От огня огонь

      Переход из яви в сон незаметен, тягуч, усталая темнота обволакивала, словно вода, словно теплый ветер — и открывала путь, в сознании невозможный.       Ривай видел ровный простор, серебристо-синий под слабым лунным светом, разбавленный темными точками деревьев. Он смотрел откуда-то сверху и видел дальше, чем мог бы рассмотреть, стоя на земле или сидя на крупе лошади. Ему казалось, перед ним некая модель, карта, и этот шанс оценить арену войны очень важен.       Как только он начал всматриваться, картинка поблекла, синий и черный превратились в рельефный серый, и уже не видно было ни луны, ни деревьев. Перед глазами встала пелена, но он не чувствовал сожаления.       По существу, подумал Ривай, во снах «я» не чувствует ничего, а границы личности безнадежно теряются.       Земля дрожала от шагов. Он не обернулся; у него не было оружия, но он понимал, что спит, и смотреть на неподвижного себя было странно и безразлично.       Он знал, что проснется.       Кто-то закричал удивленно и испуганно, но чужой крик стерся из памяти, как часто стираются из нее последние мгновения сна.

***

      Его день расписан по минутам. У него, в голове. Ривай предпочитает не посвящать других в детали своего времяпровождения.       За ним увивается мальчишка-титан, а стоит намекнуть ему на уборку — тут же исчезает на несколько часов. Рядом с мальчишкой его друг, тихий и внимательный, и Микаса — ее имя Ривай запомнил прежде всего, потому что не знать сильнейших солдат своего корпуса кажется непозволительным. Следом — друзья мальчишки, рассеянные по корпусу, отчаянно-веселые и мрачные, пребывающие на той стадии столкновения со смертью, когда остается только признать, что она вот-вот к ним заглянет, и, кроме попыток максимально умалить сам факт ее появления, им ничего другого не остается.       Ривай никогда не видел такого раньше: чтобы один человек, не вполне способный и не вызывающий доверие, повел стольких за собой. Ривай знал, все эти дети идут вовсе не за Эрвином, Зоэ или за ним, Риваем, а за Эреном. Будто тот сосредоточил в себе их последние надежды, сфокусировал все ожидания, и только от него теперь зависит, как обернется война. Иногда это нервировало: внутри корпуса словно образовался маленький подотряд из неугомонных детей, которых бесполезно пороть. Впрочем, Ривай не терял веры в свои методы.       В перерывах между экспедициями он тренировал их, заставлял следить за чистотой и доставлять провизию в штаб. Тренировал, пожалуй, недостаточно хорошо, но из него всегда был плохой учитель, он не мог объяснять то, чему сам учился без посторонней помощи, путем проб и ошибок, все их ощущая на себе. Мысль поставить его тренировать новобранцев могла прийти в голову только сумасшедшей очкастой, а Эрвин по какой-то причине ее одобрил.       Может, мрачно думал Ривай, они пытаются отвлечься на что угодно, чтобы не оставалось времени на воспоминания. На мысли о будущем. Эрвин полностью брал на себя разработку стратегии, Ханджи копалась в пойманных титанах и ставила эксперименты над Эреном, а Ривай отвечал за боевую подготовку. Он понимал такое решение; будучи весь день занятыми и проваливаясь в сон, стоило им только дойти до кровати, они чувствовали себя лучше. Не настолько безнадежно, как те, например, кто лежал в лазарете.       Ривай себя лучше не чувствовал. Сон приносил отдых телу, но давал столько времени подумать, что становилось тошно.       Близилась новая экспедиция. Еще одна вылазка в Трост; Ривай не ожидал от нее ничего хорошего, но был готов. К плохому он всегда был готов. ***       Огонь, повсюду огонь — Драко никогда не боялся огня, а теперь страх охватил его, забрал все его мысли.       Пока он бежал из замка, языки пламени перекинулись на его мантию, и Драко пришлось ее сбросить. Он переступал через черные силуэты, прижавшие руки к груди, узнать которые теперь было невозможно. Драко старался не смотреть на них, но, как всякое ужасное, они притягивали взгляд, и юноша спотыкался, падал на горячие плиты пола и продолжал смотреть. В этом было насилие над собой, а может, он и не смог бы отвернуться, даже если бы захотел. Даже если бы у него было время подумать над этим.       Он не знал, горел ли весь Мэнор или только западное крыло, но это было не так важно, как найти родителей. Найти их раньше, чем Пожиратели; и раньше, чем Пожиратели найдут его. Родители должны были быть в трапезной, на пересечении южного и западного крыла, но там же могли быть и Пожиратели.       Они могли догадаться, из-за кого начался пожар.       Драко добежал до лестницы и спустился на этаж ниже, а потом, прямо перед поворотом к нужной двери, налетел на Хвоста. Тот упал, закрывая крысиное лицо руками, и взвизгнул. Драко выругался сквозь зубы, бегло осмотрел себя. Никто, никто не должен был прочесть на его лице страх.       Хвост, заметив, что его сбил вовсе не аврор, ту же вскочил на ноги, недобро глянул на Малфоя, расплылся в улыбке. Он сутулился, заискивающе смотрел снизу вверх и вызывал стойкое отвращение, но он был приближенным Лорда, его глазами и ушами, рыская по всему замку в своей анимагической форме, и докладывал — изрядно приукрашивая — обо всем.        — Юный Малфой! Как хорошо, что вы здесь! Замок пылает, а вас все не видно. Мы начали волноваться.        — Мои родители в зале?        — О, благородные господа в розарии. Они решили покинуть замок, пока тут так… дымно.       Его ручки с вечно загнутыми пальцами покружили над головой, будто указывая на дым, стелющийся по верхним этажам. Драко посмотрел на потолок и увидел защитный барьер, не позволяющий огню перекинуться вниз.        — Какое странное пламя, вы не находите? Так быстро вспыхнуло, да еще и из… кладовой зелий?        — Ты находишь странным, что что-то вспыхнуло в «кладовой зелий»? — Малфой усмехнулся. Он потянулся поправить мантию и вспомнил, что бросил ее по пути сюда. В груди вдруг стало холодно. Отбрасывая загоревшуюся ткань, он не подумал… он вообще ни о чем не подумал. А она могла не до конца сгореть, от нее могли остаться металлические детали.       Хвост смотрел на него почти умоляюще, и Драко мысленно поздравил себя с тем, что на его лице испуг никак не отразился. Иначе крыса Лорда уже бежала бы к хозяину с новостями.       Драко прошел мимо Хвоста к двери в зал, заглянул внутрь: Белла, Фенрир, Долохов, еще двое, стоящие к нему спиной. Он не стал задерживаться и пошел дальше.       Все те, кто прочно обосновался в замке уже давно. Самые сумасшедшие или фанатичные, или то и другое в одном лице; Фенрир-оборотень, разрывающий людей голыми руками, скалящийся, огромный по сравнению с Драко; Белла, его жестокая в своей любви тетка, нервная и могущественная, будто магии нравилось, для чего ее использовали; неповоротливый Долохов, осторожный, непроницаемый. Он опекал Драко; странно было понимать это, но Антонин, как умел, помогал ему, оберегал от зрелища пыток, садился рядом с ним за ужинами, когда в Мэнор приходил Лорд, и закрывал от взгляда красноватых глаз. Это было немного унизительно, но Драко готов был перетерпеть несколько минут самоедства.       Еще были Скабиор и несколько егерей, живущие в лесах неподалеку. Драко не понимал, чего от них ожидать: они никогда не говорили о войне так, будто разделяют ее цели. Может, им нравилась война как таковая, а может, Лорд им что-то пообещал. Иногда они врывались в Мэнор всей шумной компанией, требовали выпить, веселились до утра и на рассвете, пошатываясь, уходили обратно в лес. Если они и приносили какую-то пользу, то Драко ничего об этом не знал.       Он подошел к окну и выглянул во двор: был виден розарий с белыми, аккуратными беседками, расставленными по всей территории. В одной из беседок горел свет, но с высоты Драко не видел, кто в ней. Выйдя из замка, он сделал круг, обходя горящее крыло, и вышел к розарию, когда два человека в ней уже собрались идти обратно в замок. Он встретился глазами с отцом; тот посмотрел на него коротко и холодно, перевел взгляд на горящее крыло.        — Драко! — Нарцисса быстро подошла и взяла его за руку. — Слава Моргане, ты в порядке! Эльфы сказали нам, что ты был у трапезной.        — Да, мама. Со мной все хорошо. А вы?..        — Если не считать травмой тот моральный ущерб, который нанесен нам видом горящего дома, то нет, — она улыбнулась, и Драко выдавил из себя улыбку в ответ. — Эльфы поставили мощные охранные чары и сейчас справляются с огнем. Ты можешь вернуться в Мэнор, но если хочешь…        — Нет. Нет, все в порядке. Я останусь дома.       Он на секунду испугался, что родители могут решить покинуть Мэнор — проснувшийся вдруг детский страх, что он останется один в огромном замке, который к тому же населили опасные люди и… не люди.       Мать хотела сказать что-то еще; ее взгляд опустился на его плечи, и в груди снова стало холодно от мысли, что отсутствие мантии слишком заметно. Он уговаривал себя, что обычно люди не замечают такие вещи; ведь не замечают?       Он мягко отвел ее руку от своей, и снова сделал попытку улыбнуться:        — Мэнор быстро восстановят. Пожар не настолько силен.        — Наверное, к тому моменту ты уже будешь в школе. Верно, дорогой?       Она повернулась Люциусу, тот снова кинул взгляд на Драко.        — Я думаю, у твоего сына будут дела поважней, чем следить за ремонтом в замке.       Юноша уже успел освоиться с этим взглядом — направленным куда-то сквозь него, на некоего будущего, идеального Драко, каким он должен был стать, и Люциус искал в этом образе утешение; и, однако же, не находил.       Драко не находил тоже. Себя будущего он перестал представлять еще в начале лета.        — Будь осторожен в школе, — продолжила Нарцисса. — Тебя попытаются сбить с пути, но ты должен всегда помнить, кто ты. Ради чего ты сражаешься.        — Мама, еще месяц до школы…        — Чем больше грязнокровок допускается в наше общество, тем явственней признаки упадка. Даже некогда великие семьи совершенно забывают о своем долге.       Драко не знал, сознательно ли мать давила на него; подобные слова он слышал с детства, однако именно сейчас, когда у их семьи все шло плохо, он в полной мере ощутил, каким грузом ложится на него наследие.       Он снова заставил себя улыбнуться. Осторожно кивнул отцу.        — Я пойду. Сегодня был долгий день. Спокойной ночи.        — Спокойной ночи, сын.       Обратно он добирался куда быстрей. Сон. Сны нравились ему, сны были его отдохновением. С ними происходило что-то странное, но таковы могли быть последствия заклинания, и он не волновался об этом. Раньше он ничего не контролировал в своих снах, они были смешением, часто нелепым, увиденного им днем и каких-то смутных воспоминаний, обрывков фраз, фотографий в газетах, случайных лиц. Теперь его сон был пространством, в котором он мог делать все, будто попадал в собственный мирок, где, как он и мечтал, все было подчинено ему. Сны клубились вокруг него, все чаще неприятные и темные, но он отмахивался от них; кошмары кричали чужими и его собственным голосами, но он мог от них убежать.       Засыпая, он оказывался в бесконечном синем поле, расчерченном линиями деревьев и рек, под луной, никогда не двигающейся с места. Он видел людей, бродивших поодаль, окутанных снами, и мог наблюдать за ними, но никогда — докричаться или прикоснуться. Ему казалось, они сами не хотели пускать его в свои сны. Он не навязывался. Драко достаточно было просто подумать, чтобы мир начал меняться: синий расплывался, стекал на землю, как густая краска, открывал светлое небо, и луна становилась ярче и ярче, и Драко смотрел на нее, пока глазам не становилось больно. Он был в Мэноре, Хогвартсе, в домах своих друзей. Все было так, как его устраивало, пока он не начинал отвлекаться, потому что сложно было уследить за всеми мелочами, за всеми людьми, которых он видел — рано или поздно они начинали вести себя, может, не вполне так, как настоящие, но точно не так, как он хотел. Они кричали, рушили колонны, проклинали, осуждали его; они отбирали у него палочку и грозились убить, если он сам не убьет кого-то еще, а потом вдруг запрещали убивать, и Драко отметал эти сны.       Он возвращался в синее поле и разжигал костер, и смотрел на огонь, пока не просыпался.       Сегодня он услышал чужой сон. Обычно он их только видел, следующими за незнакомыми людьми, как призраки. Но в этот раз призраков не было.       Земля дрожала, как от землетрясения, но мерно, будто от ударов чего-то огромного. Или шагов. Драко увидел фигуру человека вдалеке, и шаги невидимого существа приближались, но она не двигалась. Стояла, упрямо смотря вперед. Потом появилось и видение: огромный силуэт, заслонивший собой небо, и фигура истаяла, — как бывает, когда человек просыпался, — но видение не исчезло. Ткнулось гигантской рукой в землю, где недавно был человек, и застыло.       