не продают выпивку и сигареты до девятнадцати лет. То есть убивать мне уже можно, а пить, курить и вступать в интимные связи никак нельзя. В моём втором «я» было почти все от меня самого: я не притворялся, не старался играть, скорее, просто учился жить, что мне вполне удалось. Но либо я слишком наивен, а может, просто неосторожен в чем-то, либо Сергей Степанович чересчур проницателен. Не знаю. Только к концу наших каникул, за день до отъезда, когда я остался один, без Матвея, тот уехал с матерью на рынок, полковник рано вернулся с базы, где служил. Я услышал его шаги и поспешил скрыться в саду, надеясь выиграть время, но Волк нашел меня сидящим под раскидистым кленом. Он напал внезапно, без предупреждения, подкравшись почти бесшумно, взвинтил темп, стараясь попасть по болевым точкам. Я также молча защищался, подмечая расширенные зрачки полковника и еле уловимый запах наркотика, который давно уже не использовали; он усиливает реакции организма, делая людей почти равными с джетами, но потом приходится расплачиваться болью и бессонницей. Уходя из-под ударов и уклоняясь, видел, как он сильней сжимает челюсти, и как бешено блестят серые глаза неприкрытой ненавистью. Мы танцевали минут десять, полковник начал уставать, но все же достал меня ногой в живот. Я отлетел, впечатавшись в ствол цветущей яблони, розовые лепестки осыпали нас дождем, он приставил к моему горлу армейский нож. - Кто ты такой, и что тебе нужно от моего сына? – рявкнул полковник мне в лицо, и в глазах полыхнула та самая сталь, как тогда на корабле. - Я обычный студент, и я люблю Матвея, больше ничего, - спокойно говорю, сдерживая его руку с ножом. Можно было бы оттолкнуть, ударить, но я просто жду, что он предпримет дальше. - Не ври мне! – он усилил нажим, и лезвие чиркнуло по коже, запахло кровью. – Я знаю, что ты - джет! Вашу братву можно за версту почуять! - И что с того? Для Матвея это не имеет значения, - отвечаю и нагло смотрю, не уступая. Хрен ты меня запугаешь. Резко отпускает, отходит на шаг, но ножик держит наготове, слышу, как учащенно бьется его сердце, и взглядом меня убивает, расчленяя на кусочки. - Я не желаю видеть тебя рядом с моим мальчиком. Ты понял? Если не отстанешь, найду способ отравить тебе жизнь! Даю час на сборы, чтобы ты убрался из моего дома и исчез из жизни Матвея навсегда. Я даже готов помочь с переводом в другой институт и компенсировать издержки, связанные с переездом. Сколько ты хочешь? - Как великодушно, но меня в жизни все устраивает, а свои деньги можете засунуть себе в задницу, туда же, где давно обитает ваша совесть. - Ах ты, гаденыш! – Он подлетает и хочет дать мне пощечину, перехватываю запястье, сжимаю до хруста и дергаю его на себя так, что он скрежещет зубами от боли. - Поосторожней в выражениях! Если вы не забыли, то я сильнее человека во много раз и могу постоять за себя, и ваша наркота, которой вы заправились, вам не поможет. Не смейте. Поднимать. На меня. Руку! – почти рычу ему в лицо. Внутри кристально чистое спокойствие: нет ни ярости, ни страха. Он просто меня достал. – Матвея я не брошу, он важен для меня, как воздух. - Важен? – он неприятно усмехается. - Не смеши. Что может испытывать джет к обычному человеку? Ты - машина для убийства! Что ты знаешь о чувствах? Он бросается, на этот раз всерьез пытаясь убить. Мы разбили друг другу лица в кровь, я специально не уворачивался, давал себя достать, только потом заращивал повреждения максимально быстро. Он сломал мне два ребра, порезал предплечье и бедро. Джинсы жалко. Я вывихнул ему запястье, выбивая нож. Мы стояли, тяжело дыша и убивая противника взглядом, он сплюнул кровь и оскалился. Если бы он не был отцом Матвея, я давно бы свернул