Вольно, генерал II: Моя утренняя звезда

      Люциан походил на одну из тех мраморных статуй, что держали на своих плечах своды огромного храма. Такой же бледный, безжизненный, с застывшей на лице скорбью. Известие о смерти отца стало ещё одним ножом в спину. Казалось, он всех переживёт. Стиль жизни такой, что генерал должен был сыграть в ящик раньше него. Но ироничная судьба решила по-другому.        Моргенштерн надеялся, что смерть Кальцифера — последний его повод для визита в храм для погребений. Что он долго не увидит эти, стоит признать, великолепные витражи ручной работы с библейскими иллюстрациями тех моментов, где присутствовал Люцифер. Что не почувствует запаха раскуриваемых благовоний. Не увидит собственного отражения в надраенном до зеркального блеска мраморном полу. Не станет сидеть на одной из скамей, чтобы иметь возможность смотреть, как будет сгорать тело Легиона и превращаться в пепел. Нет, под саркофагом, конечно, ничего не будет видно, но воображение жестоко. Возможно, если бы имелись деньги, Люциан бы воскресил его. Цена бессердечно огромная.        Полумрак и инфернальные звуки органа окутывали Люциана подобно покрывалу. Он чувствовал себя призраком, незримым для всех остальных, кто пришёл почтить память Легиона. К нему никто не подходил, видимо, настолько ужасно генерал выглядел со стороны. Кровь отлегла от лица и пальцев рук — ладони у мужчины ледяные. Он пытается согреться, но то ли в храме слишком холодно, то ли пока рано наслаждаться теплом.        Орган неистовствовал. Огромное чудовище из сотен труб разной величины подчинилось подобному же себе монстру. Над саркофагом с телом Легиона возвышался дьявольский инструмент, за которым сидел Молох. Его пальцы умело управлялись с могучим владыкой храма. Главнокомандующий играл — и сливался с органом. Они были одним целым. Создавалось впечатление, что Молох всегда был призраком этого исполинского мраморного сооружения со страшным обитателем внутри, чудовищем, подчиняющимся лишь знающему демону. Люциан и не догадывался о такой стороне личности Молоха. С каждым разом главком открывался для генерала по-новому.        Сейчас это был богоподобный и мятежный дух, нашедший себе пристанище в облике органиста. Раны на лице и половине головы, оставшиеся от гнуса Вельзевула, Молох прикрыл белой маской. В ней и в смокинге, он превратился в героя викторианского мистического романа.       Люциан поднимал взгляд наверх, на орган, расположенный на втором ярусе, посередине витражей, окутанный светом, и испытывал эмоции одну за другой. Божественный трепет от стремительно меняющихся звуков, волнение, воодушевление, желание вскочить и вспорхнуть вместе с мелодией ввысь, раствориться в ней. Слёзно коснуться губами пальцев играющего. Ужаснуться тому, насколько хорошо органист и инструмент слились друг с другом.       Моргенштерн жил вместе с переливающейся дьявольской мелодией, пронизывающей храм, его пульс отзывался на мажорные ноты, душа стенала под песню механического монстра на поводке Молоха. Непонятно, кто первым придумал орган, бог или дьявол, но одно известно точно: звуки рождались даже не в мире демонов. Настолько чужие и непонятные, они ужасали и восхищали, заставляли плакать и смеяться.       Только жестокий и кровавый тиран и безумец мог подчинить себе это существо. Люциан испытывал ужас и восхищение. Разница между ним и Молохом стала ещё более явной. Главнокомандующий берёт своё начало ещё с древних языческих времён, когда властвовал Хаос. Возможно, поэтому ему так легко и приятно разговаривать на языке инфернального и красноречивого органа. Их обожгли одни и те же боги. Моргенштерн ощущал себя потерянной душой перед лицом страшного судьи. Сила и воля, которых оказалось достаточно для подчинения инструмента, казались невероятными и притягательными. Ужас и обожание.       Широкая и прямая спина, медленно перемещающиеся руки. Огромный и устрашающий силуэт, падающий на саркофаг Легиона. Люциан не проронил ни слезы, поскольку не хотел терять остатков достоинства. Слёз матери и сестры должно было хватить и без него. Анри пусть и недолюбливала мужа, однако всерьёз никогда не желала ему смерти. Люциста в восхитительном платье из чёрных кружев походила на несчастнейшую из вдов. Моргенштерн так и не понял, искренна ли она в своей скорби. В конце концов, она до сих пор не простила ему заведение для благородных девиц.       