Песочный городок

писать главы с жутким похмельем в голове это не самое лучшее, но что делать, когда вдохновение приходит когда ему вздумается. беты пока нет Америка метался по коридору полицейского участка богом забытого Песочного городка. Он бормотал себе под нос что-то невнятное, временами замирая и замолкая, а затем возобновляя свои метания. Периодически он бился головой или кулаками о стену, подвывая, но никто не пытался его остановить. Ни Англия, мрачнее тучи сидевший рядом с женой, у которой вот-вот должна была начаться истерика. Ни Пруссия, тихо матерившийся себе под нос. Островок полного спокойствия в атмосфере всеобщей паники, по поводу ареста Мэтью, составляла Россия. Она не улыбалась, как обычно, но и то, что ее как-то затронули события в гостинице, было не похоже. Анна флегматично наблюдала за Альфредом, положив голову на плечо пруссу. А Артур наблюдал за ней. «Вот и проявляется ее безумие», — думал Керкленд, наблюдая за спокойным и умиротворенным лицом Брагинской, — «Не удивлюсь, если на самом деле все подстроила именно она». Тем временем шел допрос Канады. По всему выходило, что жесточайшее убийство совершил именно он, все улики были против Мэтта. Но он был точно уверен в свой невиновности, на все сто процентов. Тем не менее, доказать свою невиновность он не мог. Язык заплетался от волнения, руки тряслись, а по спине градом стекал холодный пот. Во рту давно пересохло, но воды не давали, очки сползли набок, но скованные руки не давали возможности их поправить. Допрос велся уже на протяжении 4 часов. Копов явно не устраивала позиция канадца, один из них все порывался ударить Мэтью, но второй вовремя останавливал напарника. Служители закона были на взводе, и это почему-то очень насторожило Вильямса. Полицейские волновались явно не из-за того, что на их участке произошло страшное преступление, а из-за того, что Канада не хотел признавать свою вину. Мужчины потели не хуже Мэтта, хотя кондиционер тут работал исправно и выглядели в общем так, словно что-то шло не по точно продуманному плану. В конце концов старший, по видимости, полицейский вышел в соседнюю комнату и, как мог видеть Вильямс через окно между помещениями, долго и нервно разговаривал с кем-то по телефону. Когда же он вернулся, то был гораздо более спокоен и, шепнув что-то на ухо второму копу, повел Мэтью в камеру. Камеры временно содержания находились в подвале полицейского участка. Толкнув Вильямса за решетку, его наконец избавили от наручников. Копы ушли, а Мэтт, потирая затекшие запястья, стал осматривать место своего пребывания. Просторная камера, рассчитанная на временное содержание около 15 человек. Здесь было сухо и душно, вентиляция работала плохо. Ко всему еще и ужасно пыльно. Всего камеры было две. Абсолютно одинаковые, друг напротив друга на расстоянии трех метров. С первого взгляда казалось, что Канада здесь единственный постоялец. На то, что эти камеры небыли рассчитаны на долгое пребывание в них заключенных, указывало отсутствие даже намека на санузел. Примерно через час Вильямсу принесли еду, причем весьма годную и даже еще теплую. Самой большой радостью для Мэтта стал стакан воды, хоть и привкус у нее был очень и очень странный. Быстро расправившись с едой, Канада наконец получил возможность поразмышлять. Он лег на жесткую и неудобную койку и уставился в потолок, еле различимый в полумраке «темницы». Сказать, что ему было плохо, это ничего не сказать. Помимо тысячи чувств разной степени тяжести в нем поселился страх, но страх иного рода, чем боязнь за свою дальнейшую судьбу. Канада весьма ясно осознавал, что, что-то с ним не так. Он не совершал этого ужасного преступления, да, но тогда откуда это выматывающее чувство причастности. Не виновности, а именно причастности? Не из-за того же, что это произошло в его комнате, пока он мирно спал. Мирно спал? Все действительно так? Признайся себе, Мэтт, просто признайся! Признаться. Признаться себе в том, чего не совершал? Глупо, неразумно, но… это навязчивое чувство причастности! Думать о том, что убил человека, но не помнишь об этом, было невыносимо. Мэтью посмотрел на свои руки, на которых все еще была кровь. Кровь симпатичной тетушки Мардж. Канадец скрипнул зубами и резко сел, прислушиваясь. Казалось, в камере напротив происходит какое-то движение. Но Вильямс был уверен, что здесь совершенно один. Спустил ноги на бетонный пол и как можно тише подошел к решетке. В соседней камере было еще темнее, чем в камере Канады, так что разглядеть что-то было трудно, но тем не менее стало очевидно – там кто-то есть. И этот кто-то, кряхтя и что-то невнятно бормоча себе под нос, поднялся со своей койки и подошел к решетке, точно так же, как это только что сделал Мэтт, дополняя это действие лишь шарканьем стоптанных ботинок по полу. Канада нервно вздохнул, зачем-то крепко вцепившись в ржавые прутья. Во мраке медленно вырисовывались черты соседа. И эти черты совсем не радовали канадца. Сухой низенький старик, сгорбившийся и одетый в лохмотья, подошел вплотную к решетке камеры. Черты его лица были столь неопределенными, что запомнить их не представлялось возможным, но именно эта неопределенность позволила Мэтью сразу узнать старика. Сдавленно вскрикнув, он отшатнулся от решетки, а старик криво ухмыльнулся, обнажив гнилые, желтые зубы.