ему шею, но нельзя. - Я не позволю тебе испортить жизнь моему ребенку! - проорал он и, вытащив плазменный пистолет, выстрелил, целясь мне в грудь. Я упал на землю, перекатился к нему и сбил с ног. Мы забарахтались, применяя удушающие захваты, через минуту мне удалось нажать на болевую точку и освободиться. Встаем, пошатываясь, и он вытирает кровь с губ. - Чертов ублюдок… бездушная тварь… - шипит он. Какие эпитеты. Двойные стандарты, как всегда. Во мне вскипает мутная ненависть, вновь сбиваю его с ног, просто врезав в челюсть, пережимаю энергетический узел на шее, парализуя его на некоторое время, сажусь сверху, фиксирую руки над головой, наклоняюсь, чтобы вот так: глаза в глаза, лишить возможности скрыть малейшее проявление эмоций. Шепчу в ответ: - Ты не слишком отличаешься от меня, офицер… - Я Родину защищал! – выплевывает он и дергается, стараясь вырваться. Сколько пафоса, и ведь верит в то, что говорит. - А я выживал, меня вообще не спрашивали, хочу я воевать или нет. - Ты не человек! Ты биологическая машина! У тебя нет чести! – рычит мне в лицо. Я усмехаюсь и позволяю личине сойти. - А у тебя было много чести, Волк, когда ты пытал и насиловал двух джетов на корабле «Целестия»? – с удовольствием смотрю, как расширились его зрачки, как запахло паникой и страхом. – Что молчишь, бравый офицер? Или забыл свои военные подвиги двадцатилетней давности? Так я напомнить могу. Все стоит перед моими глазами, как будто вчера произошло, да и кошмары с твоим участием мне до сих пор снятся! – повышаю голос невольно. Противно становится и мерзко. Отпускаю его и отхожу, вытирая руки о штаны. Блядь, словно в дерьме искупался. Я спокоен, но внутри всего трясет. Он поднимается с земли, сплевывает, вытирает разбитые губы, серый взгляд мечется по мне. - Так это ты… - безнадежно и тихо на грани слышимости. - Я это, я. – Смотрю прямо, с вызовом. – А помнишь того, второго джета, парнишку, что сломался? Так вот, он тоже живой, только в коме лежит уже три года, как нас разморозили. А может, поговорим о тех моих братьях, что ваша благородная Империя перемолола в фарш на этой славной войне? Сколько там джетов по статистике полегло? Сто тысяч? Двести? А сколько убил из них лично ты, Волк? - Хватит! – обрывает он меня, скаля зубы и сжимая кулаки. Зрачки пульсируют - отходнячок пошел от наркоты. - Ну, от чего же… могу еще продолжить, на память никогда не жаловался. - Тогда я служил боевым офицером! На войне все методы оправданы! Главное - победа! – он упрямо вскидывает подбородок, вижу, что разговаривать с ним бесполезно - каждый из нас останется при своем. – Мне не за что стыдиться. Я - полковник, имею множество наград и поощрений! А ты как был никем, так и остался пустым местом! Обхожу его по кругу. - Ты сам-то веришь в это, полковник? – не узнаю своего голоса, такой он холодный и безэмоциональный. - С войны я ушел старшим лейтенантом, да и наград, думаю, у меня не меньше, чем у тебя, целая коробка наберется. Только вот моя совесть действительно чиста, я никогда не пытал беспомощного врага и тем более не наслаждался страданиями солдат, пусть даже они и противники. - Замолкни, мразь! Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. Если не исчезнешь из жизни Матвея, я просто закажу тебя нужным людям, и ты пропадешь без вести раз и навсегда. Искать все равно никто не будет! А Матвей погорюет и забудет… - Не смей! – этот крик неожидан для нас обоих. Выясняя отношения, мы оба не заметили, как Матвей появился в саду. Вот ведь может, когда хочет, двигаться бесшумно. Отступаю под его испепеляющим взглядом и вновь надеваю личину. Мне страшно, чью сторону он выберет. Я лишь любовник, а отец всегда останется родным человеком. - Давно