Потом исчезло и оно, а Драко сделал для себя вывод, что от чужих кошмаров лучше держаться подальше.       Он видел этого человека еще несколько раз. Сны плыли за ним так же, как за всеми, но значительней — и страшней — были шаги. Драко приближался к нему, но от чувства, как земля содрогается под ногами, от ожидания, что в воздухе вот-вот появится гигант, он отступал. Творил свои сны, где не было этих шагов.       Мог ли он научить других прекратить видеть кошмары и делать во сне то же, что и он? Пожалуй, если бы смог хоть кого-то дозваться. И если бы захотел, конечно.       В его собственных снах было все меньше того, что можно назвать приятным. Усталость и парализующий страх очерняли их, путали, и даже самые простые видения не давались ему; на него кричали, и близкие отрекались от него, отдавали на смерть, и Лорд напоминал о невыполненном задании, мама неодобрительно качала головой; и он понимал отчетливо: его убьют, замучают и убьют, в этом нет сомнений, это только вопрос времени.       Он кричал и задыхался; иногда он забывал, что спит.       Бывало, кто-то будил его. Он запретил эльфам будить его уже очень давно, а родители бы не исчезали из комнаты, чтобы он не успел их заметить.       Он думал, это Долохов. Хотелось узнать наверняка, но они почти никогда не разговаривали, и Драко казалось, это молчание очень важно. Неозвученная тайна имела меньше возможностей попасть к кому-то, кто ее знать не должен.       Потом, в первую неделю августа, в Мэнор пришел Лорд. Он не сказал, на какое время, а никто не осмелился спросить. За ужином, пустив Нагайну ползать по залу, он спросил, нашли ли причину пожара в замке, и Драко едва не поморщился от знакомого холода, который разлился в груди. Он почувствовал, как Лорд читает его мысли, но не зря он учился окклюменции у Снейпа. Ничего не найдя, Лорд перешел на другую тему.        — Поттера по-прежнему не нашли?       Не стоило и спрашивать. Если бы кто хоть приблизительно знал, где прячется Поттер, то доложил бы немедля. И все же кто-то должен был ответить. Выступил Фенрир.        — Мой Лорд, мы ищем, прочесываем каждый куст.        — Медленно, мой друг. Очень медленно, — просипел в ответ темный маг. Змея приползла к нему обратно, свернулась у его ног, обвив кольцами ножки стула. — А что с Хогвартсом? Драко, ты получил письмо в этом году?        — Да, Лорд. С сентября я буду в школе. — Малфой встретился взглядом с Лордом, почувствовал, как сознание разрывается на части под ударом легилименции. Мало было сохранить блок, он должен был сделать так, чтобы блок остался незамеченным. Он думал о том, как ненавидит грязнокровок, как счастлив был бы очистить от них школу, и вспоминал пытки, которые на самом деле проводил не он, но понять это было нельзя.       Его мысли кристаллизовались и, не разделяемые им, были яркими и реальными, насыщенными, как настоящая ненависть.        — Помни о своем задании, юный Малфой. Ты должен оказаться полезен… Твои родители убедили меня, что, несмотря на предыдущие неудачи, ты будешь полезен. Не разочаруй их.        — Я сделаю все ради этого задания, мой Лорд.       Темный маг ничего ему не ответил, но того и не требовалось. Драко знал, если в этот раз что-то сорвется, других шансов у него не будет. И у его родителей… у них, вероятно, тоже.       Он поймал на себе взгляд Фенрира, увидел его улыбку-оскал, и стало тяжело дышать, его затошнило, но он досидел ужин до конца, а после ушел к себе. Он не хотел, не мог спать; чтобы поскорей уйти, он выпил снотворное зелье, от которого его затошнило еще сильней, но это было не важно. Он засыпал. Даже если ему будут сниться кошмары, чувствовать боль эфемерную лучше, чем, содрогаясь, ожидать настоящей.       За ним гнались; его палочка раскрошилась, замок отказывался его защитить. Он держал книгу, уносил её как можно дальше. Будто это еще имело какое-то значение, когда он все равно не смог сотворить заклинание и не сможет уже никогда. Фенрир поймал его за плечо, развернул к себе, и огромные руки сомкнулись на его шее, сжимали все сильней, пока не раздался треск, а книга упала куда-то вниз — не на пол, а словно в бездну, проваливаясь через все этажи, и где-то глубоко под землей раскрылась и сгорела.       Кто-то стоял над ним, и, почувствовав под собой землю и траву, он понял, что все еще во сне — в синем поле, лежит рядом с костром. Его шея цела, Фенрира нет, а палочка прикреплена к поясу.        — Ты кричал, пацан.       Он поднял взгляд. Мужчина смотрел на него, сложив руки на груди; темноволосый, со странной прической, темными серыми глазами. Когда Драко поднялся на ноги, то оказался сантиметров на пятнадцать выше.       Сон все еще не покидал его — он сползал с его мыслей медленно, словно воск; он посмотрел на мужчину, убеждаясь, что это не Пожиратель и не продолжение кошмара.        — Я ни с кем не мог заговорить… здесь, — произнес Драко.        — Я и не пытался.       Мужчина сел у костра, поворошил веткой угольки. Его волосы были выбриты на затылке и частью на висках; косой пробор, короткая челка. Он выглядел не совсем складно, и Драко подумал, что это из-за сочетания крепкого телосложения и маленького роста.       Он ждал, когда дыхание успокоится; пот стал неприятно холодить тело, рубашка прилипла к спине. Незнакомец, казалось, забыл о его присутствии.        — Ты давно здесь? — спросил Драко, опускаясь на траву рядом с ним.        — Несколько недель. Думаю, я не сразу начал запоминать эти сны.        — Откуда ты?        — Откуда родом или где нахожусь в данный момент? На первое не отвечу, второе — стена Роза, штаб Разведкорпуса.        — Стена Роза. — Протянул Драко. — Это где?       Мужчина странно посмотрел на него. И, кажется, окончательно потерял к разговору интерес.        — Ты мне снишься, пацан. Странно, что я не запомнил человека с такой внешностью.       Драко хмыкнул.        — Я жив. Я тоже заснул, там, у себя, и оказался здесь. Но я тут дольше тебя, почти месяц. Я спросил, откуда ты — какая страна, город. Я вот из Англии. Мой дом в графстве…        — Не знаю, где это, — мужчина смотрел на него нечитаемым взглядом, но Драко показалось, тот только еще больше уверился, что ему это снится. И смотрел на Драко немного… пренебрежительно.       Теперь пришел черед Драко смотреть на него с подозрением, что он тут единственный, кто существует на самом деле.        — Не знаешь? Ты вообще карты мира изучал хоть раз? Смотри. — Он взял ветку и начал рисовать на клочке земли, выжженной костром, континенты. — Не знаю, где эта Роза, но, допустим, в Центральной Европе, тогда…        — Какая… масштабная фантазия, — перебил его мужчина, глядя на рисунок. Драко старательно вырисовывал и подписывал континенты, отдельно ткнул в точку, в которой приблизительно находилась Англия. — Что это за промежутки между ними?        — Это океаны. Вот Тихий, Атлантический, Северный и Южный ледовитый и Индийский. Эй, ты смотришь?       Мужчина смотрел, правда, больше на Драко, чем на рисунок. Тот почувствовал себя так, будто делает что-то неправильно — будто во время ответа на уроке обнаружил, что отвечает совсем не то.        — Это все для тебя новость, да? — со слабой улыбкой спросил он. — Тогда это ты мне снишься. Нельзя ведь этого не знать.       Мужчина нахмурился и не стал ничего отвечать. Драко тоже замолчал. Ему вдруг стало холодно; он отвлек себя разговором, а теперь воспоминание о кошмаре хлынуло на него, испугало, заставило думать о задании, о забытой в сгоревших коридорах мантии, о книге, спрятанной в одной из комнат.        — Эй. Держи себя в руках.       Он обернулся к мужчине. Тот смотрел куда-то поверх его головы, и когда Драко проследил за его взглядом, обнаружил стоящего прямо позади себя Темного Лорда и отшатнулся. Горло сжало от страха. За спиной Лорда шла серая тень, крупная, ловкая; она встала на лапы, превратилась в человека, и Драко закрыл глаза, отгоняя видение, представляя что угодно, лишь бы фигуры исчезли.       Он мог бы стоять так долго, боясь посмотреть вперед, если бы незнакомец снова его не окликнул:        — Они испарились. Садись назад. Должен признать, — он бросил пару ветвей в костер, — мне снятся странные сны.        — Не тебе, а мне, — ответил Драко. — Ты мне снишься. И почему я решил, что все, кто здесь ходят, на самом деле такие же люди, как я.       Он сел по-турецки и приготовился долго, до самого пробуждения, смотреть в костер. Некоторое время они сидели молча, и мужчина тоже замер, и Драко показалось, что он наслаждался этой неподвижностью и возможностью просто смотреть на огонь. А потом земля задрожала. Драко вскочил, а мужчина только покачал головой — и грохот стих.       Тут Драко понял, за кем все это время ходил гигант.        — Ты… Это твой сон! Этот гигант, он… Что это такое?        — Гигант, как ты верно отметил. Или титан. Человекоподобное существо, единственная цель существования которого сводится к пожиранию людей.        — Пожиранию.        — Да.        — Пожиранию людей.       Мужчина снова посмотрел на него, как на очень непонятливого ученика.        — Если ты об этом ничего не знаешь, то нет ни единого шанса, что мы оба настоящие и просто спим.       Драко задумался. Это было и странно, и любопытно. А еще он был очень утомлен, и хотя во сне усталость чувствовалось иначе, ему в который раз за последнее время хотелось спать, не видя снов. Спать в темноте, без кошмаров, без каких-либо образов. А тут этот странный человек, сумасшедший или… нет, точно сумасшедший, за которым ходит гигантское плотоядное существо.        — Будто чья-то очень плохая фантазия, — признал Драко.        — О, ты не представляешь, насколько плохая.        — Но не фантазия, да?       Они снова замолчали. Драко почувствовал, что скоро проснется. Не до конца понимая, что делает, он достал палочку и наколдовал обрывок бумаги. Незнакомец тяжело смотрел на него, но протянутый лист принял.        — Чтобы проверить, кто из нас кому снится, — усмехнулся Драко. — Дай мне что-нибудь свое. Если ты проснешься и обнаружишь эту вещь при себе, значит… — он запнулся. В общем-то, он не понимал до конца, что это будет значить. — Значит, ты мне снишься. И не проснешься на самом деле.        — И доказать этим все равно ничего не получится. Я отдам тебе, например, шейный платок, — хотя я, конечно же, этого не сделаю, — и когда засну в следующий раз, обнаружу тебя с этим же платком. Что не будет ничего значить.        — Нет. Платка у тебя уже не будет. Он будет у меня, — он, обрадовавшись своему складному объяснению, выдернул из рук незнакомца листок бумаги, чем заработал ещё один неодобрительный взгляд. — Тогда лучше дать тебе какую-то уникальную вещь. Вот, — Драко снял с груди значок со змеей и отдал его, — если я проснусь и значок будет у меня, то тебя на самом деле нет.        — А если есть?        — Значит, мне придется признать, что я на самом деле не существую.       Незнакомец вздохнул, будто его втягивали в глупую игру.        — Ну давай же! Если ты так уверен, что это ты существуешь, а я тебе только снюсь, то твой платок останется при тебе.       Мужчина нехотя стянул с шеи белую ткань и передал Драко. Кажется, мысль о том, что к его вещам прикасаются, пусть даже во сне, вызывала в нем глубокое недовольство. А Драко, закусывая губу от нетерпения и чувствуя торжество — будто победа над сновидением что-то значила — снова повернулся к костру.        — Мне скоро вставать.        — Очень рад.        — А ты не очень-то вежлив.        — Изумительно, как быстро ты это понял. А теперь замолчи, это мой сон.        — Нет, мой. И мне нравится говорить. Я могу вообще делать здесь все, что пожелаю. Могу даже сделать тебя на парочку сантиметров выше…       Игнорируя не вполне доброжелательный взгляд, Драко прикрыл глаза, представляя своего собеседника высоким, а когда открыл, тот был того же роста, что и раньше.        — Хм… Раньше получалось. А, постой, ты стал немного…        — Не стал. А ты не замолчал, хоть я и представлял это очень старательно.       Драко хотелось рассмеяться. Почему-то — он обещал себе позже над этим подумать — он чувствовал себя очень хорошо. Сон забылся. Он сидел в кругу костра, на своей территории, и никто враждебный сюда зайти не мог.       Пронизывающее, языческое ощущение — связь с этим местом, с огнем и лесом, с созвездиями, оберегающими его; он будто стал гостем какого-нибудь божества или сам стал божеством, и пока он здесь, ему не грозит ничего.       Возникла острая, отдающая ужасом и трепетом мысль не просыпаться никогда. Остаться здесь. Такое ведь возможно? Он бы творил свой мир, учился бы контролировать все детали, он бы…       Кто-то толкнул его в плечо — и он резко проснулся.

