*_alinovsky_ — фото Лили в метро*
Саша зевнул так, что едва не потянул челюсть, инстинктивно повторив за зевнувшей напротив Лилей. Уставшая, с поникшими плечами, она клевала носом, тщетно пытаясь не задремать. На Сашином плече, пристраиваясь так, чтобы в висок не давила выпирающая кость, поерзала Инга. На секунду открыв глаза, она увидела в отражении напротив зевающего Сашу и тоже сладко разинула рот. Встрепенувшаяся вдруг Лиля по-птичьи оглядела пустой вагон, словно не понимая, где находится, задержала взгляд на дрыхнущем на дальнем сиденье Матвее и опять зевнула. Круг замкнулся. Саша проморгался, присматриваясь к карте станций — ехать было еще долго. Радовало, что пунктом назначения была Библиотека, хоть им и улыбалось еще около часа топать по подмерзшей дороге навстречу холодному рассвету. Подозревая, что Инга устала настолько, что даже не сможет быстрее ветра добежать до общаги, прихватив с собой Лилю, Саша потыкал ее в плечо. Девушка, провалившаяся в сон за несколько секунд, даже не отреагировала на него протестующим мычанием. Ночные смены не любил никто, но, неожиданно для себя, Саша нашел в них странное очарование. Каждую неделю в одну и ту же субботнюю ночь они возвращались из центра домой проложенной в лесополосе дорогой, и Саша замечал, как с каждой неделей заря приходит все раньше, земля оттаивает, а их одежда становится легче. Вечно мерзнущая Лиля в эту ночь, довольно холодную для внезапно снежного конца апреля, даже надела юбку. Подумав, что на поверхности их ждёт уже светлое небо, предвещающее май, в котором из метро их будут встречать утренние соловьи, Саша устало усмехнулся и достал телефон. Отоспавшаяся Лиля, только после обеда выползшая из комнаты, смущенно упрашивала его удалить фотку, которая почему-то показалась ей ужасной. — Брось, Лиль, ты здесь такое солнце, — пробурчала Инга, доедая свой трехчасовой завтрак на кухне, куда проверившая ленту инстаграма Лиля примчалась в поисках Саши. — У тебя в инсте ни одной фотки с лицом нет, так пусть хоть у Саши будет. — Ну она же… — Что? — Страшная, — Лиля опустилась на табуретку. — Я там опухшая и сонная… — Нет, — перебила Инга. — Ты там живая. — Если я и вправду так выгляжу в жизни, то как вы вообще со мной общаетесь? — смущенно пробормотала девушка. — Ну хватит! — Инга бросила ложку в жалобно звякнувшую тарелку. — Ты красивая, ясно? Хватит уже себя стесняться! Лиля покраснела как маков цвет. Улыбнувшись, Саша пододвинул к ней пакет молока и коробку разноцветных кукурузных хлопьев.~~~
*shelkovits — фото Лили и Инги*
— Так, иди сюда, — Инга распахнула объятия. — Че ты расклеилась? Лиля шмыгнула, не трогаясь с места. — Пошел он со своими методами, — прогнусавил Матвей, ощупывая нос. Саша зыркнул на него, и Корецкий поспешил уточнить: — Препод, а не ты. Хотя ты тоже тот еще… — Ну, кто? — с вызовом задрал подбородок Алиновский. — Я правда не могу с тобой драться, — пробормотала Лиля. — Я не могу даже представить, что могу сделать тебе больно. — Я же тебе сделала! — Инга заглянула ей в лицо. — Неужели у тебя нет ни капли желания врезать в ответ? Лиля помотала головой, пытаясь сглотнуть застывший в горле комок слез. — Ой, бабы… — Матвей проигнорировал Ингу, посмотревшую на него с таким же лицом как Саша, и вальяжно развалился на подоконнике. — Лишь бы сопли развести. Инга порывисто обняла подругу, привлекая ее к себе. — Сейчас ты соберешься, мы пойдем в зал и надерем друг другу задницы так, чтобы препод офигел от увиденного, — убежденно зашептала она, прижимая Лилю к себе сильнее. — Давай, Чудо-женщина, я в тебя верю. — Нет, Инг, я не смогу, — слезы хлынули рекой, и Лиля почувствовала, что окончательно утонула в жалости к себе. Всхлипывая, она отстранилась. Саша сделал Инге какой-то знак, и та выпустила девушку из своих крепких объятий. — Ой, ну и пожалуйста, поплачь, — расстроенно пробормотала Инга. — Но завтра я приду за тобой и уволоку на тренировку, поняла?~~~
*скетч от Афрыча*