ты здесь? – спрашиваю и не поднимаю глаз. Это катастрофа… сколько он слышал? - Достаточно… У меня сердце пропускает удар, когда он стремительно подходит ко мне и прижимает к себе крепко, до боли, слышу, как неровно бьется его сердце. Он смотрит на отца в эту минуту, и тот отворачивается, и я понимаю, что все будет хорошо. Он выбрал, он меня не бросит. - Мне с самого начала не понравилась мамина настойчивость и попытка любыми путями увести меня из дома. На будущее – я не совсем идиот и смогу сложить два и два, – тихо говорит Матвей, поворачиваясь лицом к отцу и заталкивая меня к себе за спину, защищая. - Сын… - Нет! Я слышал достаточно, – в его голосе металл, и ладони сжаты в кулаки. – Если с Пашей что-нибудь случится, я никогда не прощу тебя, – спокойно заканчивает, направляется к дому, увлекая меня за собой. – Мы уезжаем немедленно. Когда готов будешь поговорить, позвони мне, папа. - И ты вот так просто принимаешь его сторону?! Мы - твоя семья! Как ты можешь?! – в ярости вопрошает Сергей. Матвей резко останавливается, оборачивается к отцу. - Нет, это как ТЫ можешь угрожать человеку, которого я люблю. Неужели я так мало для тебя значу? – И он вновь стремительно разворачивается, хватает меня за руку и тащит в дом. - Матвей!.. – кричит позади отец. Я молчу, когда мы, поднявшись по лестнице, забегаем в комнату и начинаем собирать вещи, молчу, когда заказываем такси и сидим на крыльце ожидая, молчу, когда Сергей Степанович выходит за дверь, а в это время мы закидываем вещи в подъехавшую машину. - Что я скажу твоей матери, ведь она вернется и не обнаружит сына? – глухо спрашивает он. - Соврешь что-нибудь, тебе не впервой, - бросает Матвей, садясь в транспорт, и мы уезжаем. Он напряжен, держит мою руку в своей, стискивая со всей силы. Парень словно повзрослел лет на десять за последний час, глаза запали, лицо бледное, кусает губы и не смотрит на меня. Обратная дорога почти не запоминается, мы проспали весь полет, прижимаясь друг к другу, а уже в общежитии в своей комнате, бросив сумки где попало, я прижался к нему, прильнул и гладил по спине и каменным плечам, пока он не расслабился. Матвей взъерошил мне волосы на макушке, поцеловал в висок и прошептал с надрывом: - Я слышал весь ваш разговор от начала и до конца. Я в замешательстве поднял глаза, встречаясь с серыми омутами, полными растерянности и боли. - Забудь все, - целую Матвея в подбородок, – прошлое осталось в прошлом, тебя тогда еще и на свете не было. Уголок его губ дернулся, он вздохнул устало, сгреб меня в лапах, поднял над полом и потащил к кровати. Мы целовались жадно, стаскивая одежду друг с друга, и терлись телами, как два озабоченных придурка - сдерживаться невозможно. Все мысли прочь, осталась только страсть. Матвей прилип к моей шее, ставя засосы, опрокинул на кровать, накрыл своим горячим телом и гладил везде, согревая, заставляя выгибаться. Нам обоим не хватает терпения, стонем в унисон, он забрасывает мои ноги к себе на плечи и входит почти грубо, лишь размазав слюну по члену. Заглушаю вспышку боли и целую его ненасытно, притянув к себе руками за затылок, мы лижемся, ласкаясь языками, и он начинает медленно двигаться, низко постанывая. Меня срывает с нарезки от его голоса, сам подставляюсь, прошу всем телом, голосом, взглядом, и он сдается. Двигается глубоко и сильно, жадно вбирает кожу на плече губами, снова оставляя засосы. Ловлю его пьяный взгляд и закусываю губу, чтобы не стонать громко. Он смотрит не отрываясь, щеки горят лихорадочным румянцем, и я слизываю испарину, выступившую на его шее. Соленый и горячий. Вбивает меня в матрас, посылая жаркие волны по всему телу. Вцепляюсь в его плечи и плавлюсь в остром удовольствии. - Не