***

      А Риваю утром пришлось ловить на себе удивленные взгляды и раздавать в ответ такие убийственные, какие должны были сразу отвадить всех желающих разговаривать с ним.       И все же нашлись люди, которым хватило глупости, пялясь на его рубашку, спросить:        — Капитан, сэр, а где ваше… э… жабо, сэр?

***

      Мысль о смерти, раз посетив его, теперь с ним сроднилась. И придала смелости.       Должно быть, зная, что в любой момент сможешь уйти, двигаться в опасном направлении становится не так страшно.       Драко встречал взгляд Лорда, и ему не нужно было прилагать усилий, чтобы ставить щиты. Он обнаружил, усилия не нужны были ему и раньше, но он так боялся, что растрачивал магию безостановочно, и хорошо, что никто из Пожирателей не носил в качестве прихоти детскую игрушку-компас, указывающий на всплески магии.       Он берёг книгу. И когда он преодолел половину заклинания, работа пошла гораздо быстрей и уже не казалась непосильной.       Ему не удалось поспать на следующий день. Он думал о задании, о своем деле; кто-то, обыскивая его комнату, разбил флаконы со снотворным зельем. Пострадали не только они, но разбитые рамки фотографий и выдернутые из комода полки расстраивали его не так, как пропавшее зелье.       А ему хотелось уснуть.       Потому что брошь со змеей исчезла, и не то чтобы Драко верил, будто она могла оказаться в руках у сновидения, но на рубашке ее не было, а на Акцио она не отзывалась. Зато у него был чужой шейный платок.       Это было так забавно и так… интригующе, что он даже улыбнулся. Чем вызвал рычание Фенрира и осторожное, никем не замеченное похлопывание по плечу от Долохова.       Потом он пропустил встречу с незнакомцем, заснув днем, а ночью снова не сумел уснуть.       На третью он работал допоздна, выпил те жалкие капли, которые оставались на дне разбитых склянок с зельем, и лег на кровать.       Он положил чужую вещь на грудь, и заснул со странным ощущением, будто совершает нечто безумное.

***

       — Ты его постирал? Дай сюда.       Ривай выдернул платок из рук юноши, но надевать не стал.       — Твоя змея.       Юноша забрал брошь и пристально разглядывал её, будто она могла быть как-либо подделана. Ривай свой платок тоже разглядывал дольше, чем стоило. Ничего нового он на нем не обнаружил.        — Расскажи. Расскажи! — требовательно обратился к нему мальчишка, садясь на корточки у костра, повернувшись к нему всем телом. — Кто из нас кому снится?       — Видимо, никто и никому. Мы оба… настоящие.       — Или снимся кому-то третьему.       Ривай поморщился от этой мысли. Мальчишка заметил.       — Да, мне тоже эта версия не нравится. Но тогда получается, что ты… О, Мерлин! Ты в другом мире! Где нет океанов, и наших континентов нет. Расскажи мне, — он каким-то резким, птичьим движением придвинулся ближе, — хочу знать об этом все.       — Может, и есть — и океаны, и континенты. Стены охватывают не так уж и много территории. Мы почти ничего не знаем о том, что за ними. И я не хочу об этом говорить.       — И тебе совсем неинтересно, откуда пришел я?       — Если в этом будет какая-то польза, то может быть, — признал Ривай, — ты умеешь сражаться?       — Еще как, — улыбнулся, закивал. Достал полированную ветку и взмахнул ей, а стоящее неподалеку дерево занялось огнем. Он взмахнул еще раз, сказал что-то неразборчивое — и огонь погас. Тут он смутился, повертел деревяшку в руках, несколько секунд не мигая глядя в землю. — Ты спрашиваешь о сражении против тех гигантов, да? Такое против них… Может быть, «Авада» только…       — «Авада»?       — Запрещенное заклинание. Мгновенно убивает того, на кого направлено.       — И как это действует?       — Что?       — Как оно убивает?       Мальчишка снова уставился в землю.       — Не знаю. Просто… появляется зеленая вспышка и человек умирает.       — Не режет, значит?       — А ты довольно кровожаден.       — Не я, — Ривай отвернулся к костру. — Этих тварей можно убить, разрезав заднюю часть шеи, вот здесь, — он рукой провел по месту, уязвимому у всех титанов, — все другие р…       — Не показывай на себе, — перебил его мальчик, напряженно смотря на его шею, будто из нее вот-вот хлынет кровь. Ривай сдержал смешок:       — Хм?       — Не показывай. О, Мерлин, не спрашивай. Просто не надо.       — Суеверие?       — Магия, — он потянулся к нему, но не коснулся — провел над его шеей, что-то прошептал и отряхнул руку. Ривай не стал уточнять, что он сделал.       — Я не закончил: все другие раны на них заживают. Даже разрезанные надвое, они все равно быстро восстанавливаются.       — Их… много?       — Иногда кажется, что бесконечно много.       — А вас, людей?       — По сравнению с ними — мало. По сравнению с размерами стен, которые мы заселили… пожалуй, много. Несколько лет назад одна из них пала. Мы потеряли всю территорию, охраняемую стеной Мария. Остались Роза и Шина, средняя и внутренние стены; беженцы из Марии населили среднюю.       Взгляд мальчишки стал пустым, обращенным в себя; Ривай не мог понять, задумался тот или тяжело переживает услышанное. Когда Ривай его нашел, мальчик лежал у костра и кричал, держась за свою шею, не мог вдохнуть, будто кто-то душил его, и Ривай, коснувшись его плеча, отогнал кошмар.       Он был весь белый — белая кожа, белые волосы, светло-серые глаза. Белая рубашка с серо-зеленым галстуком; темные брюки и ботинки из кожи, играющие бликами от огня. Он выглядел ухоженным, как какой-нибудь юнец из Шины, хлипким и дерганым; но двойственность постоянно проскальзывала в его лице. Когда он поднял глаза на Ривая, в них был не испуг, но мрачное, отчаянное успокоение.       Ривай не хотел ни с кем говорить. Он был вынужден много говорить наяву, и во сне не собирался тратить ни секунды своего времени на разговоры; и все же именно он первым заговорил с мальчиком. И остался у его костра.       А потом случился этот разговор, претендующий на место самых нелепых в его жизни. Затем он обыскивал свою комнату в поисках платка, ругался и порывался выбросить чужую брошь. Змея завивалась кольцами и — он решил, что это ему показалось — насмешливо качала головой.       — Так ты колдун? Маг, волхв, волшебник?       — Маг, — он улыбнулся, тут же выныривая из задумчивости, — и волхв в какой-то мере тоже. На самом деле названий много, люди часто путают их. Это, — он показал ему ветвь полированного дерева на своей ладони, — волшебная палочка…       — …какое непредсказуемое название.       — …не перебивай. Это не просто инструмент, как думают грязнокровки; она направляет магию. Как, — он помахал в воздухе рукой, будто пытаясь поймать нужное слово, — как лук и стрелы для лучника. Но не совсем. Магия существует повсюду, она невидимая, как воздух. Чтобы маг мог ее использовать, он читает заклинание, и своими словами и разумом придает ей определенную форму. Это не все могут.       В его голосе послышалась некоторая гордость, и Ривай подумал, что тех, кто может колдовать, не так уж и много.       — Обычно маги не отдают свои палочки. Это очень личная вещь. Но, — он с улыбкой протянул Риваю палочку рукоятью вперед, и тот принял, — попробуй. Она вряд ли тебе подойдет, но если в тебе ес…       Палочка затрещала и разразилась ворохом птичьих перьев. Они упали на костер, вспыхнули и взлетели обратно, и в воздухе закружился горящий пух. Пока Ривай отмахивался от летящих на него язычков пламени, мальчишка смеялся. Он забрал у него палочку, пару раз взмахнул и перья, закружившись в огненной воронке, упали обратно в костер.       — Это потому, что ты ей не подходишь.       — Не подхожу?       Мальчик важно кивнул.       — Палочка сама выбирает хозяина. Иногда это занимает много времени; вот когда я в одиннадцать лет…       Ривай вдруг почувствовал, как его утягивает назад, в явь. Обычно это происходило резко, так, что он даже не успевал заметить переход. Теперь что-то будило его, как тихий настойчивый звук, и он поморщился. Мальчик замолчал, глядя на его лицо.       — Ты просыпаешься. Таешь.       Ривай посмотрел на свои руки: они стали полупрозрачными, выцветшими, как плохая старая ткань.       Мальчик вдруг придвинулся вперед, протянул ему ладонь.       — Драко Малфой.       И он ответил, коснулся чужих пальцев, и то не были пальцы призрака или видения, и если у Ривая еще оставались какие-то сомнения насчет происходящего, то теперь они исчезли.       — Ривай.       Он сжал мальчишескую ладонь в своей и, отпустив, потерял плотность; поймал улыбку Драко — лукавую и осторожную — и в следующий момент проснулся.

