Путь Самаэля

Мефисто смотрел в лицо Риген и не мог отвести взгляда. Бледная кожа, плотно укрытые веками глазные яблоки, едва окрашенные красным, склеенные между собой губы. И всё это — в обрамлении аккуратно уложенных седых волос. Прежде они у неё почти всегда были завязаны в практичный, будто приваренный к затылку хвост, но Белиал расстарался: снял резинку, уложил красиво космы, чтобы ничто не давило Риген на и без того больные мозги, не мешало мирно покоиться на подушке. Должно быть, очень любезно с его стороны. Мефисто совершенно незаметно для себя улыбнулся, провёл когтистым пальцем по губам и подбородку спящей. Такой спокойной и мирной, с печатью безмятежности на лице она ему нравилась гораздо больше. Определённо обморок идёт ей сильнее, чем активное времяпровождение, и было бы неплохо навечно оставить её такой. Спящей. Хрустальной статуей, каменным рыцарем, трупом невесты. Мефисто удивился своим мыслям, потому что в Риген нет ничего красивого и никогда не было. Ни крупицы того, что было бы достойно сохранения в веках с помощью формалина или формальдегида. Она — Квазимодо, совсем не Эсмеральда. Вся поломанная, исковерканная, скучная, грустная. Олицетворённая печаль, воплощённое страдание. И вообще-то всё это не про Мефисто и не для него, он никогда не любил ничего подобного. Мефисто — радость, Мефисто — шут и клоун, веселье, праздник, карнавал, был сатаны, калейдоскоп улыбок и оскалов. Ему не нужна его прямая противоположность, эта вечно унылая сомнамбула с недостатком эндорфинов и жизни. Давно её пора в расход, на разделочный стол, а потом — в витрину. И это будет даже милосердно, ведь живая энергия никак не даётся ей в руки. А там будет спокойна и счастлива. Поставить бы её, например, в Асайламе, рядом с плодами неудачных экспериментов. На фоне перекроенных чёрными хирургами тел, как в компании с некрасивой подружкой, будет выглядеть красавицей, да и он сможет навещать её время от времени. Приходить, как когда-то в больничное крыло, с книжкой; читать ей вслух и непременно трагикомедии! Из размышлений Мефисто вывела ладонь, осторожно коснувшаяся его плеча. — Она скоро очнется, господин, — предусмотрительно заметил Белиал, — будет нехорошо, если вас увидит. Может подурнеть и сильнее обычного. Вспомните, ведь ей пришлось пережить контакт с сатаной и даже искушение им. Мефисто только дёргнул плечом, отмахиваясь от советчика. Он и сам лучше всех знает, что лучше бы ему не попадаться Риген на глаза, вот только он никак не может решить одну малю-усенькую такую проблемку. Не показываться Риген стоит на временной или на постоянной основе? Чем дольше длилась игра, тем чаще Мефисто приходилось напоминать себе, для чего он так терзает глупую девчонку. Эфимерная, нерациональная причина. Её собственное благо и долг перед другом Гвидиче — Риген обязана найти в своей жизни новое основание и новый путь. Должна приучиться к самостоятельности. Это будет правильно и полезно, это лучшее, что Мефисто мог бы пожелать ей. Лучшее, что ему вообще приходит в голову относительно её судьбы. Только с каждым днём он всё меньше уверен, что хочет этого, хотя и не понимает отчего. Ну куда она ему? Зачем? От неё хоть есть кое-какая польза, но он легко обойдётся, да и проблем, пожалуй, больше чем пользы. Может, он просто привык к ней? Мефисто провёл рукой по серым волосам Риген, пропустил их сквозь пальцы. Да, наверное, он просто привык. К вечной тени за своей спиной; к интересу, который она вызывает; к максимализму и верности; к безумию в высшей точке. Он слишком пустил её в свою жизнь и теперь надо отпустить даже, если не хочется. Ради памяти Гвидиче ему нужно позволить ей выздороветь. Она уже начала, нельзя этому мешать. Солнечный луч скользнул по лицу Риген, отразился от чего-то граненого на её шее. Мефисто присмотрелся, это был рубин. Тот самый, притащенный Риген из Храма Сета, правый глаз главного идола этой секты. Рубин был вмонтирован в ошейник — тонкую кожаную полоску на худой шее. Мефисто понимающе улыбнулся и как-то даже ностальгически хмыкнул. Он и сам имел аналогичный камушек — левый глаз статуи Сета, только не носил на постоянной основе, держал в шкатулке где-то в недрах комнаты. Теперь, может быть, станет носить. Это ведь в самом деле очень красиво. Подумав так, демон неожиданно сам на себя раздражился и даже до такой степени, что чуть сам себе в челюсть кулаком не въехал. Какая глупость, какой неслыханный вздор ему в голову приходит. Всё сантименты, слишком человеческое, не пристало ему. Бред. И в этот момент Риген глубоко вздохнула, её веки затрепетали. Когда она открыла глаза, то увидела у своей постели Белиала с тревогою на лице. — Привет, — произнесла она спокойно и по-простому. И улыбнулась. Ни одно