— Ха, вы видали? Нет, вы видали это? — Тамара, всегда появлявшася неожиданнее, чем сессия, объявилась в комнате Снежаны, Ядвиги и Инги, держа телефон перед собой как олимпийский факел. Девушки аж вздрогнули от треска двери о стену. Невозмутимая Яда, посмотрев на механические часы, стоящие на прикроватной тумбочке, молча поднялась, заправила кровать, взяла полотенце и прошествовала мимо Тамары в ванную, мельком взглянув на то, что та хотела показать. — Эй, Яд, тебе че, не интересно? — Предсказуемо, — отозвалась из коридора та. — Концовка слита. Снежана перевернулась на другой бок и страдальчески вздохнула, натянув одеяло на голову. — Что там? — Инга в мгновение ока оказалась возле Тамары — ее подлетевшее покрывало мягко упало на кровать, пока Шелковиц уже жадно разглядывала дисплей Тамариного телефона. Бесцветные брови по мере осознания увиденного медленно поползли вверх. — Да ладно… — Не, ну ты понимаешь? — Тамара аж подпрыгивала на месте, закусывая губы. — Да ладно! — закричала Инга. — Да быть не может! — Че за ор с утра пораньше? — в дверях показалась Рита с торчащей изо рта зубной щёткой. — Ядвига сказала, у вас тут праздник. За её спиной выросли фигуры оживленно о чем-то беседовавших Сафьяновой и Луневой — взмокших и краснощеких, но так и лучащихся крепким, закаленным спортом, здоровьем. — Набегались, спортсменки? — Тамара протянула девушкам телефон. — Полюбуйтесь! Рита, Женя и Зоя одновременно склонились к экрану. — А, мы это только что видели, — Зоя безынтересно махнула рукой. — А, ну да, конечно, ничего такого, — передразнила Тамара, уперев руки в бока. Инга, отобрав у нее телефон, начала расталкивать невыспавшуюся Снежу, которая, видимо, единственная желала остаться в неведении, отмахиваясь от настырной однокурсницы. В глазах Жени отразилось какое-то лукавство, и та подавила смешок, переглянувшись с замершей Ритой. Та, свирепо что-то обдумывая, медленно вынула изо рта щетку, крепко стиснув ее в побелевшем кулаке. — Нет, ну я подозревала, — наконец, изрекла она. — Но чтобы они реально у всех под носом развели в той комнате голубятню… — Инга, ты видела? Ты видела? — донеслось издалека. Девочки в дверях расступились, пропуская влетевшую в них Лилю, прижимающую к груди телефон. Она оглядела собравшихся и ойкнула: — Все уже в курсе, да? — Ага, — кивнула Женя, обеспокоенно покосившись на Вольнову, взгляд которой замер в одной точке. — Некоторые не могут отойти от шока. — Да ладно, какого шока? — фыркнула Инга. — Это и так давно понятно, просто нужно было дождаться, пока Варчук окончательно спалится. — А го посмотрим, — Леска пихнула ее под ребро. — «Двенадцать минут», — прочитала Лиля, заглянув в телефон. — Зная Антона, он сто процентов даже не удосужился одеться, — вставила Женя. — Вы могли спугнуть их своими воплями, — заметила Рита. — А ну, разойдись. Женя и Зоя послушно расступились перед Вольновой, решительно направившейся в сторону последней комнаты в коридоре. Обменявшись взглядами, Тама, Инга и Лиля сорвались с места, догоняя ее. Они застали ту же самую картину — Лиля даже поразилась, насколько зрелище совпало с тем, что она, не желая себе сама признаваться в этом, представила в голове, когда увидела в сторис Инстаграма новую фотографию Антона. Все привыкли к тому, что в ленте каждое утро встречает его новое селфи, большинство их которых он, с появлением временных фотографий, стал кидать не в профиль, а выставлять всего на двадцать четыре часа. Лиля до сих пор помнила, как ругалась на него Рита, сетовавшая на то, что Варчук загаживает ленту. Вольнова вообще стояла на страже его вкусов в фотографии — доказывая, что большинству его подписчиков насрать на то, где Антон находится каждую секунду времени, она мерила комнату шагами и угрожающе размахивала обломком селфи-палки, которую сама же когда-то и сломала, заявив, что это «полный зашквар». Антон просто любил фотографировать себя. И людей. Но себя всё же больше. Наверно, именно поэтому на своем утреннем селфи у окна он не обратил внимания, что на заднем плане из-под одеяла торчат ноги и всклокоченные рыжие волосы. Увидев ворвавшихся в комнату девчонок, Варчук разинул рот. С публикации