***

      Тем, что будило его, оказались шаги Эрена. Ханджи бегала вокруг титана, пока тот с потерянным видом стоял и озирался — с высоты пятнадцати метров здесь, должно быть, действительно есть на что посмотреть.       Он поднял со своей подушки платок, и на мгновение сон вновь стал просто сном. А потом он вспомнил чужое касание, которое не могло быть ненастоящим.       Он поднялся с кровати и пошел в душевые — сейчас, когда в них не намеревался забиться весь корпус, грязно-желтая комнатка с еле теплой водой из кранов даже казалась уютной. По-своему.       Он постирал платок и, вернувшись в комнату, повесил сушиться. Обычно вся одежда вывешивалась во двор, но Риваю очень не нравилась мысль, что его вещи будут лежать в одной корзине с вещами других людей.       В столовой уже сидели несколько солдат, но большинство собиралось спать подольше; в корпусе Разведки командование было занято все время, а не только на вылазках, рядовые же — те, кто выжил — почти месяц могли не делать почти ничего. Тренировки по четыре-пять часов в день, запрет на самоволки в город, поддержка техники, поставки продуктов и медикаментов. Часто солдаты слонялись по замку без дела, навещали раненых, оплакивали убитых, и, конечно же, обходили запрет на вылазки в город.       Ривай прохромал во двор, осмотрел доски и крепления для удержания пленных титанов. Сейчас их не было — предыдущих убили, а новых поймать не смогли. Не до того было.       Эрен с высоты своего роста заметил его и повернулся в его сторону; Ривай приготовился дать бой, повернулся лицом к титану, бегло наметил, как удобней всего будет перемещаться. Огромное лицо ничего не выражало, но, вероятно, Йегер все понял и расстроился — наклонил голову и, преодолев разом метров семь, отошел на шаг назад. Они еще поговорят об этом; Йегер не умеет держать язык за зубами и постоянно ожидает, что на его эмоциональные порывы люди ответят тем же. Он ожидал доверия, и Риваю предстояло объяснить ему, как безосновательны его ожидания.       Ханджи что-то прокричала с крыши, и Йегер, взяв в руку огромную деревянную балку, принялся писать на земле. Снизу Риваю не было видно, что именно тот пишет.       — Капитан, сэр! Доброе утро!       Он обернулся на оклик и увидел Кирштайна, помятого после сна и очень недовольного, растрепывающего свои и без того не слишком ухоженные двухцветные волосы.       — Доброе.       — Вы рано, сэр. Обычно всегда в одно время просыпаетесь.       — Этот, — он кивнул в сторону Эрена, — разбудил.       — А меня Армин. Сказал, что нам аж позарез необходимо увидеть, как проходит эксперимент капитана Зоэ.       — Но ты, вижу, не разделил его энтузиазм.       — Так точно, сэр. Я как-то… — он махнул рукой, — Армин вон там, на верхнем этаже в окно смотрит. И Микаса, наверное, там же.       — Почему ты решил, что я всегда просыпаюсь в одно время?       Жан опешил. Убрал руку от волос и почесал подбородок.       — Ну, у меня ведь комната рядом с вашей. Я очень чутко сплю. Просыпаюсь утром, когда вы закрываете дверь.       — И когда закрываю ночью, тоже просыпаешься?       Новобранец если и смутился, то никак этого не показал.       — Да. Рискну предположить, что вы мало спите, сэр.       — Думаю, это не твое дело.       — Понимаю. Извините, что-то на разговоры потянуло. — Он улыбнулся.       «Не одного тебя», подумал Ривай. Но ничего не сказал; Кирштайн отдал честь и вернулся в замок.       Время между экспедициями — липкое, вязкое ожидание новых смертей, новых провалов, новых неприятных открытий. Гарнизон и Королевская полиция всегда имели, чем себя занять, охраняя городские стены и порядок внутри них. Сейчас, когда Роза полнилась беженцами из Марии, до сих пор не нашедшими себе места, преступность росла: грабежи, разбойные нападения и кражи случались так часто, что под них полицией было выделено отдельное ведомство. Естественное следствие большого скопления людей там, где место есть только для трети из них. Они мешали друг другу, их жалкие домишки, облепившие стены, налезали один на другой, и, глядя на поселения со стороны, казалось, что смотришь на огромный термитник.       Многие записывались в армию, потому что это была единственная структура, где новые люди были нужны. Особенно Разведке. Однако, по иронии, именно в Разведку отказывались идти большинство из них. Ривай ожидал, что в скором времени Королевская полиция ограничит число новобранцев, следом за ней Гарнизон, и начнется недовольство, паника среди тех, кому придется идти в Разведку, потому что в иные формирования их не возьмут.       Но это было бы одно из немногих следствий того, что происходит сейчас.

***

      Они виделись почти каждую ночь. Драко плавал в своих мирах, и Ривай издалека видел светлый кокон, внутри которого менялись картинки, появлялись и рушились замки, вспыхивали красочные вспышки, гуляли люди. Иногда кокон темнел и лопался, будто загнивая изнутри, и Драко бежал прочь от кошмаров, преследующих его.       Драко видел и его сны. Видения, которые преследовали Ривая, иногда становились насыщенней, больше, окружали его, как огромный газетный лист, требующий, чтобы его прочитали. Ривай видел падение стены, гибель своего отряда, видел свое детство — все было искажено настолько, что оставалась нетронутой только самая основа, то, из-за чего ему это снилось. Сны были однообразны, все походили на кошмары — впрочем, жизнь Ривая давала мало поводов для иных сновидений.       Шаги он больше не слышал; титан, следующий за ним, исчез, но Ривай не мог рассчитывать, что он не вернется.       Через две недели новая экспедиция, и, если он переживет и ее, титан наверняка снова будет следовать за ним. Как всегда во сне, где уверенность в чем-либо приходит сама собой, он знал, что огромное видение лишь на время оставило его.       После видений он всегда возвращался к костру, и чаще всего там оказывался и Драко. Мальчик с каждой ночью становился все тоньше, под глазами залегли темные круги, а резкие звуки будили страх.       — Если ты думаешь, что раз в нашем мире есть русалки и драконы, то все у нас счастливы, я тебя разочарую. — Пояснил он, лениво ковыряясь веткой в костре.       — И что же вам мешает?       — Прямо сейчас — война. Мы, маги, долгое время жили, полностью скрывая свое существование от магглов. Ну, тех, кто лишен магии. Несколько влиятельных, наиболее сильных семей — мы контролировали все в этом мире, потом кому-то пришло в голову, что можно допускать к нам еще и грязнокровок. Это те, кто родился в семьях магглов, но мог колдовать.       — Это логично. Они ведь колдуют.       — Нет, не логично. — С нажимом произнес Драко. — Они лишние. Они слабей, но ведут себя, будто все им должны. Но это мы хранили магию веками, создавали заклинания и строили города. Они не могут претендовать на те же права, что и мы.       — И вы воюете друг с другом?       — Лорд воюет с ними и со всеми прочими грязнокровками. Он хочет, чтобы мы показали тем их место в…       — Я — грязнокровка?       Драко резко замолчал, и Ривай с опозданием понял, что прямо сейчас тот осознавал, с кем общался все это время.       Драко посмотрел на него изучающе и грустно, будто делал последнюю попытку увидеть в нем признаки чего-то, что позволило бы ответить «нет».       — Я не знаю, кто твои родители. Может, они… ты ведь не знал, что можешь колдовать, откуда бы тебе.       — Это все бред, пацан. Один мужик, похожий на труп, решил отвоевать себе место в мире. Тебя в это втянули против твоей воли — не отрицай — и у тебя больше нет времени наслаждаться обществом русалок и драконов.       — Если бы ты увидел русалок, ты бы не применял к их обществу слово «наслаждаться», — произнес он обиженно. А потом дернул ветку так, что несколько угольков вылетели из костра.       — А, проклятие, — зашипел он, колдуя и гася пламя, уже начавшее расползаться по траве и редким опавшим листьям. Разговор иссяк сам собой.       В следующую ночь Драко показывал магические предметы, а Ривай объяснял устройство УПМ. Драко в красках описывал величие своей семьи, но избегал говорить, как обстоят дела сейчас; Ривай пытался рассказать о своем корпусе, и это было… почти дико. Будто они сошли с ума, но еще больше — сошли с ума их миры, и их абсурдность становилась особенно видна в такие моменты. Когда Ривай кривился от боли в ноге, когда Драко прикрывал татуировку на запястье — он называл ее «метка» и не рассказывал о ней ничего.       Они замалчивали, темнили, прятались от чужого внимания. Говорить становилось скучно или не было смысла; иногда они встречались у костра и просиживали перед ним молча всю ночь.       В одну из ночей Драко показал ему мгновенное перемещение из одной точки в другую, «аппарацию», посчитав, что это будет полезно. Это было бы действительно полезно, но нужна была волшебная палочка, а достать ее не так уж легко. Драко принес ему две чужих палочки — не объясняя, где их взял — но они не подошли. Одна вызвала небольшое облако над головой Ривая, из которого посыпался град, а вторая просто разлетелась в щепки.       Просыпаясь, он забывал о магии. Иногда, наблюдая за рутинной работой, он думал, как упростили бы дело заклинания, но это были неясные, не привязанные к действительности мысли.       Пока не пришла пора ознакомиться с новым построением, над которым работал Эрвин. Он пригласил Ривая в кабинет, предложил чай. Ривай рассматривал карты, разложенные на столе — аккуратные, заполненные пометками разных цветов, кое-где надписанные мелким почерком.       — Я утвердил состав экспедиции. Ривай, тебе придется остаться в штабе.       Он медленно повернулся к Эрвину. Тот смотрел на список, и с неясным ощущением, смешанным из превосходства и страха, Ривай понял, что тот не желает смотреть ему в глаза.       Как малодушно, Эрвин. Непростительно для командора.       — Твоя нога все еще не зажила. Ты не сможешь сражаться.       — Давай я сам решу, смогу сражаться или нет.       — Медицинское заключение однозначно. Ты не сможешь сражаться, твоей ноге нужен покой.       — Эрвин, кто вытащил Йегера из титана в округе Стохесс?       — Я понимаю, Ривай. Но речь об экспедиции, которая продлится не час и не день. Ты ранен, — повторил Эрвин тоном, которым обычно… никаких «обычно», он вообще таким тоном не пользовался. Ривай подумал, что командор пытается говорить с ним не только как с солдатом. Иначе он бы просто приказал.       Но какое это имело значение, если в экспедицию отправятся все, кроме него и еще кучки раненых.       Ривай вдруг понял, что его почти списали из воинов. Нога имела мало шансов зажить, и поэтому его заняли тренировками новобранцев — не устраняя из Разведки и не лишая УПМ, но ограничивая участия в бою. К тому же…       — Ранен. И у меня теперь нет спецотряда.       Он произнес это как имя или как исчерпывающую характеристику. В целом, с тихой яростью подумал Ривай, теперь так оно и было.       День нелепых разговоров. Нелепой в целом была вся неделя, начиная от мелких отчетов Кирштайна и заканчивая вот этим; Ривай почти не надеялся, что ее остаток будет иным.       Хотелось спать — не для того, чтобы дать уставшему телу отдых, а чтобы несколько часов быть не здесь.