беспокойство не омрачило её безмятежности, словно это не она истерила и корчилась в муках несколько часов назад, будто это не её пытал и искушал сатана. Белиал понимал, что несчастная, скорее всего, не помнит своих страданий, и ему очень не хотелось напоминать ей о них. — Как ты себя чувствуешь? — с участием поинтересовался дворецкий. Девушка ответила не сразу, сперва прислушавшись к своим ощущениям. — Мышцы немного болят, как будто после долгого занятия спортом, а так, в общем и целом нормально. Как обычно. А почему ты спрашиваешь? Разве у меня есть причины чувствовать себя плохо? И почему я лежу в постели посреди дня? Белиал слегка замялся в нерешительности. — Ты немного приболела, и пришлось отправить тебя в постель. Риген нахмурилась и задумалась. Спустя несколько мгновений в её глазах вдруг зажглось сначала понимание, потом ужас. Медленно, очень медленно она повернулась на бок и сжалась в позу эмбриона. Белиал открыл было рот, чтобы что-то сказать, но передумал и снова закрыл его. Для дворецкого оставалось тайной отношение Риген к происходящему, а потому он предпочитал не говорить вообще ничего, чем ляпнуть лишнее. — Как там наши? — спросила девушка холодным и безэмоциональным голосом. Белиал неожиданно для себя очень обрадовался этой реплике. Какое счастье, что Риген не собирается снова замыкаться в себе и месяцами молчать. — Все живы, — лаконично ответил он. Риген повернула к нему бледное лицо и задержала на зрачках Белиала свой ожидающий взгляд. — И? Дворецкий понял её не сразу. — И здоровы. Риген снова отвернулась и положила голову на подушку. Белиал подавил сочувственный вздох. — Полежи, я приготовлю чай. Дворецкий уже совсем было собрался удалиться под таким хорошим, благовидным предлогом, как Риген поспешно остановила его. — Послушай, Белиал, что ты теперь делаешь? — В каком смысле? — не понял демон. — Я имею в виду… После смерти лорда Феля, — уточнила девушка. Белиал вздрогнул, у него отвисла челюсть. Первый раз за всё это время Риген, хоть и дрогнувшим голосом, но смогла произнести это. Признать. И, возможно, почти принять. План его господина, судя по всему, куда более обоснован, чем Белиалу прежде думалось. — Я стал помощником на кухне Академии Истинного Креста, — ответил дворецкий, — теперь я сам по себе. — На кухне… — эхом повторила Риген, — возьми меня с собой пожалуйста. — Куда? На кухню? — Белиал грустно усмехнулся, — Зачем тебе это, ведь ты экзорцист. — Нет, я археолог, преподаватель. А ещё христианка. Совсем не экзорцист. Экзорцизм в том виде, в каком его теперь практикуют, бесполезен и не имеет никакого смысла. Белиал пожал плечами. — Эта мысль не нова. Ей не меньше трёхсот лет, знаешь ли. — Это не имеет значения, я никогда не гналась за актуальными и трендовыми мыслями. Это просто истина. С минуту оба молчали. Нарушил тишину Белиал. — Так или иначе, но археологу и преподавателю тоже нечего делать на кухне. Если ты чувствуешь, что тебе здесь не место, уходи и строй уже свою отдельную жизнь. Риген покачала головой. — Я хочу остаться здесь и работать преподавателем латыни, но мне очень нужно прочистить мозги, а лучше всего для этого подходит физический труд. Устрой меня на кухню мыть посуду или полы, прошу тебя. — Я спрошу у начальства, — пообещал Белиал и вышел. Мефисто стоял у дверей и наблюдал всю сцену пробуждения Риген и последующего её диалога с Белиалом. Демон чувствовал исходящие от девушки волны тоски и печали, но к этим знакомым вкусам внезапно добавился новый, прежде неизведанный оттенок странного покоя. Смирения. Душа Риген распрямила сведённые судорогой члены; извлекла лапу из капкана-тисков; вышла из холодной промозглой и сырой тюрьмы в чистое поле, где свежий ветер треплет зелёные кроны, дышит в лицо и продувает мысли, где высокая, доходящая до пояса трава щекочет ладони, а в целом мире нет никакого зла и никакой боли, где небо, слегка подернутое облаками, рождает чувство защищённости, словно крыша родного дома. Риген закрыла глаза и погрузилась в блаженный, исцеляющий сон. Мефисто неосознанно и оттого искренне мягко улыбнулся. Это очень хорошо, это правильно. Он был прав, его стратегия оказалась верной, впрочем, иначе ведь и быть не могло. Теперь необходимо подумать о других делах. Мефисто развернулся и решительным шагом отправился в свою резиденцию. Скоро, очень скоро Белиал должен доставить туда тело Окумуры Рина и его разорванную на две половины личность. Фель хмыкнул. Ему не хватало времени возиться с самосознанием младшего близнеца, зато на самопознание старшенького он готов угрохать цистерну всего: времени, магии, красноречия. И правильно, с самосознанием Юкио разберётся Люцифер, Мефисто торжественно (хоть он о том и не знает) делегировал ему это право. Что же