взбудоражившей всю общагу фотки не успело пройти и пятнадцати минут, а он все так же стоял у распахнутой оконной рамы -видимо, залип, проверяя все свои соцсети. — Ага! — воскликнула Инга, подскочив к его кровати, где под покрывалом виднелся человеческий силуэт. С размаха шлепнув по нему, она удивленно ощупала сдувшееся одеяло, а потом и вовсе скинула его с кровати. — Чем обязан? — лучезарно улыбнулся Антон. — Где? — Рита надвигалась на него как ураган. Не попятившись, Варчук шагнул ей навстречу, чтобы не позволить оттеснить себя к подоконнику. — Вы кого-то ищете? — невинно отозвался он. — Но фотка… — Тама растерянно включила телефон, чтобы обнаружить в его сторис пустоту. Упорно потыкав в неподдающуюся иконку его профиля, она подняла глаза. — Ты удалил! Даже вчерашние! А я не успела заскринить! Издав горестный крик, она вылетела в коридор. Растерянная Инга обшарила комнату и тоже скрылась. Лиля последовала за ней, задержавшись в дверях, чтобы посмотреть на сломанную щеколду открытого нараспашку старого окна. Антон поймал ее взгляд и подмигнул. Романова, догадавшись, кивнула ему с такой серьезностью, словно поклялась унести открывшуюся ей тайну с собой в могилу. — Я тебя предупреждала, слышишь? Я тебе говорила, что если ты задумал с ним глину месить, то делай это не здесь, — Рита была зла не на шутку. — Я сделала вид, что поверила, когда ты сказал, что сломал щеколду сам. Через три дня ты выложил его сраную задницу в окне. — Рит, остынь… — Потом ты сказал, что если у вас что-то и будет, то точно не в этой комнате. И опять спалился через три дня! Тебе верить вообще можно? — она угрожающе поднесла палец к его лицу. Будь на Антоне одежда, она давно схватила бы его за ворот. Осознание того, что Варчук в своей комнате, которую он когда-то делил с Владей, занимается всякими непотребствами, выводило ее из себя. — Больше не повторится, — тихо сказал Антон, знавший, как нужно успокаивать подругу. — Я понимаю, сколько для тебя значит эта комната. — Я надеюсь, — сердито бросила Рита и быстро вышла, громко хлопнув дверью — Она свалила? — послышалось из-за окна. — Да, — вздохнув, Антон еще раз проверил инстаграм на отсутствие улик. — Спускайся. — Я подозревал, что когда-нибудь твоя рожа тебя ослепит настолько, что от внезапного каминг-аута охереет вся Библиотека. Матвей приземлился на подоконник, спланировав с уступа над окном, и кинул на пол свою одежду, которую несколько минут назад пришлось в срочном порядке собирать по всей комнате. — Ну ты и дебил, Антон.~~~
*lunevajenya — фотка стадиона*
Женя приходит сюда почти каждое утро. Иногда вдвоем с Зоей, если та присоединяется к ней для утренней пробежки, но чаще — одна. Стадион хиреет на глазах. Отремонтированный в начале нулевых, спустя годы он представляет собой печальной зрелище — разбитые лавки и изрытая ямами беговая дорожка, вытоптанная до проплешин трава на футбольном поле и ржавые вышки с разбитыми прожекторами. Пятнадцатилетняя Женя скрывалась здесь от ответственности, груз которой становился все тяжелее для неуверенного в себе, заклеванного ровесниками подростка. Когда сходил снег, она хотя бы раз в неделю старалась запрыгнуть в автобус, который привозил ее сюда, на окраину Москвы. Успокаивая себя тем, что она все равно занималась бегом, хотя и прогуливала занятия в спортивной школе, Женя училась избегать неудобных вопросов родителей и тренеров, взволнованных очевидным охладением их любимицы к бегу. Она ненавидела соревнования. Спорт был нужен ей не для того, чтобы доказать силу духа себе самой, а не кому-то другому, не ради золотых медалек, связка которых позвякивала, когда к ней прибавлялась очередная. Женя давно смирилась с мыслью, что мир не стоит того, чтобы ему что-то доказывать. Здесь, между заросшим полем, лесополосой и трущобой из панелек, она бегала в свое удовольствие. Только в движении, чувствуя пылающие легкие и ноющую боль в мышцах, Женя казалась себе живой и искренней в отношениях с бегом, самым верным и преданным другом, дарящим бесконечное чувство свободы. Через несколько лет