***

      Тупые эльфы, безмозглые и бесполезные. Их преданность становилась никчемной именно потому, что они не умели держать язык за зубами; стоило приказать им молчать о чем-либо, как этот приказ полностью забивал всю их маленькую голову, а потом они ходили и трепались о нем на каждом углу.       Драко, конечно, наказал эльфа. Это его не успокоило: от ненависти пополам со страхом тошнило, перед глазами плыли темные размытые пятна.       Он не мог ничего делать. Взяв в руки перо, он испугался еще больше, увидев, как пальцы дрожат — по ним словно проходила судорога, постоянная, неумолимая. Он зажимал пальцы другой рукой, встряхивал кисти, опускал их под ледяную воду, но они дрожали, как у стариков или сумасшедших, и все валилось у него из рук.       Не нужно было даже читать его мысли. Весь его вид, его неестественно ровный сдавленный голос, его бегающий взгляд, который он не мог зафиксировать в одной точке; он был в панике, это стало очевидно даже для эльфов, которые жались по углам и не смели смотреть в его сторону.       Он приказал эльфу пройти по сгоревшему этажу и собрать уцелевшие вещи — Пожиратели этим точно не занимались, разве только растащили интересные артефакты, выпавшие из стен. Его до последнего грела уверенность, что клочок ткани или брошь, быть может, оставшиеся от его мантии, по-прежнему лежат среди обгоревших обломков, никем не замеченные.       Эльф пришел ни с чем. Либо ткань полностью сгорела, а металл оплавился, либо… А потом Белла спросила за завтраком, увенчался ли успехом его поиск уцелевших «побрякушек». Драко понимал, что вопрос мог и не содержать никакого намека; и все же он почувствовал слабость, ответил невнятно и не был уверен, что вполне правдоподобно. Хотелось немедленно сбежать. Прятаться где угодно, хоть в лесу, хоть в мире магглов — затаиться и ждать, когда все проблемы решатся сами собой. А он еще думал, что перестал бояться смерти.       После завтрака, отравленного вопросом тёти, Драко рвало. Душное, плотное отчаяние; ни единой лазейки прочь из него. Он не желал умирать, он осознавал как никогда ясно, что готов малодушно предать что угодно — только бы жить, только бы сохранить себя. Все складывалось плохо — от слабости он не мог показываться никому на глаза, от слабости падала его защита и способность к окклюменции, и страх от этого лишь возрастал.       Временами он чувствовал оцепенение. Это было даже не чувство: погружение в забытье, как в короткий сон, момент полной неподвижности и кристального, нерушимого холода.       С утра прошло всего несколько часов, и то были долгие, предельно растянутые часы. На ужине он тоже должен был присутствовать — бледный еще больше, чем обычно, истощенный и наверняка дерганный. Наверное, если Лорд затеет с ним разговор, у него не останется сил лгать.       Он забрался в свою кровать, лег поверх покрывала. Он не спал больше суток: сперва потому, что чувствовал воодушевление, а затем из-за страха.       Книга была надежно спрятана, но Драко понимал, что если кто-то всерьез возьмется за ее поиск, много времени на ее нахождение не потребуется. Нужно было проследить, чтобы ни у кого и мысли не возникло искать эту книгу, даже просто интересоваться этой книгой, а они бы непременно заинтересовались, заглянув хоть на секунду в голову Малфоя.       Снейп учил его, что если не срабатывает щит, можно сбить легилимента посторонними мыслями. Думать о чем-то достаточно значительном, но не имеющем отношения к предмету его интереса. Это оказалось вовсе не так легко, как Драко сперва решил: от ощущения, как чужая воля разрушает его щиты и вот-вот доберется до того, что он пытается скрыть, он мог думать только об этой тайне. Спустя неделю снейповой ругани и оскорблений, у него, наконец, начало получаться: Спейп, увидев его первые неловкие попытки поцелуя с Панси, скривился и прервал заклинание.       Теперь Драко пытался вспомнить хоть что-нибудь, способное отвлечь Лорда и Беллу, когда они захотят посетить его мысли. Показывать свой романтический опыт нелепо, глупо; они разнесут в клочья эту попытку защититься. Первый полет на метле, триумф на зельеварении, когда он сварил кроветворное даже лучше, чем Грейнджер; все мелкое, лишенное всякого смысла. Были значительные, навсегда засевшие в память моменты: сжатая до боли палочка, холод на Астрономической башне и взгляд Дамблдора, вдумчивый и полный сожаления. Или отец, вернувшийся после Азкабана — постаревший и бесконечно уставший. Или Долохов, взглядом указывающий ему молчать, стоять на месте, делать вид, будто это он пытает магглов, он произносит непростительные раз за разом. Нет, об этом думать нельзя было, лучше бы это вообще стерлось из памяти; теперь же, растревоженное, оно крутилось в его голове, и не было надежды, что он сможет очистить от этого свои мысли.       Ему казалось, он расплачется. Он не мог сдержать слез и в ситуациях куда менее напряженных, но сейчас, словно по горькой иронии, их не было. Горло сдавило, но глаза оставались сухими, и он понял, что ему и не нужно плакать, ему вообще теперь мало что нужно.       Пусть только этот день пройдет. Мерлин, как угодно, только пусть он наконец пройдет.       Ему показалось, он заснул, но, скорее, это вновь было оцепенение. Драко этого не запомнил. Шесть с половиной часов словно исчезли, а когда в его дверь постучали, он понял, что пришло время ужинать.       Отец как-то поделился с ним, — хотя такие разговоры были ему несвойственны, а оттого каждое произнесенное слово ценилось больше, — что иногда, долго волнуюсь из-за какого-либо события, непосредственно перед ним охватывает покой. Драко не понимал этого: если он волновался, то напряжение только возрастало с каждой секундой, а потом — на экзамене, в игре, при выполнении задания — достигало своего апогея. Он не был из тех, кто мог взять себя в руки, отвлечься от страха. Сделать что-либо, не утонув при этом в своих переживаниях. Так могла мама, и, должно быть, отец, но он — никогда.       До сего дня.       Откликаясь на стук в дверь, он чувствовал не покой, но безразличие. Стойкое, непоколебимое, яростное, — если к безразличию применимы такие слова; он надел свою лучшую мантию, долго возился с прической. Отец говорил, что достойно выглядеть он обязан всегда, при любых обстоятельствах; мать говорила, что надевать галстук следует, туго его затягивая, а если он собирается ослабить узел, то лучше его вообще снять; что двубортный пиджак застегивается только на верхнюю пуговицу, что одно-единственное лишнее украшение безнадежно испортит вид, и что лучше всего, если он не хочет вникать в детали, помимо фамильного перстня носить еще часы на цепочке. Обувь всегда должна быть чистой, громко смеяться допустимо только в приватной обстановке со своими друзьями, даму следует пропускать вперед при условии, что речь не идет об опасном месте — работающем с перебоями министерском лифте или магазине с ядом против дикси, имеющим свойство взрываться.       Все это Драко соблюдал, и простые указания придавали его безразличию оттенок правильности, расчета; будто все идет так, как должно идти. Будто он контролирует ситуацию.       Его лицо по-прежнему выглядело осунувшимся, но бодрящее зелье кончилось еще утром, а за новым идти не было ни времени, ни желания. Он отправился на ужин с единственным желанием поскорей его окончить и вернуться к себе; зал, погруженный в полумрак, с длинным прямоугольным столом и стульями такими массивными, что с трудом двигались, был тих. Драко поклонился Лорду и молча прошел на свое место, между Антонином и сестрой Кэрроу. Остальные Пожиратели кинули на него беглые взгляды, но в присутствии Лорда обращать внимание разрешалось только на последнего, потому они быстро отвернулись.       Его мать и отец выглядели величественными и спокойными, но не настолько, чтобы Лорд мог почувствовать себя вынужденным делить власть с кем-то другим. Белла не смеялась; она вертела в руках палочку, ее глаза горели, но Драко не мог понять причину — от ярости, от сдерживаемого веселья или от предвкушения. Лорд оглядывал поочередно всех их, наверняка читая мысли.       Эльфы принесли ужин, но никто к нему не притронулся, пока Лорд не позволил, сделав приглашающий жест рукой. Сам он ничего не ел.       — Друзья мои. Как мне не грустно это признавать, Поттер по-прежнему скрывается… Он с его друзьями ускользнул из-под носа Фенрира, когда тот совершал рейд.       «Они знали», — промелькнула в голове Драко мысль, неожиданная и острая; быстро посмотрев в лица сидящих напротив брата Кэрроу, Мальсибера и Макнейра, он убедился, что те думают о том же самом.       Лорд неторопливо продолжал свою мысль:       — Зная преданность Фенрира, я не сомневаюсь, что рейд был подготовлен как нельзя лучше. Скажи, кто знал о нем?       Фенрир заметно оживился; Драко видел, что тот не боится ни подозрений, ни наказания. Он источал уверенность, и с каким-то радостным, как бывает при падении чуждого идеала чувством, он отметил, что эта уверенность влияет даже на Лорда. Тот мог наказать Фенрира, — что он часто и делал, — но не поддаться уверенности того в чем-либо был неспособен.       — Знал Скабиор и Франк, с которыми мы захватывали здание. Северус, он наколдовал нам смену облика. Мы не посвящали его в детали плана. Знал наш человек в таверне, где мы пользовались камином, как бишь его, Эван.       — Эван знал, зачем вы прибыли в таверну?       — Он должен был провести нас на крышу, а через нее мы перебрались на крышу того дома, где скрывался Поттер. Мы предупредили его только о том, что прибудем в чужом облике и нам нужно будет попасть на крышу. Все.       Лорд прикрыл глаза. Палочка в руках Беллы замерла, трапеза прекратилась. Макнейр неосторожно скрипнул вилкой по дну тарелки, и звук разлетелся по залу подобно грому. Никто, однако, даже не моргнул.       — Кого же ты подозреваешь, Фенрир? У тебя есть предположение, кто мог нам… помешать?       — Мой лорд, у меня нет причин подозревать… я не видел, чтобы кто-то передавал сообщения Поттеру. Но из людей, которых я назвал, лично не знаком только с Франком. За него поручился Скабиор. Этот человек мог быть не так надежен.       — Скабиор. Он ведь в твоем отряде егерей, Фенрир.       — Мой Лорд, в нем я не сомневаюсь. Столько грязнокровок вместе загнали, — он усмехнулся, обнажив клыки. Его голос, и без того неровный, переходил в рычание; Драко знал, что Фенрир один из тех немногих оборотней, которые даже в человеческом облике сохраняли звериные повадки. Иногда тот бросал палочку и набрасывался на противника, как животное — валил на землю и впивался в шею зубами, разрывал кожу и сдавливал, пока кровь из артерии не прекращала бить струей, выталкиваемая давлением.       — Значит, Франк. Ни в чем нельзя быть уверенным, но начинать с чего-то надо. Вы согласны со мной, друзья? — и, не дожидаясь предсказуемого ответа, Лорд обратился к Белле, — свяжись со Скабиором. Скажи, что его с другом приглашают на ужин.       Драко не стал смотреть, как оживилась его тетка. Завтра, или когда прибудет Скабиор, их ждет вечер пыток, и все должны будут приложить руку. Если и окажется, что этот Франк не виноват, вряд ли он еще останется в своем уме и полностью цел. Лорд не ценил таких, как он — тех, кого легко заменить.       Драко тоже, по существу, можно было заменить. Он не единственный ученик в Хогварсте, кому досталась Темная метка; его спасали родители, как всегда именно родители, не смотря ни на что, все еще необходимые Лорду. Однако за следующую ошибку одного из них под удар попадут все трое; Лорд и так проявил к его семье больше терпения, чем можно было от него ожидать.       — Люциус, скажи, поместье сильно пострадало от пожара?       — Эти стены крепки, мой Лорд. Ничего, что стоило бы внимания, не пострадало.       — Однако виновник не найден. Если враг смог проникнуть в наш штаб и поджечь его, то крепость этих стен вызывает сомнения. Люциус?       — Да… Мой Лорд. Мы работаем над поиском. Задействованы вс…       — Нужно работать быстрее. И больше. Мне нужен результат, Фенрир, Люциус. Мне нужно видеть, как мы идем к победе, а не слушать отчеты о ваших провалах.       Он говорил спокойно, будто увещевая непослушных детей. Все они знали этот тон, и все униженно склонили головы, стараясь не издавать ни звука, не привлекать к себе внимания, — кроме Беллы. Тетка была весела и продолжала есть мясо с тарелки, пока прочие пережидали очередное затишье. Лорд читал их мысли, и на этот раз не бегло, как в начале ужина. Иногда он окликал по имени, заставляя посмотреть себе в глаза: каким бы хорошим легилиментом он ни был, без зрительного контакта мог читать только сиюминутные, часто не поддающиеся узнаванию образы и слова.       Драко окликать не потребовалось. Почувствовав на себе легилименцию, он, не поднимая головы, посмотрел на Лорда. Он не думал ни о чем конкретном; плавая в мыслях, как во время дрёмы, он вспоминал флажки на квиддичном поле в школе, в поклоне жмущихся к полу эльфов, стопку карточек с великими волшебниками. Странные воспоминания, которые он даже не мог распознать, откуда они: синие цветы на мостовой, пустая маггловская улица, кошка, запрыгнувшая на подоконник в погоне за птицей и сбившая цветочный горшок, и звук разбитой глины; огромный силуэт, тяжело ступающий на темную землю, смотрящий с такой высоты, что, пытаясь увидеть его голову, шею ломило.       Лорд прекратил читать его мысли, но к сидящему следующим по кругу Антонину не перешел.       — Где же ты видел такое существо, юный Малфой?       — Простите, мой Лорд?       — Не умаляй свои способности, мальчик. Ты прекрасно знаешь, что я видел в твоих мыслях.       — Да, мой Лорд, прошу прощения. Это был просто сон.       — Обычно сны не оставляют такого отпечатка в памяти. Даже самые яркие из них.       Драко об этом знал. Он не нашел, что ответить, но Лорду и не требовалось, он потерял к нему интерес, читая мысли Долохова и последнего, Руквуда.       Остаток ужина прошел куда спокойней. Лорд не выявил предателей, разобраться с несчастным Франком предстояло позже. Можно сказать, им всем повезло. Особенно Драко.       Расходились медленно: обычно никто не осмеливался встать первым, рискуя проявить неуважение. Ждали, пока поднимется кто-то из ближнего круга Лорда или сам Лорд; на этот раз первыми ушли оба Кэрроу, и Драко последовал за ними. Он вдруг почувствовал голод, вспомнил, что за весь ужин только нарезал в мелкую крошку салат на своей тарелке, но так ничего и не съел. Вызвав на ходу эльфа и приказав подать еду в комнату, он уже поднимался на нужный ему этаж, как его окликнули.       Долохов следовал за ним бесшумно, несмотря на свое крупное телосложение. Не теряя ни секунды и не давая Драко заговорить, он протянул ему что-то на ладони, и когда Малфой увидел предмет, его дыхание сбилось, а безразличие, казавшееся таким нерушимым, дало трещину.       Он дрожащей рукой взял значок старосты, немного оплавленный, но сохранивший очертания и краски герба Хогвартса.       — С-спасибо. Спасибо, я…       — Молчи. И держись молодцом. Как сегодня.       Антонин сразу ушел. Драко на негнущихся ногах, не понимая, что делает, шагнул вслед за ним; желание следовать, возложить ответственность за свой путь на кого-то другого. Ему показалось, прошло не меньше минуты, прежде чем он заставил себя повернуть и пойти к себе.       Значок старосты он бросил в камин и смотрел, как металл стекает, проваливается под угли. После, поев и снова вернувшись в свою кровать, произошедшее показалось ему невероятным; такими быстрым, будто бы совершенно незначительным, но, должно быть, что-то важное так и случается. Не растянутое долгими диалогами, заламыванием рук и пышными эффектами, а вот так — в сером полумраке, быстро, почти мгновенно. Внезапное осознание, упущенный момент, вовремя всплывшее в памяти заклинание.       Что-то важное, как… как его решение. Его сомнения в своих силах имеют куда меньшее значение, чем тот момент, когда он решился, когда был уверен, что сможет. И если бы можно было заморозить ту уверенность, сохранить ее, как насекомое в янтаре, и никогда не терять, все было бы куда проще — но так нельзя было, и он должен был научиться хранить ее сам, в своей голове. Воскрешать ее в памяти каждый раз, когда без нее невозможно дышать.       Драко закрыл глаза, представляя, как она формируется в светлый шар, как люмос в темноте или как светлячок, как уплотняется и занимает свое место в его мыслях — место щита и оплота, который не преодолеть.       Он не чувствовал покой, нет, покой по-прежнему был ему недоступен. И безразличие прекратило оберегать его. Теперь у него было нечто менее надежное, но куда более сильное, активное, яркое — уверенность в своей возможности влиять на события, придать им иное, нужное ему, направление.       Он вспомнил свой сон, вероятно, спасший его сегодня; о таком нельзя было думать с улыбкой, он понимал это, и все же ему захотелось поделиться этой нелепой победой с единственным, кто мог понять, о чем он говорит. Он перевернулся на бок и, как был, в одежде и лежа на покрывале, почти сразу заснул.