касается Рина, то его выбор между Ассией и Геенной, который встал перед ним ещё в самом начале экзорцистского пути, становится всё более материальным и приобретает даже характер борьбы с собой. То есть, в буквальном смысле. Если бы в фигуральном, как у большинства людей, всё было бы намного проще. Что ж, со стратегией в отношении Ассии всё не так прекрасно, как со стратегией в отношении Риген и это необходимо исправить. Юкио сумел избавиться от иллюзий и чувствовал по этому поводу громадное облегчение. О, он уже не зелёный юнец-очкарик с доброй открытой улыбкой, легко сменяющейся слезами, любовью к брату и мечтами стать врачом. Он перешагнул через это, попрал мелкие, недостойные его человеческие стремления. Вырос из пеленок, вылупился из куколки Мефисто Феля, и Ордена, и отца Фуджимото. Пришла пора стать бабочкой и распустить шикарные крылья. Юкио теперь всё это не нужно: любовь Рина и Шиеми; такая же фальшивая, как и любовь, добродетель Ордена; дружба и прочие банальности. Даже обучение у великого Мефисто Феля и его личное расположение. Теперь у Юкио другой учитель и иная программа, у великого лжеца более нет ничего, чему Юкио захотел бы у него научиться. Даже любовь Фуджимото, к чему теперь она? К чему её Юкио приложит? Даже ненависть, к примеру, к Сандре Джексон. Зачем? Чтобы она своим существованием не разочаровывала его в доброте Люцифера или, чтобы она не вредила самому Люциферу? Но Юкио уже больше не занимается самообманом, не кормит себя миражами о братских отношениях с королём света и о его милосердии, а любовь к Люциферу — такая же иллюзия, как и всё остальное. Юкио перешагнул черту, выстрелил в брата, от всего отрекся, всё обесценил. Мир пуст, Ассия закончилась, вся вышла. Ей больше нечего ему дать, но ему так нужно! Потому что единственное, что имеет значение в этом обесцененном мироздании, это сила. Ею всё управляется, на ней стоит всё. Воля к власти! Недаром в мире людей она не в чести. Волю к власти не любят, она считается пороком, но ведь это одно из двух главнейших качеств по-настоящему великого существа. Второе — воля к истине. Есть что-нибудь одно — добро пожаловать в элиты. Много есть — добро пожаловать в историю. У Юкио есть много. Всего и сразу. В отличие от того же Рина, не желающего знать даже простейшие истины о своём появлении на свет, не говоря уже о чём-то большем. И поэтому Юкио велик, а скоро станет ещё более великим. Удел Рина и ему подобных — мелкое мещанское счастье, пошленькое, гнусненькое, обывательское, человеческое. Счастье насекомого, счастье муравья. И такие же муравьиные страдания. А он, Юкио, он — совсем другое дело. Он слышит музыку сфер, недоступный скрежет господних мельниц, он — канат над пропастью и сверхчеловек — второй конец этого каната. И потому он одинок и вечно будет один. И это… Так прекрасно. Одиночество — холодный слепящий люциферов свет, одиночество — удел избранных, ослепительная пропасть, в которой жить может лишь Юкио, его обитель и отчизна, его необходимость. Юкио поднимает Рензо Шиму, садится с ним в вертолёт. Кончились сантименты, и игры все вышли. Теперь Юкио либо погибнет, либо достигнет таких уровней могущества, каких прежде никто не знал. Нет предела совершенству. Юкио вошёл в зал поступью человека уверенного в себе и в своём месте под солнцем. Люцифер лежал на кровати в обрамлении проводов и одеял, он не выглядел жалко даже в таком положении, но во всём этом зрелище явно чувствовалось что-то жутко неправильное. Король света не должен лежать и быть изможденным, ему куда больше пристало бы триумфальное восседание на троне в силе и славе. Но пусть его. В силе и славе будет восседать Юкио. — Окумура Юкио, — едва слышно произнёс Люцифер, повернув в сторону вошедшего голову и усталый взгляд. Юкио вздрогнул. Это был тот самый голос, столько раз звучащий в его голове. Голос соблазняющий и зовущий, обещающий и утешающий, очаровывающий и жестоко разочаровывающий. Голос, которому Юкио верил и ради которого чуть было не наломал дров. Голос, к которому теперь Юкио настроен более чем скептически. — Какова твоя цель? — спрашивает он, впрочем, уже далеко не первый раз. Каким-то немыслимым образом Люцифер умудрялся каждый раз отвечать на этот вопрос по-разному. Когда-то он говорил о равенстве между демонами и людьми, о своей братской любви к Юкио, теперь же — об истинном покое и избавлении от боли. Если бы Юкио было дело, он бы заметил, насколько король света измучен. Беда в том, что ему нет дела. Теперь нет. — Эта организация, тот план и ты… Всё это зло. Это место — сосредоточие зла! И я — такое же зло. В рамках концепции добра и зла, разумеется. Ведь теперь Юкио знает: зла и добра нет. Есть только сила и слабость, и ради силы Юкио пойдёт на всё.