могу больше… - шепчу. - Давай, - разрешает, целуя в шею там, где бьется пульс. Кончаю себе на живот, и он следует за мной, содрогаясь и запрокидывая голову. Какой кайф, словами не описать. Мы липкие от пота, тяжело дышащие, обвиваю ногами его талию и заставляю почти упасть на себя, Матвей обнимает меня, и нет сил расцепиться. Эта близость нужна нам обоим, глажу по коротким взмокшим волосам, слушаю сбивчивое дыхание и осознаю, что окончательно, бесповоротно счастлив. С трудом разлепившись, мы засыпаем, оставив все тревоги и сомнения. Я проснулся рывком посреди ночи, кровать рядом остыла. Встаю, натягиваю джинсы и иду искать пропажу, ориентируясь на запах. Матвей обнаруживается в саду под моим любимым дубом с початой бутылкой виски. Парень пьет из горла и смотрит на звезды, хорошо, что ночи теплые, а то бы он околел в одних штанах. Замечает меня, кивает, делая глоток, присаживаюсь рядом и, отобрав бутылку, тоже прикладываюсь. Напиток терпкий и огнем прокатывается по горлу, оставляя карамельный привкус. - Ты же не пьешь? - Пью, просто опьянеть не смогу, организм воспримет это как яд и нейтрализует. Сидим, молчим. - Почему не спишь? – спрашиваю, чтобы хоть как-то разрядить атмосферу. - Думаю. - Много думать вредно, сам говорил. - Паша, я все понять не могу, почему он поступил так… Оказывается, я совсем его не знаю. - Перестань, - поглаживаю его по затылку, спускаясь к шее, волоски колют пальцы. – Не думай об этом. Тогда шла война, все было по-другому. - Мне просто не дает покоя мысль: «А вдруг я такой же? Вдруг я тоже способен натворить ужасные вещи и совсем не раскаиваться?» – Он трет лицо ладонью и снова делает глоток из бутылки. - Ты не он. Запомни. У него своя жизнь, а ты… ты проживаешь свою, и только тебе решать, как поступать. Матвей поворачивает голову и смотрит больными глазами. - В голове не укладывается, Паша, я все думаю, думаю и думаю и не могу сопоставить. Паша, я ведь гордился им. Все говорили, у тебя отец прошел войну, герой, тебе повезло. Помню, как он учил меня драться, водить мотоцикл, возился со мной мелким… Весь мой мир перевернулся сегодня… - Жалеешь? - Не знаю… Он никогда не рассказывал ни мне, ни маме подробностей своей службы. Теперь понимаю почему, - горько усмехается. - Матвей, не копайся в этом дерьме – утонешь, – жестко припечатываю, так, что он вскидывается и поворачивает голову. - Послушай, жизнь не перепишешь с чистого листа, и я тоже на войне не цветочки собирал. Я убивал, взрывал корабли, делал много того, о чем не хочу вспоминать. Но за одно я благодарен твоему отцу… - За что?.. - За тебя, придурок, не будь твоего папаши, ты бы не появился на свет. И это списывает многие его грехи, по крайней мере, в моих глазах. – Притягиваю его и целую в щеку. Его бросило в краску. - Я просто не знаю, как быть дальше, и боюсь, что слишком похож на него. - Он не смотрит на меня и снова делает глоток. - Это не так. А если даже тебе и передались какие-то гены или свойства характера, я не дам наделать глупостей. Да и сейчас не война. Почувствуешь кровожадные порывы - и я в любой момент к твоим услугам: хоть по шее дать, хоть удовлетворить более прозаичные желания. Он смеётся немного истерически, решаю, что ему хватит, и отбираю бутылку, делаю два больших глотка, пойло обжигает горло. - Как ты можешь оставаться таким спокойным? Как?! Вздыхаю и смотрю на звезды. - А что мне сделать? Пойти и убить твоего отца? – Поворачиваю голову к нему и успеваю заметить в его глазах боль и страх. – Слишком много ненависти, Матвей, я уже это проходил, не хочу снова возвращаться в клоаку, где только кровь, боль и нервы натянуты, как стальные канаты. Да и кому от его смерти станет легче? Мне? Милку? Той