Мелодия дождя

      Как можно оторвать глаза от красочного ливня? Благодаря ему душу заполняет умиротворение, создавая защиту от внешнего мира с его несовершенствами и проблемами. Обычно люди не замечают этой красоты, находя лишь пустоту в этих хрустальных капельках, что так быстро падают на землю, разбиваясь, словно несчастный лебедь, поющий свою последнюю песнь.        «Твое перо сбивает с толку. Ты так напряжен, что где-то внутри рождается желание снять с тебя эту маску серьезности. Я-то знаю, что это именно маска. Пергамент мнется под твоим локтем, Макиавелли. Ты что, не видишь, не чувствуешь?.. Да что ты можешь видать? Лишь свой нахальный нос, лезущий не в свои дела. Ты выводишь меня из себя, словно голодного пса. Ты кость, которую я желаю больше всего, но… Но мы пешки. Давно уже играющие фигуры. Или ты слеп?» – разрешая теплым женским рукам бегать по своей груди, размышлял вор, стремясь, наконец, добиться исчезновения этой персоны, сидящей за столом, заваленным бумагами.       Лис попытался вернуться мыслями обратно в помещение, но так и не поборол свой гнев, чувствуя себя словно в некой клетке. Его ждет такая же бумажная работа, долгая и напряженная, но Ла Вольпе не страшно упустить несколько часов в объятиях этой девы, что так назойливо нежится в его руках перед сосредоточенным философом, иногда заставляя того незаметно краснеть. Вору совершенно плевать на Макиавелли. Склоняясь к её губам и шее, Гилберт дарит девушке поцелуй за поцелуем, зная, что Макиавелли смолчит перед Аудиторе старшим, осознавая последствия.       – Прошу прощения, но в борделе немного больше места для… Ну вы поняли, – сдержано выразился Макиавелли, склонившись над свитком.       Оторвавшись от сладких губ, вор лишь негромко усмехнулся, иронично подняв брови.       – Не смотри, – легко сказал он. – Ты ведь умеешь правильно вести себя в подобных ситуациях, мой друг. Тем более, остаться здесь было желанием синьоры Аудиторе.       – Ну, вы имеете риск попасться на глаза Эцио. Думаете, он будет рад этому уж слишком неожиданному повороту? Вольпе, ты меняешь женщин, как перчатки, – бросил философ, недовольно хмыкнув себе под нос, поднимая взгляд на бледное лицо вора, замечая, как он облизывает алые губы, утонченно причмокивая ими.       – Ты действительно так хорошо знаешь меня? – протянул Гилберто. – Кажется, я довольно хорошо скрываю свою личную жизнь… Ну да, Фаустина. Но, увы, моё желание было куда меньше, – словно разговаривая сам с собой, произнёс Лис, замечая заинтересованный взгляд Клаудии, в котором мелькали искорки смеха. – Ну, это было давно. Да и какая разница, Макиавелли? Снова пытаешься вывести меня?       – Вернее, избавиться, – прищурился тот. – Ты мешаешь мне работать. Тебе Эцио что, не дал задания?       – Не дано мне быть таким трудягой. Люди, что спят и думают о работе, долго не живут. А наслаждения? Чего стоит вся наша жизнь без блаженств и услады? Не перепробовав всю сладость бытия, нам не светит внутреннее умиротворение, – прищурился вор, ожидая мерзких опровержений, которые вот-вот сорвутся с тонких уст.       – Сам говорил, что мы абсолютно разные. Я бы мог сказать, что ты создан для свободы, как дикое животное, но твой ум… Он сбивает с этой ошибочной мысли. Твоя любовь к Данте, книги в твоем доме. Пристрастие к Вергилию. Цитаты из Гомера.       – Книга – место где, углубляясь, можно потеряться в реальности. А я отчасти потерян. Но вот ты и вовсе не видишь действительности. Отвлекись хоть на денёк, мой друг, – любуясь женскими пальчиками, пробубнил Лис, позволяя себе немного отстраниться от сеньоры Аудиторе и спрыгнуть с подоконника.       Его глаза сверкнули загадочной лукавостью, как только он дотронулся до острого плеча философа, неспешно ведя пальцами к тонкой шее. Никколо было неприятно. Мужчина поморщился от нежных касаний, нервно ерзая на стуле. Макиавелли испытывал мимолетное блаженство, даже негу, но разум не давал философу возражать представлению об этом соблазнителе. Ненависть – слишком банально, в чём-то просто, но куда интереснее послушать змея и поддаться искушению. Ненадолго. А он продолжает душить своим тёплым и спокойным дыханием, сушить горло приливами переживаний.       – Этим жестом ты хочешь доказать свою правоту, завлекая меня в свои грязные игры? Вор, ты – беспощадный деспот, не любишь проигрывать. Интересно… Человек, что бредит равенством, сущий доминант. Это ведь так? – наиграно пропел Макиавелли, стараясь избежать румянца и сохранить ровный голос.       – А вдруг это представление тебе понравится, ммм? Хочешь вина? Может девушек из борделя? – приблизившись губами к уху Никколо, тот наигранно причмокнул, превращаясь в того самого змея-искусителя. – Мне бы тебя напоить!.. Вдруг твой сладкий язык, что связан ложью, распустится. Я ж ведь только этого хочу. Желаю увидеть чёрта в одеянии. А в этом поможет лишь крепкая выпивка, – он прищурился, немного отстранившись.       – Ты глупишь. К черту тебя и твоё вино. Пытаешься сделать из меня предателя… Столько лишних слов и мыслей. Но предоставь хоть одно крохотное доказательство, Вольпе.       – Осень на Тиберине, – сорвалось с уст у вора быстрее, чем он опрокинул чернила на всю проделанную работу философа.       – Мы все выяснили. Эцио посчитал мои действия верными и дальновидными. Втереться в доверие врага…       – Эцио не знал, – отрезал вор, обойдя кресло. – Но из-за этого страдали невинные люди, по твоему приказу. Всё закончилось, но тебя продолжают после этого уважать…       – А ты завидуешь, Вольпе! – не выдержал Никколо, повернув голову, после чего глубоко вздохнул, мгновенно успокаиваясь.       – О, Боги, избавьте меня от желания и вознаградите терпением… Думай, прежде чем говорить, если ты такой умный. А если у тебя нет сил шевелить язычком и отвечать на мои фразы, молчи и слушай, Макиавелли! – рыкнул вор, заметив абсолютную выдержанность оппонента. Он лишь прикрыл глаза и устало потер виски указательными пальцами.       – Не будь последней свиньей, – начал он, прямо взглянув в глаза Вольпе, – иначе кончик моего меча почувствует всю мягкость твоей бледной кожи, пахнущей фиалками и уличным дождем. Твои обвинительные речи для меня пусты, как чаша с вином у квирита. И не смей мне мешать, иначе почувствуешь мою доминирующую особь.       Чернила покапали на пол, немного правее ноги Макиавелли, терпевшего над своей головой соблазнителя, что так противно касался его волос. Пошлость, пролетавшая в жестах вора, забавляла Аудиторе, которая прикрывала тонкими пальчиками губы, на которых играла улыбка.       Каждая фраза с уст Лиса находила своё отражение во взгляде философа огоньком злости, что постепенно перерастал в пламя ненависти. Так легко сорваться. А он и хочет завладеть его слабостью, увлеченно наслаждаясь вкусом победы. Лис снова склонился к уху Макиавелли, шепнув что-то несуразное, от чего мыслитель лишь резко вздохнул, толкнув Вольпе в грудь.       – Ну же, освободи зверя внутри тебя, – с насмешкой произнёс Вольпе, но увидев холодный взгляд, на секунду замолчал. – Чёрт, у меня почти получилось тебя вывести, – хмыкнул он, обойдя вокруг письменного стола, пододвинув тонким пальцем кучку бумаг, что листвой свалились вниз, укрывая тёмный пол.       – Даже если ты продолжишь это издевательство, я спокойно буду переписывать всю работу. Может, с каждым разом она будет выходить лучше. Разумнее будет промолчать, Гилберто. Тебя ждут женские утехи. Поспеши, – в последних фразах он позволил себе добавить в голос иронии.       – Скука! – вздохнул вор, оперевшись руками на столешницу. – Ты представляешь собой механизм. Однообразный и неинтересный. Вот почему так тяжело предоставить какие-либо доказательства. Но ты больше не поддерживаешь братство. Чезаре пригрел тебя у себя на груди.       – Снова переходишь на эту бессмысленную тему, Вольпе. Советую молчать, – покачал головой Макиавелли.       Пересекшись с яростным взором вора, он переборол себя и ухмыльнулся, когда тёплая ладонь демонстративно одарила его жесткой пощечиной. Сколько можно было прочитать в этом ударе: злоба, зависть, обида. Вольпе впервые поднял руку так ожесточенно, плюнув на присутствие Клаудии, подавившей вскрик от произошедшего.       Он проиграл? Да. Показал свою несдержанность на глазах у оппонента, чем опустил свою честь на ступень ниже. Но на лице читалось блаженство. Удовлетворение мелькало в фиалковых глазах. А Макиавелли молчал. В его ушах гулко стучало сердце, желая отмщения. Он зажмурил глаза, ожидая чего-то большего. Но Вольпе уже ушел, покинул эту комнату ради любимой мелодии дождя.       Чернила никто не вытер. Бумаги, цепляясь друг за друга, продолжали укрывать холодный пол. А Макиавелли глядел в окно, пытаясь прислушаться к шепоту уличного ливня.