***

      — Тебя не было вчера.       Ривай придирчиво осмотрел его, будто Драко явился на званый ужин и не вполне соответствовал требованиям, предъявляемым ко внешнему виду.       — Не мог заснуть. Дела, дела.       — Паршиво выглядишь.       Драко не смог сдержать улыбку. Он сел напротив Ривая с другой стороны костра и так же, как он, принялся ворошить палкой угли.       — Вынужден сообщить, что ты ничего не понимаешь в стиле, раз считаешь мою одежду паршивой.       — Я не об одежде говорю. Ты свое лицо видел?       — Нездоровилось утром. Вот и…       — Хм.       Только теперь Драко отметил, что и Ривай выглядел так себе. Он и раньше был мрачным, с залегшими под глазами темными кругами; он будто был постоянно чем-то очень недоволен, и иногда это выражение недовольства на лице перерастало в брезгливость, а затем — в презрение: когда он замечал грязь на своей одежде, или когда Драко рассказывал ему шутки, практикуемые его факультетом на учениках других факультетов. Иногда это было забавно, а иногда пугало. Драко знал, что Ривай занимает некое руководящее положение в армии там, у себя, и понимал, что такое выражение лица для кого угодно из его подчиненных не сулило ничего хорошего.       Ривай явно привык командовать, не терпел, когда на него повышают голос, не любил шутки. А еще он не терпел слабость, и это было, наверное, самое опасное поле в их общении, потому что слабости у Драко было непозволительно много. Драко старался не показывать ее, не трусить, не выдавать словами, но Ривай видел ее, смотрел с легким пренебрежением, и ничего не говорил.       Как-то Драко имел неосторожность надавить на жалость, начав рассказывать о себе, но Ривай быстро дал ему понять, как ошибочно было выбрать такую тактику. Малфой так ничего и не сказал; его рука замерла на Метке, и Ривай, конечно же, заметил его обиду, — что сделало ситуацию еще хуже.       Сейчас, продолжая разбивать угли в костре, Драко понял то, что мог бы понять и раньше: мужчина не испытывает к нему уважения. Вероятно, он его просто терпит, не прогоняя от костра, хотя мог бы.       — Я хотел рассказать тебе кое-что. Мне казалось, это забавно, но теперь…       Ривай не ответил. На этом — Драко понимал — рассказ можно заканчивать. Но он не сдержался, как почти всегда с ним случается:       — Некоторые маги могут читать мысли, смотря в глаза другим людям. Самые сильные могут это делать, просто глядя на человека. И… Тот, которому я должен подчиняться, он умеет так. Сегодня он читал мои мысли, — в общем-то, он почти каждый день так делает, а если не он, то кто-то другой. Мне нужно постоянно мешать ему, путать его, чтобы он не увидел лишнего. Я не знаю, почему, но я вспомнил гиганта. Думаю, это отвлекло его, и он оставил мои мысли в покое.       — Ты был прав, когда решил, что это не забавно.       — Я понимаю.       — Нет, не понимаешь.       Ривай не нахмурился, не говорил яростней, его губы не скривились в презрении; и все же что-то в нем изменилось, сделав все пространство вокруг него отталкивающим, закрытым для чужаков.       Он был в еще худшем расположении духа, чем обычно, и Драко не надеялся узнать, в чем дело.       Вдруг стало остро, мучительно обидно. Кому еще он мог рассказать то, что рассказал? Ведь дело даже не в титане. Но Ривая задело именно это; вообще, кажется, это было единственным, что он услышал из всей речи Драко. Малфой понимал, что сейчас не время спрашивать у него, влезать в чужую жизнь — велика вероятность, что в эту жизнь вообще никогда не придет время влезать.       Он уже было сорвался и хотел уйти в свои видения, как Ривай произнес:       — Мне нужно лекарство.       — Что?       — Моя нога. Мне нужно, чтобы она зажила как можно быстрей.       Тут же проснулось детское желание отомстить. Несколько секунд он боролся с ним — боролся Драко идеальный, который не должен был реагировать на такие порывы, а провернуть все в свою пользу, как учил отец, со снисходительной улыбкой и спокойной уверенностью. И, с другой стороны, Драко, существовавший вот уже семнадцать лет, который только ими и жил. Победу одержал последний.       — Ты даже не хочешь меня слушать. Я… я просто хотел рассказать тебе кое-что важное! Проклятье, мне кажется, я меняюсь, я впервые делаю что-то сам! Почему бы тебе просто не послушать?       — Собираешься выяснять отношения, малец? — Ривай посмотрел на него, и этот взгляд, пусть даже Ривай и не умел читать мысли, выбивал почву из-под ног. — Я бы не обратился к тебе, если бы медицина, к которой я имею доступ, могла предоставить мне необходимое. Мы не друзья, и говорить о чем-то важном тебе следует с кем-то другим.       Драко хотел бросить ему в лицо, что больше говорить об этом ни с кем нельзя, и он сам в том же положении, что и Ривай — обращается только потому, что собеседник находится в другом мире. Но это было бы слишком; это несло столько унижения, сколько Драко не мог на себя взять.       — Покажи, что у тебя с ногой.       Взгляд Ривая изменился, на мгновение стал нечитаемым, пустым — будто обладатель его ушел в себя, чтобы сделать какие-то выводы, но тут же вернулся; мужчина молча разделся, аккуратно сложил брюки и выпрямился. Драко приблизился к нему, провел палочкой по посиневшей коже.       Он редко имел дело с травмами. Снейп учил его основам колдомедицины, но на практике ему приходилось работать с проклятиями и ядами, к которым волшебники прибегают чаще, чем к заклинаниям, наносящим подобный физический урон. Кожа на ноге Ривая от середины бедра и почти до колена была нездорового синего оттенка, от прикосновений вдавливалась и не сразу выпрямлялась обратно. Заклинание показало, что кость была сломана, часть осколков застряли в мышцах. Шов на кожу был наложен аккуратно, но проколы не выглядели нормальными, они не гноились, но, кажется, это был только вопрос времени; из-за кровяной корки кожа вокруг них выглядела почти черной.       Драко подумал, что нога наверняка болит: с такой раной под кожей она не может не болеть. Он посмотрел на Ривая, ища в его лице признаки мучения, и, отчего-то даже не удивившись, не нашел.       — Я не могу сварить тебе зелье, — признал Драко. — Лаборатория сгорела. Может, у мамы еще остались флаконы костероста.       — Ты сможешь меня вылечить?       — Да, выглядит несложно.       — Когда?       — Если достану зелье до завтра, то через два-три дня все будет в порядке.       Ривай вскинул брови.       — Два-три дня на сломанную кость. Впечатляет, — он оделся и сел, а Драко так и остался рядом с ним, спиной к костру. — Из чего ты делаешь зелья?       — Для каждого нужны свои ингредиенты. Если ты хочешь спросить, сможешь ли сам сварить какое-нибудь, то да — при условии, что у вас там есть двуроги, карликовые драконы и плантации мандрагор, — Драко усмехнулся и добавил, — и превосходный зельевар, как я.       — Если это сработает, мне придется поверить в магию, — отметил Ривай, будто разговаривая сам с собой.       — А ты не веришь? Как это по-маггловски, — Драко привычно скривился, —моя брошь не убедила тебя?       — Я не поверил, что она действительно двигалась.       — Безнадежный маггл. Был бы тут Лорд, он бы приказал мне тебя убить.       Ривай не ответил. Драко подумал, что ему все равно — если бы он питал хоть немного интереса к жизни Малфоя, то давно бы уже спросил. Но мужчина молчал, костер и тщательное очищение от грязи своей одежды занимали его куда больше. Теперь, увидев его травму, Драко начал обращать внимание, что Ривай, садясь, не подгибает раненую ногу, а вставая, не опирается на нее. Вряд ли он мог пользоваться тем механизмом, благодаря которому убивал титанов: с травмой любой из конечностей механизм становится бесполезен.       Насколько было нарушено его равновесие, если он не мог опираться на ногу?       — У тебя есть еще раны?       Ривай удивленно посмотрел на него.       — Конечно. Но мешает только эта, — он положил ладонь на ногу чуть выше колена, — остальные давно зажили.       «У меня тоже есть шрамы», — чуть было не сказал Драко, но вовремя замолчал. Будь он среди своих слизеринцев, вид его царапин и мог бы кого-то впечатлить, но Ривая — точно нет.       Он повернулся к костру и, всматриваясь в языки пламени, заставлял их переплетаться и рассыпаться фейерверками. Детская игра, никогда, однако, не приедающаяся. Чаще он играл так с водой, а иногда шел на риск и заплетал в сложные узоры растения. С чем-то живым всегда было опасно так играть — растение, особенно магическое, могло трансформировать его магию и повести себя не так, как он хотел.       Когда он пытался завернуть корень грозоцвета в его же листы, растение раздулось, как губка, пропитавшаяся водой, и начало гнить — так быстро, что когда Драко схватил горшок с ним и вынес за пределы теплицы, от корня осталась только рыхлое заплесневелое волокно.       — У тебя руки загорелись.       — Что?!       Драко посмотрел на свои кисти — на них потрескивало оранжевое пламя, неестественно блеклое, перетекающее волнами. Оно не обжигало, однако, когда Драко присмотрелся к нему (сколько оно уже было на его руках?), он почувствовал легкое покалывание на коже, и ощущение было больше похоже на холод, нежели жар от огня.       Он тряхнул кистями рук, и часть огня спала, затем еще раз — и языки полностью исчезли.       — Это… это, наверное, видение. Я начал придумывать и сам не заметил.       — Ты придумывал, как загораешься? — Ривай придвинулся к нему, оглянул его кожу, и, не найдя следов ожогов, сел обратно.       Драко фыркнул. Под выражающим легкое любопытство взглядом Ривая он провел рукой над костром, поймал новые язычки пламени — они перекидывались на его кожу, как на бумагу. Посмотрев, как они расползаются по его пальцам, запястью и стекают к локтю, — дикое, но гипнотическое зрелище, — он отряхнул их обратно.       — Я найду тебе зелье. А сейчас мне пора.       — Пора? Ты толком не спал.       — Не хочу. Я уже просыпаюсь.       Он не лгал. Сон постепенно отступал, ощущения смешивались; теперь он не только сидел у костра, но и лежал на своей кровати в спальне, и от дезориентации кружилась голова. Ривай внимательно смотрел на него, затем — сквозь, по мере того, как тело Драко становилось прозрачней.       — Тебе нужно больше спать, малец.       — Какая трогательная забота, — Драко рассмеялся невольно, а Ривай нахмурился, будто его слова неправильно поняли. И все же было приятно. Этого хватило, что бы он просыпался, чувствуя себя не так плохо, как можно было ожидать после всего двух часов сна.       На самом деле, отметил Драко уже на грани сна и яви, ему даже хорошо.

