Мелодия дождя

      Тёплый летний дождь. Капли падали на землю и разбивались на сверкающие искры, похожие на озёра в миниатюре, перерастая потом в лужи. Ветер шумел в закоулках и направлял косые струи дождя в сторону прохожих, что спешили по узким улочкам Рима.       Кто-то потерял шелковый платок с золотым шитьём, а где-то дальше уронили надкусанное яблоко, подкинув его пяткой к стене дома. Все так распущенно, но уже привычно, что без подобного уже как-то неуютно.       Мужчина, не замечая легкой мелодии дождя, все продолжал выводить буквы и цифры пером на пергаменте, лишь иногда отвлекаясь и макая перо в чернильницу. Он был сосредоточен, брови немного нахмурены. Казалось, весь мир вокруг него так же замер, как и он, полностью погрузившийся в работу. Если бы он поднял свой спокойный взгляд, то в нём можно было бы увидеть сосредоточенность, выражавшую его любовь к бумагам и прочему письму. Каждое слово задумчиво выводилось его тонкими руками, одновременно проверяясь холодным внимательным взглядом философа. Макиавелли представлял собой некую машину. Он сидел в комнате допоздна, успокаивая всех одними и теми же отговорками. Его скулы были бледны и остры, казалось, что если к ним прикоснуться, то можно либо порезаться, либо разрушить эту обманчивую хрупкость. Он выглядел нездорово, отвергая все дружеские советы даже самого Аудиторе.       „Как же он мерзко и чарующе увлекся этим окном. Вернее, видом из него. Твоя ровная спина так лениво прижата к стене над подоконником. Окно плохо освещено, и лишь твой силуэт, загадочный и устрашающий, виден на фоне окна. Интересно, перестанут ли когда-то очаровательные дамы игнорировать присутствие этого мужчины? Нет! Даже если я сам, стремясь, пасть в благоразумие, в полную сосредоточенность, замечаю твой мечтательный взгляд, направленный в узоры капель на стекле. Капюшон снят, но твои тёмные волосы так аккуратно зачёсаны назад, сверкая заметной сединой возле виска. Временами мне кажется, что и Клаудия мимолетно бросает в сторону этого обманчивого угодника невесомое хлопанье роскошными ресницами!” – Мысли так неожиданно приостановили работу этого холодного мозга, заставив испортить чистый пергамент чёрной кляксой.       Его взор пал на ту самую жертву мыслей. Слегка откинув голову назад, он приподнял тонкий подбородок, разрешая тусклому свету прильнуть к губам, тонким и алым, таким обожаемым. Фиалковые глаза Лиса редко могли отвлечься, когда рядом есть „обожаемый” Макиавелли. Но симфония сегодняшнего ливня так быстро захватила его интерес, избавив вора от повседневной противной ухмылки, несущей презрение и… испуг.       — Сколько можно смотреть туда? Займись делом, Гилберт, — монотонно пробурчал Макиавелли, пытаясь спрятать свой заинтересованный взор.       — Ты ли мне будешь указывать? Я тебе не игрушка… Если Эцио может отдавать мне приказы, то тебя, увы, эта привилегия не коснулась, — проведя тонким изящным пальцем по губам, вор так и не выказал ни злости, ни насмешки.       — Ты пытаешься зацепить меня? Не выйдет… Шавка должна молчать, — протянул философ, отложив перо.       — Если ты про себя, то советую не только молчать, но и не глазеть в мою сторону. Щенок Борджиа, — оторвав фиалковый взгляд от дождя, мужчина прищурился, повернувшись лицом к Никколо. — Интересно, он так быстро взял в плен твою персональ, изменив твои истинные нравы. Эцио б тебя так не заинтересовал…       — Пошел к чертям! — тихо прошипел Макиавелли, поднимаясь из-за стола, на котором царил некоторый беспорядок.       — Идти к тебе? Извини, в планы не входило, — наконец-то усмехнулся вор, отвернувшись обратно к мелодии падавших с небес капель. — Мы разные… Особо ничего собой не представляем, но имеем возможность изменить весь мир. Но… Ты это сделаешь иным путем. Ты плюешь на кодекс.       — Плюю? — Макиавелли старался сохранять спокойный тон. — Ты заблуждаешься. Мои истинные нравы никому не принадлежат, этим показывая то, что я абсолютно чист и не имею никакого отношения к твоим абсурдным подозрениям. А что мы знаем о тебе? Вдруг ты, имея полную свободу действий, возглашая себя истинным ассасином, замышляешь что-то страшное?       — Ха, — нервно растянул губы в улыбке Гилберт, резкими движениями потерев пальцы левой руки. — Ты только и можешь, что вылезать сухим из воды. Я клялся самому Джованни, что не предам Аудиторе никогда в жизни. Их семья подобие настоящей силы и, осмелюсь сказать, тебе ещё далеко до их величия.       — Величие? Жалкое подобие самолюбия. Эцио временами эгоистичен и этим иногда портит все планы.       — Твои планы, Макиавелли? Да им судьба проваливаться, — с усмешкой возразил Ла Вольпе, повернув голову и пересекшись взглядом с Макиавелли.       В руке Лиса блеснула сталь, меняя спокойствие на тёмный огонь в глазах. Но не успел он замахнуться, как кончик меча Никколо уперся в кожу под подбородком мужчины, вынудив того замереть. Макиавелли нервно рассмеялся, не отрывая взгляд от таких необычных и завораживающих глаз. В дрожащем от ненависти голосе Гилберта, которым он заговорил, проскользнули намёки на что-то человеческое, напоминая, что он всё же не лис.       — Убей… Сейчас. Я ведь не успокоюсь, пока кто-то из нас не падет на колени в кровавом обличии, — прошептал Ла Вольпе, сдвинув брови.       — Знаешь, как я желаю этого?.. Но, это шаг, который лишь подтвердит твоё фальшивое мнение обо мне, — хмыкнул Макиавелли, не опуская меч, свободной рукой вертя меж пальцев серебряный метательный нож.       — Мы ведь вместе трусим, — бледно улыбнулся Гилберто. — Я боюсь разочаровать Эцио, а ты не хочешь выдать свою настоящую сущность, — замечая, как философ окинул его оценивающим взглядом с ног до головы, вор отступил на шаг и повернулся к нему спиной, тут же чувствуя, как холодная сталь очерчивает его позвоночник.       — Ты сегодня слишком спокоен, Гилберт. Клаудия подарила тебе прекрасную ночь? — вогнав рапиру в ножны, философ цепкими пальцами схватил руки вора и ловко прижал искусника к стене. Он надавил на спину Лиса, другой рукой жадно вцепился рукой в кисти вора, такие тёплые и нежные, как ему показалось. Неудивительно, что женщины всегда удовлетворены его ласками.       — О, мой друг, если я расскажу, ты меня точно подкараулишь и убьёшь, — ведясь на жалкое доминирование философа, вор еле заметно дышал в тёмный камень, морщась от неприятного давления в районе груди. — Думаешь, это не повторится?.. Макиавелли, отпусти. Ты показываешь себя не с самой лучшей стороны, поверь. Сейчас ты не тот мальчик, который имеет всю полноту власти. А пешка… Пешка, как и я… Как Бартоломео… Клаудия… Эцио… В мире больше нет королей. Истинные правители гниют в преисподней за свои ошибки. Я проиграл физически, ты проиграл морально. Да, друг мой?       — Пешка лишь пытается навязать мне свое мнение. Не пытайся, — мгновенно выпустив руки вора, Макиавелли впервые глянул в окно, заметив причудливые узоры дождя на стекле.       — Хватит. Ты никогда не поймешь, что такое „равенство”. И не признаешь, что ты — предатель, — Ла Вольпе накинул капюшон, скрывая лицо в тени.       Дождь шел. Эцио успел побывать на Тиберине, как обычно завалив своих друзей работой. Ла Вольпе, сидя на окне, так и продолжал смотреть на дождь, согревая в объятиях Клаудию, до ужаса счастливую. Взгляд его был рассеян, а слух улавливал скрип пера по бумаге, догадываясь, как ненавистный взгляд философа прожигает его затылок.