Притворщик

МАЛОАППЕТИТНЫЕ ПОДРОБНОСТИ про войну!!! Начало главы можно не читать, оно несет чисто информативный характер, не влияя на сюжет. На следующий день после больницы. Весь день проводим в постели: спим, едим, занимаемся любовью до изнеможения; кровать узкая, но я ложусь на Матвея, и он совсем не против. Валяемся расслабленные, разморенные, наши запахи смешались, лежу головой на его плече, и внутри у меня полное спокойствие. Такого никогда не происходило, и мне немного страшно, страшно чувствовать себя счастливым. Он не спеша перебирает мои волосы на загривке, и эта незамысловатая ласка посылает волны тепла по всему телу. Приятно. Провожу по его животу ладонью, глажу круговыми движениями, знаю, что ему нравится, - у него возле пупка чувствительная зона. - А девушки среди вас были? – вдруг спрашивает он тихо. - Были, но мало, где-то пять-семь процентов. К середине войны, когда я родился, их перестали выращивать, не знаю почему. - Правда, что в первом бою отсев пятьдесят процентов? - Почти, в основном от тридцати до сорока, как повезет, в общем. - Но это же такое расточительство! Кормить, обучать, а потом такая смертность. - Командованию виднее, все просчитано, плюс безотходное производство - содержание и выращивание одного джета дешевле, чем пистолет «Мак-35», а это… - ...Самое дешевое огнестрельное оружие в мире, - заканчивает он. - Ну а остальное? Вздыхаю и размышляю, говорить ему или нет. - Хочешь знать неаппетитные подробности? - Да. - Чем кормят в армии? - Белковым концентратом с витаминами… вроде бы. - Ага. А из чего он делается, знаешь? - Не задумывался. Хмыкаю. - То, чем кормили нас, вырабатывалось из белковой биомассы. Угадай, из чего её изготавливали? Он подумал, но покачал головой: - Не имею представления. Тогда я решил зайти с другого бока. - У военных существовала такая служба переработки: после боя на планете обычно собирались тела погибших, с людьми все понятно - отдавали родственникам, джетов утилизировали с пользой. Тело - это вообще-то набор протеинов и много чего еще. – Замолкаю, а у него сердце зачастило. - Бля-я-я-я-я… Не может быть! - потрясенно выдыхает. - Но это же более чем мерзость. Нет, не хочу знать подробностей, - он стискивает меня сильней, целует в макушку. – Додуматься до такого, твою мать… безотходное производство… каннибализм какой-то. - На войне все средства хороши. Помнишь? Да и людьми нас не считали. - Все равно это недопустимо… Вы знали, чем питаетесь? - Нет, слух прошел только в конце войны, якобы один из наших генералов положил этому конец, взорвав сеть станций обеспечения продовольствием джетов. Все думали, Имперская диверсия, шпионские страсти, по крайней мере, такой предоставлялась официальная информация. Но спустя два месяца у нас сменился рацион, и джетов стали кормить, так же, как и солдат-людей. Все сделали выводы. - Генералы? У вас были свои генералы? - Чему ты так удивляешься? Их создали в самом начале войны, всего двенадцать особей с ай-кью под триста пунктов. Они пропали в период первых трех лет: кто погиб, кто до сих пор числится без вести пропавшим. Мне лично кажется, что они просто свалили по-тихому, когда разобрались в ситуации, мозгов у них предостаточно. Я их не застал, так как родился в середине войны, но судя по рассказам, чтобы контролировать генералов, в них встроили чипы поведения: любое неповиновение каралось болью, а также могло закончиться летально. После - таких не делали, только обычных джетов. Что ты еще хочешь узнать? Матвей облизал губы и спросил осторожно: - Ты иногда кажешься безэмоциональным, и я не могу понять, что у тебя внутри происходит. Это - неумение выражать эмоции, или ты действительно ничего не чувствуешь? - Я… не знаю, Матвей, скорее первое, наверно. Когда ты разбил байк, я испугался до чертиков, пока искал тебя, думал, сердце остановится, а когда ты меня целуешь, хочется чтобы это никогда не