тысяче джетов, которых убили такие же, как он, Волки? Бред это все… Если он не лезет ко мне и к тебе - все в порядке. Я просто не хочу вспоминать… не хочу снова ворошить прошлое - это как ковырять раз за разом чуть зажившую рану, попахивает мазохизмом и психическим отклонением. Ставлю почти пустую бутылку около ноги; Матвей притягивает меня и целует осторожно, пахнет от него забористо, но мне все равно, лишь бы перестало нести отчаянием, болью и страхом. Жадно целуемся, пока хватает воздуха, пока ладони шарят по коже, пока жар желания не вытесняет все то темное, что скопилось в душе. Матвей с трудом отлипает и говорит: - Закончим учебу, найдем работу и будем копить на квартиру. Домой я не вернусь. - А как же мама? Брат? - Потом поговорю с ней, она поймет, а брат… с братом свяжусь позже. Я не собираюсь рвать связи со всеми, только с отцом. Утыкаюсь лбом в его лоб, глажу шею пальцами и слушаю его сердце, которое даже не сбивается с ритма. Значит - принял решение. - Будет все, как захочешь, поверь. А теперь пошли спать, скоро рассвет. **** Проходит ещё месяц, прежде чем к нам приезжает Ирина. Она не предупреждает, не звонит, а просто находит нас в кафешке института и подходит к столику. - Мама? – Матвей вскакивает, обнимает её, а она смотрит на меня. Косметика не скрывает темных кругов под глазами. – Когда ты приехала? Зачем? – он растерянно глядит на неё. Знаю, что он связывался с ней, объяснял ситуацию, не вдаваясь в подробности, судя по тому, что Ирина здесь, разговор её не удовлетворил. Она присаживается за стол и, поздоровавшись со мной, спрашивает: - Павел, могу я поговорить с сыном наедине? - Конечно, - я ожидал чего-то подобного. Взглядом успокаиваю Матвея, беру сумку и встаю. – Буду на аллее, напротив кафе. – И ухожу не оборачиваясь. Им надо пообщаться без свидетелей. Сажусь на скамейку так, чтобы видеть их сквозь окно. Ирина, что-то говорит сыну, накрыв его руку ладонью, он качает головой и отстраняется, откидываясь на кресло. Женщина достаёт из сумки какие-то бумаги, показывает ему, убеждает, Матвей отодвигает конверт, что-то резко отвечает и машет рукой в мою сторону. Ирина смотрит на меня, делаю вид, что занят созерцанием цветов на клумбе. Потом женщина забирает бумаги, прячет в сумку и снова берет сына за руку, глядит на него проникновенно. Я бы мог прочитать по губам, о чем они говорят, но не хочу, их беседа длится ещё десять минут, а потом выходят вместе, у Ирины подозрительно блестят глаза. Они подходят ко мне, я встаю навстречу и никак не ожидаю, что женщина, сделав шаг, обнимет меня крепко и прошепчет: - Береги его, Паша. - Не беспокойтесь, буду, – отвечаю совершенно искренне. Она прощается и уходит, а мы садимся на скамейку плечом к плечу. - Он рассказал ей, что я - джет? - Да. Ещё и компромат собрал, какие вы ужасные нелюди. Мне удалось её переубедить. О своих подвигах он, конечно, не упомянул. - Ты ведь не собираешься открывать ей всю правду? - Нет, они с отцом столько лет прожили вместе, она его любит без памяти, лучше ей оставаться в неведении. Он повернул все так, будто мы поругались из-за того, кто ты такой. - Чего ещё нам ждать? - Не знаю. – Матвей хлопает меня по колену, смотрю, как он грустно улыбается. – Время покажет. Ещё через месяц отец все-таки звонит ему первым, они разговаривают почти час; выхожу из комнаты и маюсь, не знаю, куда себя деть от беспокойства. Когда меня обнимают за плечи сильные руки, я вздрагиваю, а он целует в ухо и говорит: - Все хорошо. Мама ему, видать, мозги прополоскала, мы поговорили почти нормально, о тебе, разумеется, ни слова, но моими делами он поинтересовался. Думаю, если мы будем жить на достаточном расстоянии, то конфликтов не