***

      На следующий день Скабиор привел егерей. Они пришли еще на рассвете, а спустя час разбудили весь замок, опустошая винный погреб и гремя посудой. Когда Драко спустился в зал, он попытался угадать, кто из полупьяных лесников — Франк, но в конце концов вынужден был спросить у отца. Тот сам их не различал — сказывалось презрение ко всей их братии и то, что они все, действительно, были похожи. Темная, хорошо подогнанная одежда с застрявшими тут и там сухими листьями, спутанные волосы, загорелые лица; палочки они носили прикрепленными к ремню поперек груди, а не на поясе, как большинство магов. Пояс же занимали множество фляжек и коробков, как объяснил однажды Скабиор — с противоядиями от ядовитых растений и укусов животных. В большинство своем это были сильные, поджарые люди; они напомнили Драко Ривая, но, задумавшись над этим, он вынужден был признать, что хорошей физической формой сходство и ограничивалось.       Франку — кем бы из веселящихся егерей он ни оказался — либо не сказали о причине приглашения в Мэнор, либо ему было все равно. В последнее не верилось. Драко нашел взглядом Скабиора, но тот не замечал юношу. Собрав длинные грязноватые волосы в хвост, он встал на стол и распевал песни, более уместные в придорожных тавернах. Под его плащом оказалась клетчатая красная рубашка, а на руках — перчатки из тонкой кожи. «Наверняка стащил с тела какого-нибудь маггла» — подумал Драко и отвернулся.       Он не был уверен, что его присутствие на завтраке обязательно; разбирательства и показательные пытки Лорд обычно оставлял на вечер, и вот тогда все должны были быть на месте.       Драко перешел в уцелевшую часть западного крыла, поднялся на самый верхний этаж. Тут был кабинет мамы, ее небольшая лаборатория и выход на крышу, в этой части здания засаженную растениями. Матери в кабинете не оказалось, но Драко знал, что она не будет зла, если он без ее ведома возьмет одно-два зелья.       Кроветворного на полках не оказалось — оно уходило быстро на лечение всех раненых Пожирателей, оказавшихся в замке. Единственный флакон с костеростом наполовину опустел, но Драко знал, что мать прячет часть зелий за полками, в тайнике; он отодвинул заднюю стенку полок, и там нашел небольшой запас зелий. Взял один костерост, кроветворное и мазь, которая должна была залечить раны на коже, и, подумав немного, захватил снотворное — оно ему наверняка еще пригодится.       День был светел, у Драко было зелье для знакомого из его снов, пытка Франка намечалась только к вечеру — все было несколько ненормально, но, наверное, неплохо. Через три недели он поедет в Хогвартс, и присутствие Пожирателей в собственном доме перестанет на него давить. Там можно будет беспрепятственно варить какие угодно зелья, прикрываясь надвигающимися экзаменами, и играть в квиддич, и хвастать перед слизеринцами своими боевыми ранами.       В Хогвартсе, как неожиданно понял Драко, было уютно. Все это время.       Сейчас уже так не будет, потому что Дамблдор жив и помнит все, что пытался сделать Драко. Почему-то старый волшебник не выдал его Ордену и Визенгамоту; более того, не исключил его из школы. Это наталкивало на неприятные догадки, но Малфой решил просто ждать. Планирование, как показал опыт последнего года, ничего не дает — непременно случается что-то, вынуждающее в конце концов полагаться на случай.       Он спускался обратно в свою комнату, когда метка начала жечь: кожа зудела, стягивалась, будто на нее попал горячий воск, а затем жар пошел внутрь, все усиливаясь. Лорд звал, и только теперь Драко заметил, что больше не слышно пьяных песен и грохота посуды.       Тихо выругавшись, Драко заклинанием уменьшил флаконы с зельями и баночку мази, спрятал во внутренний карман пиджака и сбежал вниз, обратно в зал.       Лорд был в ярости. Стулья оказались разбросаны по залу, стол переломан надвое. На месте разлома, в щепках и битой посуде, лежал один из егерей — молодой, не старше тридцати, с рассеянным от алкоголя взглядом. Он вяло ощупывал свое тело, будто до сих пор не понимая, что происходит.       — Очень смелая выходка, Скабиор! Фенрир, чья это была идея?       Оборотень огромной серой тенью отделился от стены, где до того стоял неподвижно. Он улыбался — скалился — и разминал пальцы, сжимая и разжимая кулаки.       — Скабиора, мой Лорд. Сожалею, что не смог проконтролировать: задержался в лесу.       Франк со стоном попытался подняться. Лорд метнул в него рассекающее, затем поднял в воздух; кровь капала на лежащую внизу скатерть, но сам егерь, кажется, до сих пор был слишком пьян, чтобы испугаться. Вскрикнув от боли и закрывая руками порез, он, щурясь, озирался по сторонам и что-то бормотал.       — Признаю, Лорд. Идея устроить небольшую пирушку принадлежала мне, — голос Скабиора был не спокоен, но и страха в нем не было; он говорил скорее взвинчено и слегка хамовато, как человек, опасно приближенный к состоянию загнанного в угол. К тому же он был пьян — хотя и, как теперь было видно, заметно менее пьян, чем остальные лесники. — Решил подготовить парня к ужину.       С досадным опозданием Драко понял, что начинать пить с утра вовсе не входит в привычку егерей. Скабиор стоял, ссутулившись и скрестив руки на груди, опустив голову перед Лордом. Он не сказал Франку ни слова о подозрении, но споил его, чтобы… защитить? Затуманить его разум, усложнив Лорду поиск нужных мыслей в его голове? Сделать так, чтобы молодой егерь по возможности ничего не понимал и не смог испугаться?       Ход был прост и почти прямолинеен. И достаточно дерзок, чтобы Лорд разозлился еще больше. Он вытянул свободную руку в сторону Скабиора и беспалочковым поднял его в воздух, как Франка.       — Стоит ли мне говорить, какое наказание тебя ждет за эту выходку? А твоего друга не только за нее.       Не тратя больше слов, он наложил Круциатус на обоих, и Драко сжался от крика, заполнившего зал. Белла смеялась, проклиная предателей. Драко говорил себе, что нужно отойти обратно к двери — бесполезный, по сути, шаг, продиктованный какой-то отчаянной готовностью бежать и спасать себя в любой момент.       К пытке присоединился Макнейр, за ним последовали большинство Пожирателей.       Вынужден был сделать то же самое и Драко, и, направив палочку чуть выше положенного, произнес заклинание. Он хотел верить, что никто не заметит, как алая вспышка растворилась над телом Франка, достигнув его, но не успев причинить боли.       Наверное, они оба сойдут с ума. Останутся калеками, а может, утратят магию. Драко видел, как такое случалось.       Но у Лорда были иные планы. Он прекратил свое заклинание, вместе с ним остановились и Пожиратели.       — Что ж. Теперь нам нужно лишь дождаться, когда винные пары покинут нашего друга Франка. А потом можно будет продолжить. Что касается тебя, Скабиор…       Тот поднял голову — тяжело, будто она весила непомерно много — и глухо, истерически рассмеялся. Улыбка соскользнула с лица Беллы, словно чужое безумие мгновенно вытеснило ее собственное.       Лорд замолчал. Драко почти видел, как удивление у того сталкивается с дикой злостью, и с каким трудом тот себя сдерживает, чтобы не потерять контроль перед Пожирателями.       Все складывалось так плохо, что перешло все мыслимые границы. Драко и представить себе не мог, что кто-то может вести себя так перед Лордом, додуматься совершить такое, а потом смеяться ему в лицо, — хотя последнее Скабиор, вероятно, не осознавал.       Лорд по-прежнему молчал, и Драко, из-за того, что стоял поодаль, видел его приоткрытый от удивления рот. У него тоже были границы допустимого, и Скабиор легко перешагнул их тоже.       — Что это тут у нас?       Драко ощутил, как его толкнули; он едва не вышел из круга Пожирателей.       Позади него стоял Фенрир.       Лорд повернулся к ним даже слишком поспешно, его неодобрительный взгляд упал на Драко.       В ушах зашумело.       — В чем…       — Откуда зелья? — Фенрир схватил его за локоть, другой рукой достал из его мантии флакон. — Говорили же, что они закончились. А, Малфой?       — Это сейчас так важно, Фенрир? — просипел Лорд. Оборотень, поиграв флаконом в руках, раскрыл его и залпом выпил.       — А, славно! — Прорычал он. — Неделю никто не мог найти мне зелье, а оно вот где. Ты его мне и принес, а, Малфой? Его и искал на сгоревшем этаже?       — Юный Малфой искал что-то на сгоревшем этаже? Люциус, ты говорил, что там был только ближний круг и эльфы.       Лорд опустил руки, два тела с грохотом упали на пол. Медленно, очень медленно Драко понимал, что сейчас гнев Лорда обратится на него.       