кончалось, мне слишком хорошо, но в тоже время, если в этот момент в дверь войдет человек с оружием, я, не колеблясь ни мгновения, вытащу нож из-под подушки и метну ему в горло, и уверен, что не промахнусь, даже если буду кончать в этот момент. Это заложено внутри, такими нас создали. Лежим, молчим, он, видимо, переваривает информацию. - Ты вот говоришь, что вы все похожи, но вы ведь не идентичные клоны. Взять, к примеру, тебя и Милка, он меньше, черты лица более мелкие, да и характер наверняка отличается от твоего. - Так и есть, при создании гены, отвечающие за внешность, тасовались в произвольном порядке, но только в определенных рамках… не знаю, как тебе объяснить. Возьмем породистых собак: щенки рождаются все похожими, но кто-то крупней, кто-то меньше; окрас может быть разным, характеры отличаются, лапы, уши, размеры челюсти и так далее, но все это в рамках породы. Получается, что если это пастушья собака, то она будет пасти овец, если гончая - загонять добычу, если бультерьер - драться до последнего вздоха. А теперь представь, что все эти качества сочетаются в одной породе. - Как все сложно. - Согласен. - Почему вас не ценят? Вы выносливее людей, умнее в некоторых случаях. - Статус, Матвей, искусственно созданные генномодифицированные единицы не считаются людьми. В документах ты не найдешь слова «человек». Там определение: «Биологическая машина, способная к адаптации в обществе, и так далее, и тому подобное». После войны нам присвоили статус граждан, но никто не заикнулся о приравнивании нас к людям. В самом начале к нам относились с осторожностью или с агрессией, и джеты быстро поняли, что лучше замаскироваться и не отсвечивать. - Все равно не понимаю, на вас должен быть спрос в криминальных кругах, например. - Он и был, но недолго. Нас невозможно удержать - мотивации нет, начисто отсутствует честолюбие. Зачем мне много денег, если я могу прожить в лесу в шалаше? Мы равнодушны к большинству вещей, к которым тяготеет человек: к деньгам, золоту, славе, шмоткам, статусу. Не интересно. - Тогда как вы подчинялись приказам? - А вот тут самое интересное, идеология забивается в мозг с самого первого вдоха. Мы же всю войну вращались среди своих таких же. Людям контактировать с нами запрещалось, если только по работе. Ученые и военные с нами почти не разговаривали, лишь приказы. Ноль информации из внешнего мира. Конечно, кое-что просачивалось, но нам вдалбливали, что мы - последняя надежда Федерации. Кто, если не мы, остановит уничтожение граждан от проклятой Империи. Пропаганда работала вовсю. Сложно объяснить, но когда тебе постоянно промывают мозги всей этой патриотической чушью, далеко не сразу понимаешь, что ты просто мясо. - Ну а потом, после анабиоза, когда проходил адаптацию, ты же мог понять что, наконец, свободен, что можно самому выбирать, как жить и что делать? - Я и выбрал: захотел учиться, найти работу, скопить денег на дом или квартиру и жить себе мирно. Хочу, чтобы Милк очнулся, хочу, чтобы ты оставался рядом, - вот и все мои желания, проще некуда. Он помолчал, погладил по спине, задержавшись на шрамах. - А что ты чувствуешь ко мне? - Необходимость… видеть, говорить, прикасаться, дышать одним воздухом. Это похоже на зависимость. Пугает немного. – Целую его рядом с ключицей, чуть прихватив губами. Он вздыхает. – С тобой мне хорошо и спокойно. - Вот и отлично, - в его голосе проскользнули нотки самодовольства. Пусть. В конце концов, он приложил немало усилий, чтобы переупрямить меня. *** Месяц спустя. - Я хочу тебя с родителями познакомить. Ты не против? – Матвей, вероятно, выбирал момент тщательно и долго, и только моя выдержка не дала мне подавиться зеленым чаем, который я смаковал мгновение назад. Отставляю чашку со всей осторожностью. Мы в кафе - пришли поужинать; через два дня у нас начинаются каникулы, и мой парень, видимо, решил сделать сюрприз, что ж, ему удалось, до