Женя узнает, что кем-то свобода ощущается совершенно по-другому. Луневой восемнадцать. Лежащая перед ней на лавке девушка стонет, умоляя дать ей воды, и закрывается от солнца грязным рукавом олимпийки. На вид ей тоже не больше восемнадцати лет, хотя из-за осунувшегося бледного лица и черных кругов под глазами она кажется старше. Наклонив голову набок, Женя разглядывает нежданную на своём стадионе гостью, и протягивает бутылку «Святого источника». — Ты кто? — в лоб спрашивает девушка, медленно садясь. На ее лице отражается вся боль похмельного утра, глаза косят, пухлые губы обветрены и изгрызены. Отпив воды, она прополаскивает рот и выплевывает ее, высовывая язык. — Фу, бля… С лимоном… Застигнутая вызывающим вопросом врасплох Женя теряется и внезапно для себя бросает: — А ты кто? — Хер в пальто. Ты че, еврейка, вопросом на вопрос отвечать? — отрезает та, снова прикладываясь к бутылке. Октябрьское утреннее солнце слепит ее, и девушка щурится, недовольно и невнятно бормоча что-то про старость. — А я Женя, — ровно отвечает та. Ей не впервой слышать грубости, и спустя столько лет они совершенно ее не задевают. — Очень приятно. — Женя… Ты пацан или баба? — «Какая разница, товарищ?» — в сотый раз Женя цитирует один из любимых фрагментов Булгакова, забирая у неприятной собеседницы воду и кидая ее в легкий мешок с вещами. Девушка щурится еще сильнее, отчего ее глаза начинают слезиться. — «Я — женщина». — «В таком случае можете оставаться в кепке, „ — хрипло отзывается та. Женя удивленно замирает, не веря, что полупьяная дерзкая гопница, ночевавшая на стадионе, только что процитировала русскую классику. Та, заметив ее реакцию, расплывается в улыбке. — Че, неждан, да? — Честно говоря, да, — признает Женя. — Я Рита, — та протягивает руку для рукопожатия, которую Женя принимает с опаской, не понимая, разыгрывают ее или нет. — Не обессудь, что я до сих пор бухая, злая и ночевала на помойке — это жизнь у нас такая. — У нас? Рита вертит головой по сторонам, явно кого-то ища, и закатывает глаза. — Надо же, слился… Слабак. — А ‚вы‘ — это кто? В прищуре Риты скользит грустная хитринка: — Филологи из шараги имени Гиляровского, тут в двух шагах. — Фило-олог… Тогда ясно. — Что именно? Почему я ночью бухала на стадионе? — Нет, Булгаков. — А, — Рита отмахивается. — Я еще пока в Чертаново жила, прочитала. Шарага тут не при чем. Женя ежится. Она никак не может понять, что представляет собой сидящая перед ней девушка, и от этого ей становится не по себе. Следующие слова и вовсе ломают ее представление о мире, заставляя замереть, пока в голове рушатся стереотипы. — Так ты из Чертаново? — Не, я из Питера. — А-а, — только и может выдавить Женя. — Там долго рассказывать, переезды, хуе-мое… — Рита потягивается, через мгновение замечая Женин взгляд. — Э, у тебя все ок? — Да, просто задумалась… — В плане? — Ну культурная столица же. — Хах, знаешь, я родилась на Дыбенко. Вот если бы ты там хоть раз побывала, то поняла бы, что с таким же, блин, успехом культурной столицей можно считать Бутово и Марьино, — смеется Рита. Задорный хрипловатый смех отзывается внутри внезапной щекоткой, и глаза Жени теплеют, которая медленно смиряется с лоскутным одеялом образа новой знакомой. Такие мозаичные, непредсказуемые души она определенно любит и вопреки всему понимает, чего от них ожидать. Все ее попытки поскорее составить мнение о новом человеке порождены старыми детскими страхами быть брошенной или обиженной сверстниками, и потому помогают избегать неприятностей и обид. Ей кажется, что эта попытка увенчается успехом. — А ты че тут… — Рита озирается. — Ты откуда тут взялась? Никогда тебя не видела. Живешь близко? — Полчаса на автобусе. Я сюда по выходным бегать прихожу. — Скрываешься от проблем? — Можно и так сказать, наверно. — Знакомо, — Рита потягивается как кошка, хрустит пальцами рук, широко зевает. Не стесняется ни себя, ни своего тела. Женя наклоняет голову набок и дружелюбно улыбается: — А у тебя какие проблемы? Рита поднимает глаза и с пафосом произносит: — Лучше тебе не