возникнет. Мне кажется, он, скорее, себя успокаивает, чем меня. Киваю, соглашаясь. Со мной Матвей почти год, а с семьёй всю жизнь, не хочу соперничать с такими глубокими чувствами, да и незачем, меня он любит совсем по-другому. В эту субботу мы снова вместе навестили Милка. Купили по дороге красных тюльпанов и зелёных яблок. Матвей сунул медсестричкам шоколадки, за что те похотливо засверкали глазками, но он чмокнул меня в щеку при всех под разочарованный вздох, и медперсоналу пришлось умерить свои фантазии. В палате Милка мы сидели рядом и рассказывали о всяких пустяках, а потом целовались, полностью отдавшись чувствам. Из сладкого тумана меня вывело ощущение чужого внимания. Я вздрогнул, отстранился от Матвея и замер, наткнувшись на розовый взгляд знакомых глаз. Милк пришёл в себя и смотрел вполне осмысленно. Я выскочил в коридор и, заорав, позвал врачей. Все завертелось: нас с Матвеем вытолкнули из палаты и больше часа игнорировали, люди в белых халатах суетились туда-сюда. От беспокойства я ходил из стороны в сторону и все порывался проскользнуть в палату, но меня не пускали. Только когда Матвей стиснул меня своими большими руками и прижал к себе, я перестал метаться. Время тянулось бесконечно. Наконец к нам вышел молодой врач и сообщил, что пациент вышел из комы, прогнозы делать рано, но положительная динамика налицо. Сказал, чтобы мы пришли к Милку через три дня, тогда дадут поговорить с ним, а пока нельзя. Я сидел в коридоре больницы и улыбался, как придурок, сердце частило. Он выкарабкался! Он смог! Мой братишка пошёл на поправку. Через три дня уже с утра мы с Матвеем караулили под дверью палаты, я нервничал, но внешне оставался спокойным. Впустили только меня, предварительно проинструктировав, чтобы не волновал пациента. Обложенный подушками и одетый в синюю пижаму, он сидел на постели, похожий на взъерошенную птаху со своими отросшими волосами, худой, белый, но с пронзительным взглядом. Улыбаюсь, подхожу ближе. - С возвращением, Милк. Рад, что ты проснулся. – Сажусь на стул и беру его за руку, пожимая хрупкую кисть. Господи, как он истаял, одни кожа да кости. Он улыбнулся уголком губ и прошелестел: - Здравствуй, Шугар. - Теперь меня зовут Павел, можно Паша. Тебе тоже надо будет взять новое имя, братишка, но это все потом, вот поправишься, встанешь на ноги. Я столько тебе хочу рассказать! И показать. В мире много всего интересного. Он смотрит на меня, и слеза вытекает из угла глаза, а у меня сердце сжимается, когда он вытирает её быстрым жестом. Все такой же упрямый, не хочет показаться слабым. - Мне сказали, война давно закончена… - шепчет растерянно, в его взгляде все те вопросы, что были и у меня после анабиоза. Как жить дальше? Нужен ли я кому-нибудь? Что я буду делать в этом новом мире? Не могу сдержаться, наклоняюсь и осторожно обнимаю его. - Ну что ты, Милк, теперь все будет хорошо. Мы вместе, как и раньше, я не собираюсь тебя бросать. Все только начинается. Слышишь? Он сжал мои плечи, сглотнул громко, и я отстранился, в его глазах столько благодарности, надежды, что даже жутко становится. Мы еще поговорили, а потом он уснул, а я вышел из палаты к Матвею, глаза подозрительно щипало, но я списал это на яркое солнце. Хотя кого обманываю? Джетам не нужны солнечные очки. Он ждал меня, прислонившись к стене, и лучи из окна освещали его фигуру. И я понял, вот он мой свет, моя путеводная звезда, которая вывела меня из мрака. Улыбаюсь и чуть слышно произношу: - Люблю… Никогда не думал, что во взгляде цвета стали может быть столько эмоций, тону в них, впитываю. Вот теперь точно начинается моя новая жизнь, совсем не похожая на прошлую. КОНЕЦ. Есть продолжение от лица Милка))) Автор коварный))