сих пор сердце колотится. - Тебе это нужно? Если да, то я готов познакомиться с ними, только не стоит сообщать им мою истинную природу. Фыркает, вертит в руках вилку, которой минуту назад тыкал кусок торта, и улыбается уголком рта, в серых глазах пляшут черти. - Ты их не знаешь, они у меня молодцы! Если беспокоишься, что они скажут насчёт нашей связи, то напрасно, я бисексуален, и им это давно известно. Ты будешь первым человеком, кого я представлю им как своего любовника, до этого никого в дом не приводил, - сообщает мне это чудовище и облизывает столовый прибор. И как мне прикажете реагировать? Лестно, конечно, слышать такое, сразу понимаю, что много значу в его жизни, но, если честно, не представляю, как общаться с его родителями. - Не бойся, никто тебя не съест, разве что папа понадкусывает слегка, а мама попытается закормить пирогами. Вот и все страсти. Ну, так как? – и опять эти брови, вопросительно поднятые и взгляд голодного щенка, как будто его год не кормили. Смотрю снисходительно, ему это важно, а с меня не убудет, с другой стороны - что может случиться? - Я согласен, только о том, кто я такой, ни слова. - Договорились, - и он, довольный до невозможности, улыбается. Все эти два дня я с удивлением следил за Матвеем, как он предвкушает возвращение домой. Рассказы о семье сыпались на меня, как из рога изобилия, и я понимал, что он очень любит свою маму, уважает отца и скучает по младшему брату, которого не будет в момент каникул дома, - он улетит к бабушке с дедушкой на соседнюю планету. Добирались долго, успели наговориться и вздремнуть. Когда сели в такси и назвали адрес, я понял, что начинаю нервничать. Городок оказался маленьким, с аккуратными домиками, чистыми улочками и островками зелени - просто рай для семей среднего достатка. Мы остановились возле жёлтого дома с красной черепицей и декоративным витым заборчиком, и совсем не декоративной охранной системой, датчики которой виднелись и под крышей и среди крон деревьев. Весело тут у них, впрочем, что ещё можно ожидать от папы полковника. Похватав сумки, направились к двери. Матвей светился улыбкой, нажимая на кнопку звонка, я держался чуть позади и был настороже. Двери нам открыла красивая женщина с каштановыми коротко стрижеными волосами. Сиреневое платье ей очень шло, подчёркивая стройную фигуру. Она охнула, всплеснула руками. - Здравствуй, мама! – Матвей сграбастал её в нежные медвежьи объятия, очень горячие и очень осторожные. - Ох, сынок. Ты так рано. Почему не позвонил? Мы бы тебя встретили. – Её глаза сияют, когда Матвей отпускает её из хватки. - Я не один, мама, - мягко говорит он и поворачивается ко мне. - Простите, - она смущается, но окидывает меня придирчивым взглядом. – Проходите в дом, мы всегда рады гостям, - улыбается мне. – Меня зовут Ирина. - Паша, - пожимаю хрупкую ладонь и прохожу вслед за Матвеем в дом. - Серёжа, дорогой, наш сын приехал! Послышались уверенные шаги, и в коридор вышел высокий статный мужчина с короткой военной стрижкой. Цепкие серые глаза окинули нас, подмечая все детали. - Матвей, давно ты нас не навещал, совсем забыл родителей, - они обнялись, хлопая друг друга по спине. Полковник скупо улыбался, а я не мог отвести взгляд от их фигур и с кристальной ясностью понимал, что знаю его. Как я раньше не сообразил, ведь Матвей мне смутно напоминал кого-то. Я смотрел в глаза матерого волка, того самого офицера, который пытал меня и забавлялся во время допроса. Серые пронизывающие льдинки оценивали меня холодно, без тени узнавания. У меня все нутро скрутило от боли, заныли виски, захотелось сбежать отсюда немедленно, спрятаться, скрыться, чтобы не видеть, не вспоминать, не чувствовать этого липкого ужаса снова. Вместо этого, делаю шаг вперёд, протягивая руку, и слегка улыбаюсь: - Здравствуйте, меня зовут Павел, я - друг вашего сына, - вежливо говорю, пожимая руку насильнику и убийце.