знать, какие бывают проблемы. Женя вопросительно поднимает брови, сдерживая смешок. — Да-да. Это тебе не срач с родителями и не завалы по учебе. Я даже не попала на бабки. — Но?.. — Но я вляпалась в такое дерьмище, — она встаёт. — Пока не сдохну — не выберусь. — Поэтому ты бухая ночевала на стадионе? Удивленная прямотой Рита опускается назад. — Мне показалось, или я услышала осуждение? — уточняет она. — Я просто повторила твою фразу. — Дело в том, как ты это сделала, — Рита чуть ли не ощеривается, обнажая хищные острые клыки. — Тебе становится легче от того, что ты пьёшь? — в Женином голосе нельзя уловить ни единой эмоции, но Рита злится, убеждая себя, что эта каланча собирается учить ее жизни. — Я пью, потому что мне нравится пить. — Ты сказала: ‚Не обессудь, это жизнь у нас такая‘. Ты оправдываешь это тем, что… — Так, слушай сюда. Я ничего не оправдываю, я пью когда хочу и сколько хочу и сваливаю из общаги при любом удобном случае — и это единственные моменты, когда мне удаётся почувствовать сраную свободу, ясно? — Если твоя проблема и вправду настолько неразрешима, почему бы тебе не попробовать пойти напролом? — Какая ты наивная, — усмехается Рита. — Это невозможно. — Ты смирилась? — Да, мать твою, я смирилась! Бухло — это единственное, что хотя бы ненадолго позволяет не думать о том, в каком говне сейчас я плаваю. Какого хрена мы вообще об этом говорим? Женя немного морщится, когда Рита добавляет ещё несколько крепких слов, и кладёт руку ей на плечо. — Ты справишься, если перестанешь искать спасения в том, что тебя убивает. Вольнова глядит на неё, не веря ушам, и вдруг крепко хватает Женю за запястье, отводя ее руку в сторону. — Шла бы ты бегать, философ доморощенный… Нехер лезть, куда не просят, киса. Если я ещё раз увижу тебя с бодуна на этом стадионе, будет плохо. — Да ты меня просто не догонишь, — бросает ей вслед Лунева, чувствуя в этой смешной угрозе лишь попытку защититься от правды. Рита, стремительно спускавшаяся со стадиона прямо по хрустящим под ее весом гнилым лавкам, оборачивается и занимает стойку, разводя сжатые кулаки: — Проверить хочешь? На миг Жене кажется, что волосы и весь силуэт Риты вспыхнули, но мозг тут же списывает это на игру света. Она смаргивает. Огонь не исчезает только в глазах — Лунева с нескольких метров видит, как во впалых темных глазницах полыхают гневные костры, на которых Рита мысленно зажаривает бесячую рябую девчонку. — Ты вообще с людьми никогда не общалась? Такое ощущение, что ты понятия не имеешь, как нужно разговаривать. Не показывая страха или — его и нет, она уверена, что бегает быстрее глупых хулиганских угроз — Женя медленно вставляет наушники. Девушки обмениваются напряженными взглядами, и, сплюнув, Рита уступает. — Ай да пошла ты… Музыка заглушает тупой удар ногой о бетонную сваю стадиона и громкие ругательства в адрес камня, похмелья, собственной глупости и идиотки. Уже не видевшая громкой сцены Лунева быстро разминается и разгоняется, набирая привычный темп бега. Жене двадцать один. Она приходит сюда почти каждое утро с тех пор, как заразилась. Октябрьская изморозь хрустит на траве, когда девушка из баловства приминает её подошвой кроссовка. Она улыбается, взлетает на старую трибуну, на ходу доставая телефон, и делает фотографию. Солнце плывет в мутной дымке пасмурного неба. Щеки горят после бега, когда Лунева возвращается из лесополосы, отделяющей стадион от магистрали — она недавно нашла там маршрут, полный битого стекла и мусора, но по-своему красивый в такую утреннюю погоду. Ещё издали она замечает на трибуне темную фигуру. — Надо же, не забыла, — смеётся Женя, переходя на пружинистый шаг, и через плешивую середину стадиона спешит на встречу повернувшейся Вольновой. Та, замечая подругу, широко улыбается и машет рукой. За три года синяки под глазами не стали меньше, а задиристости не поубавилось. Появился только смысл. — Эй, я не забыла! — кричит Вольнова. — Сегодня ведь тринадцатое октября? И ещё, — она трофеем поднимает к небу руку с зажатой в ней бутылкой: — Я принесла воды с лимоном!