Йенс и Слайз стояли у дверей храма, сложив руки на груди, и иногда тихо о чём-то переговаривались. Люциан порой слышал отрывки их разговора, когда пытался заставить себя держаться. Не давать воли чувствам. На это ему дополнительной силы придавало присутствие Газаля, которого он до сих пор считал убийцей Кальцифера. Какого чёрта этот наглец здесь забыл? Как он смеет вообще приходить сюда?       Помимо знакомых, присутствовало много и тех, кого Люциан не знал. Они сидели поодаль от него, будто считали прокажённым. Генерал бы с удовольствием с ними согласился, ведь у кого ещё в такой короткий срок умирает сразу два родственника? Жаль, но смерть действительно не заразительна. Моргенштерн осматривал многочисленных демонов, якобы знавших его отца, и испытывал потаённое отвращение. Они не понимали, что это не какой-то светский раут, отличающийся лишь чёрным цветом. Это личная трагедия, это траур, до которого им на самом деле не было дела. Они не имели права смотреть на скорбь Люциана — ещё одна причина держать чувства при себе.       Если бы Моргенштерн поднялся и выглянул в окно, он бы увидел множество солдат, выстроившихся ради того, чтобы отдать дань памяти Легиону. Огромнейшее войско, снаряжённое чёрными знамёнами. Цвет Инферно. Цвет возрождения. Он не умер, он просто стал частью нас всех. Вернулся туда, откуда нас вытащил Люцифер. Его тёмное дыхание. Но Моргенштерну было плевать на эту философию. У него умерли брат и отец. Кто дальше? Сестра? Мать? Он сам? Люциана мучила навязчивая идея о том, что стремительно вымирает его семья. Связано ли это с Молохом? Может быть. Главнокомандующий косвенно причастен ко всему, что происходит в жизни генерала. Кальцифера убили при нём. Легион погиб, по словам Молоха, потому, что его задел Вельзевул. Могущества князя тьмы хватило, чтобы уничтожить одного из лучших командиров одним ударом. И снова фигурирует Молох! Моргенштерну не хотелось развивать эту мысль: она произрастала из недр сознания сама.       Спасал тот факт, что Молох и сам чуть не погиб, когда решил отбить обратно свои владения, предъявить права на то, что считал собственностью. Так обычно и бывает: главнокомандующий объявляет нечто своим, а после — идёт к нему напролом. Люциан до сих пор отчётливо помнил чёрную дымку, скопившуюся в уголках рта Молоха. На несколько секунд, но он был мёртв. В нём не было жизни. Он не мог открыть глаз и заговорить. Ничего. Абсолютно мёртвое, пустое тело, ни на что не способное. Молох, его Молох был не здесь. На несколько секунд, но главнокомандующий покинул Люциана. А если бы удача не улыбнулась генералу? Если бы Молох погиб тоже?       От этой мысли Люциану стало смертельно тоскливо. Если бы Молох погиб, тот бы при всём желании не смог его вернуть: такое никакому демону его уровня не под силу. Генералу захотелось подняться на второй ярус, обнять мужчину сзади и тихо попросить больше так не рисковать. Но Люциан понимал, что Молох на это ни за что не согласится, потому что война — его невеста. Как запретить яблоне цвести и плодоносить, дождю — идти, живым — умирать. Зыбкость окружающего мира пугала генерала до дрожи, тоска по ещё не случившемуся застелила разум. Моргенштерн поднялся со скамьи и со слезящимися глазами зашёл за колонну.       Вообще, непонятно, почему Молох изъявил желание быть органистом. Может, это был такой способ загладить вину?       Генерал торопливо вытирал слёзы и старался шмыгать носом как можно тише. Мелодия органа будто в секунду стала мягче и тише. Молох находился далеко, но словно чувствовал, что его Люциану плохо. Нотки запрыгали игривые и лёгкие, тихие и ненавязчивые, чтобы снять с Моргенштерна груз ужаса и неизвестности. Моргенштерн поднял голову и с благодарностью посмотрел на жуткий силуэт главнокомандующего. Неожиданно тот обернулся, и Люциан увидел, как блеснули золотистые глаза Молоха во мраке гиганта. Расчувствовавшийся, генерал поцеловал кольцо на безымянном пальце.       «Я люблю тебя», — одними губами прошептал Моргенштерн.       Суицидальное желание продолжать находиться подле Молоха. Окрылённый, Люциан стоял и безотрывно наблюдал за тем, как играет Молох. Как мягкая мелодия ласкает слух и заставляет ненадолго забыться, успокоиться. Сколько ещё загадок таится в нём? Сколько силы?       Тихое шуршание платья Люцисты вывело Люциана из транса.       — Как ты? — шепотом спросила сестра. — Выглядишь ужасно, — она подошла и вытерла мужчине глаза тёмным платком.       — Чувствую себя так же, — мрачно усмехнулся генерал, с лаской глядя на сестру, понимая, что может случиться так — и её не станет.       И всего не станет. Он останется один, погружённый во тьму. Не будет ничего и никого. Только он и смерть.       — Молох замечательно играет, — улыбнулась Люциста, надеясь поднять брату настроение. — Тебе очень с ним повезло. Кто знает, как сложилась бы наша судьба, если бы не он.       Моргенштерн приложил руки сестры к своим щекам.       — Ты считаешь его нашим благодетелем? После всего?       — Благодаря ему мы второй раз проводим эти пышные похороны. Благодаря ему у меня, у Слайза и Йенса есть отличная работа. Благодаря ему в Аду спокойно и стабильно, насколько это может быть возможно. С ним мы все в безопасности, — проникновенно, с искренней верой в свои слова выпалила Люциста.       — Он чудовище, — горько возразил Люциан.       — Хочешь сказать, все остальные — праведники? Нет, — Люциста заулыбалась и покачала головой. — Эту безумную колесницу может хорошо вести только сумасшедший. В таком случае лучше быть в милости, с чем нам и повезло. Я и мечтать о таком не могла.       — Так же ты можешь сказать и о смерти отца, — с ноткой цинизма в голосе заметил генерал.       — На мои похороны он бы даже не пришёл… — фыркнула Люциста, но тут же стала серьёзнее, когда заметила, что Люциану эта фраза показалась очень неприятной. — Тише, Лю… Если ты будешь так киснуть, мне придётся забыть, что мы враждуем, и успокаивать тебя. Ну же, всё не так плохо. Мы избавились от слабейших и ужаснейших членов нашей семьи. Конечно, они семья, но семью не выбирают. Считай, что мы просто избавились от сорняков.       — Я любил их. Кальцифера и отца, — убито произнёс Люциан. — И ты, я думаю, тоже.       — Они были не самыми замечательными демонами, милый, — сочувственно прошептала Люциста. — Идеализируя их, ты делаешь себе только хуже. Твоя жизнь на подъёме! Молох — тот, кто тебе был, есть и будет нужен. С ним тебе нечего бояться. Чёрт возьми, да он с того света вернулся! — тут девушка ехидно улыбнулась. — Может быть, потому, что не хотел оставлять тут кое-кого одного.       Моргенштерн невольно улыбнулся. Никто не отменял того, что Молох за несколько секунд воскрес — и лишь потому, что знал: оставлять Люциана нельзя. Эта мысль отогрела генерала, и он благодарно поцеловал сестру в щёку.       — Спасибо, Лю, — поблагодарил он. — Мама сильно переживает?       — Несмотря на то, что она давно нашла себе любовника, да… Хотя они наконец-то смогут пожениться, и у нас будет отчим, — пожала плечами Люциста, приложив пальцы к губам. — Видишь, смерть — не всегда плохо.       — Всё равно это ненормально, — спокойно возразил генерал. — Демоны не должны вымирать, как мухи. Как-то слишком плохо складываются обстоятельства. Слишком много смерти для тех, кто считается бессмертным.       Люциста нехотя кивнула.       — Спорить не стану. Это ещё не начались массовые казни предателей. Опять соберутся все бонзы ради массового кровопролития.       — Да? — очнулся от мыслей Люциан. — Я не думал, что Молох станет устраивать из этого представление.       — Для него это сладкий час расплаты, — улыбнулась Моргенштерн. — Ты будто не знаешь его. Уверена, он ещё прикажет собрать всю кровь и наполнить ему в ванную.       — Отпуск что ли взять, — вздохнул генерал и потёр лоб.       Сестра усмехнулась, сложив руки на поясе.       — И как он только терпит возле себя такого неженку? Крови испугался, ха! — она махнула кружевным чёрным веером перед лицом брата.       — Просто это кажется мне немного лишним, — Люциан засунул руки в карманы. — Впрочем, пусть будет так. В конце концов, надо, чтобы все учились делать ставки на победителей с первого раза.       — Вот, — кивнула Люциста, — вот теперь ты говоришь, как генерал! А то ишь! Расклеился он тут!       — Рад видеть тебя такой цветущей, — с нежностью заметил Моргенштерн. — Остальные присутствующие наводят на меня только тоску. Они даже не знали отца, но зачем-то пришли.       — Этикет, мой милый, э-ти-кет! — промурлыкала Люциста. — Возможно, ты где-то о нём слышал. Но точно не в этом своём штабе. Не канцелярское слово и даже не военное.       — Я тебя понял, — вздохнул генерал.       Через несколько минут объявили о сожжении тела. Все замолчали. Орган вновь обрёл силу и разыгрался во всю мощь. Казалось, сама смерть с сардоническим смехом вальсировала по зале, распространяя отвратительный запах жжёной гнилой плоти. Кружилась в пленительном танце, подыскивая себе кавалера. Бросала беглые взгляды то туда, то сюда, но ни кого так и не призывала. Играла и наслаждалась собой. Кокетливая и одинокая, жуткая и объявленная неприкасаемой. Чудовищная и восхитительная смерть. Может быть, Молох посвятил этот отрывок именно ей — старой и приятной знакомой.