Потому что Драко был прост и предсказуем, потому что он и в воображении не сделал бы того, что сделал Скабиор, и с ним Лорд знал, как поступить. Пожиратели с готовностью сделали вид, что разобраться с Драко безусловно важней, чем со Скабиором.       Мысль о боли и смерти потрясла его, оглушила, стук сердца на мгновение перекрыл все прочие звуки, а затем — все ушло. Так же резко, как началось. Драко неожиданно ясно увидел происходящее и себя, дрожащего и бледного, не находящего в себе смелости оторвать взгляд от пола.       Нужно было сказать что-то, что угодно, но Драко не мог произнести ни слова. Лорд смотрел на него, блеклые красные глаза теперь не пытались посмотреть в его мысли, но всматривались в лицо. Наверняка Драко выглядел плохо. Выглядел человеком, у которого на лбу написано, что он лжет и до смерти напуган.       Должно быть, так оно и было. Потому что в следующий момент Лорд метнул в него Круциатус.       Драко закричал, свалился на пол, что-то треснуло под весом его тела; казалось, его выворачивают наизнанку, вытаскивают наружу его скелет, выжигают кожу. К этому невозможно было привыкнуть, и как бы Драко не фантазировал, представляя, как стойко он переносит боль, у него не получалось, не могло получаться. Тело не выдерживало, еще немного — и его сознание или сердце откажут, безнадежно собьются, и от него ничего не останется, кроме пронизанной болью плоти.       Он ни о чем не думал; в какой-то момент он перестал даже молить великих магов помочь ему. Наверное, потом он перестал и кричать.       Он чувствовал запах железа. Потом — как его левитируют или несут куда-то, и снова запах. Тело не слушалось, взгляд улавливал какие-то фрагменты, но они путались, сплетались, рассыпались под веками огненными кругами.       Железо; что-то холодило кожу, давало покой после мучения. Он потерял сознание, провалился в тяжелую, наполненною болью темноту; покинув ее, он все равно чувствовал боль.       Кто-то приподнял его голову и заставил пить. Но он не хотел пить, горло болело и он просто захлебнулся жидкостью.       Сквозь сплошной шум, как под водной толщей, он услышал голоса. Наверняка то был голос отца, а его собеседник…       Драко попытался открыть глаза, но свет ослепил его.       — Драко? Сын, я не могу быть здесь долго. Слушай внимательно: после пойдешь в свою комнату и не будешь выходить, пока я не дам тебе знать. И ни слова, Драко. Никаких странных приказов эльфам и зелий. Ты понимаешь? Кивни.       Он наклонил голову — она взорвалась болью, но отца такой ответ устроил.       — Я зайду позже.       Хлопнула дверь. Драко снова попытался открыть глаза, и снова свет оказался слишком ярким.       — Я уже задернул все шторы, мальчик. Давай, тут уже темно.       — Не темно, — возразил Драко. Он накрыл глаза руками и медленно открыл их — ладони защищали от света, но убрать их он пока не решился.       — Только посмотрите, какой капризный ребенок! А теперь все-таки пей, — к губам снова приложили стакан или колбу, и Драко попытался глотнуть. Это была не просто вода: не зелье, но какая-то легкая тонизирующая смесь.       Он скосил глаза вниз, на свою грудь, и увидел кровь. Рана была обмотана бинтом, уже пропитавшимся ею насквозь.       — Это рассекающее? — спросил он, хотя и так знал ответ.       Его собеседник кивнул, и, по-прежнему щурясь от света, Драко узнал в нем Антонина.       — Лорд поручил мне проследить, чтобы тебе не стало лучше.       — Почему? То есть я… я дерзил ему, да?       — Ты носишь с собой зелья, которые обычно дают пострадавшим от ран или пыток. И вот это, — он повертел в руках баночку с мазью, — не знаю, что это такое, но в составе тоже наверняка что-то целебное. Мальчик? Ты слышишь меня? О чем ты думал, беря их с собой?       — Я не им… Эти зелья... О, проклятие!       — Ты не видел лица Лорда в тот момент. Тебе очень повезло.       Долохов отвернулся. Вот так, сидя полубоком к нему и наклонившись вперед, с зачесанными назад блекло-русыми с сединой волосами, он выглядел старым. Наверное, он и был старым. Драко почему-то никогда не замечал этого.       — Что-то назревает, мальчик. Дальше будет еще тяжелей.       — Я знаю.       — Откуда же?       «Потому что я сам участвую в этом», — подумал он. Но в ответ смог только криво улыбнуться.       — Спасибо.       — Ты не будешь мне так благодарен после того, что я сделаю. Лорд должен видеть, что тебе пришлось плохо.       Драко не смог скрыть страх. Пряча лицо от стыда, он почувствовал, что вот-вот разрыдается, начнет просить Долохова обойти приказ Лорда, придумать что-нибудь. Его тело все еще ныло, мышцы резкой болью реагировали на каждое движение; он не был готов к новой боли, Мерлин, он никогда, никогда не будет к ней готов.       — Давай быстрей, — прошептал он, кляня себя за то, как жалобно звучит его голос.       Антонин положил ладонь на его плечо, слегка сжал.       — Выпей снотворное. Ты не сможешь полностью заснуть, но будет легче.       Драко выпил весь флакон. Откинулся обратно на кровать. А потом его тело начало разрывать на части.       Ривай ударил его по щеке раз, другой — на третий рука прошла сквозь тело Драко, и мужчина резко ее одернул.       Он что-то говорил ему, но в ушах шумела кровь, собственное сердце гремело, казалось, на весь мир — и это был приятный звук, подсказывающий, что он еще жив.       Затем он проснулся и увидел перед собой потолок своей комнаты, а в следующий момент снова темное небо и размытое лицо Ривая. Снотворное не давало ему проснуться, а боль — заснуть, но он был благодарен и за это.       Нужно просто пережить эту ночь. И следующий за ней день.       — Эй, парень! Что происходит?       Драко попытался ответить, что ничего, но снова проснулся. В следующий раз Ривай сжал его запястье и навис над ним, снова позвал.       — Я принес зелье. Оно где-то тут.       — Вижу, лежит рядом с тобой. Ты можешь мне сказать, что происходит?       «Я добыл для тебя зелья, и теперь меня за это пытают», — хотел ответить Драко, даже почти ответил, но губы вновь стали бесплотными. Он что-то прошептал, но не был уверен, что Ривай его услышал.       Он попытался посмотреть по сторонам. Шея не болела. А вот рука… Ее будто вырвали, и он схватился за плечо, убеждая себя, что ошибся. Рука была на месте; легче, однако, не стало.       — Уходи.       — Нужно остановить кровь.       — Забирай эти проклятые зелья и уходи!       Ривай отпустил его запястье. Драко отполз к дереву и постарался теперь сидеть неподвижно. В правом плече будто сосредоточился один отдельный Круциатус, и Драко осторожно ощупывал его, почти приготовившись почувствовать торчащую кость.       — Я выпил снотворное, оно не дает мне полностью проснуться, — немного успокоившись, прошептал он. Ривай, должно быть, не расслышал и подошел ближе. Зачем-то Драко продолжил. — На мне должны остаться следы. Лорд должен видеть, что я наказан.       — Это происходит сейчас? Твои раны. Они просто появляются на тебе, — Ривай протянул руку и закрыл ладонью его скулу, будто пытаясь оградить от невидимого ножа. Драко чувствовал тепло от его кожи, а потом — резкую боль от тянущегося пореза на лице. Мужчина нахмурился и присел перед ним. — Кто это делает?       — Долохов, но он не виноват. Он не хочет этого делать. Он помогал мне все это время. Поручи Лорд это кому-то другому, было бы хуже.       — Это можно остановить?       Драко покачал головой. Лучше бы он просто спал; лучше бы не было этих снов, в которых все так по-настоящему, и Ривай настоящий — напряженный и внимательный. Именно сейчас Драко остро ощутил, что тот существует на самом деле, и он сейчас здесь, с ним, зачем-то задает вопросы, ответы на которые ничего не дадут, и закрывает ладонями его лицо, будто это как-то может помочь. Чего он добивался? Почему он не мог просто взять зелья и оставить его?       Он предпочел бы, чтобы таким обессилевшим его не видел никто. Пусть бы он лучше забился, как животное, в угол, пил восстанавливающие зелья и вышел на свет только когда все будет в порядке.       Ривай наверняка видел столько ранений и смертей, что оказаться сейчас рядом с Драко было для него все равно что вернуться на пол боя. И действительно — Драко заметил, как мужчина, убирая руки, кладет их не на колени, а на рукоять меча. Впрочем, он тут же себя одергивал.       — Уходи, — повторил Драко.       Ривай, конечно, не послушал.       — Почему тебя наказали?       — Так сложилось.       — Парень, скажи мне.       Драко поднял на него взгляд, и ему пришлось приложить усилие, чтобы не отвести его тут же.       — Лорд подумал, что я решил лечить… тех, кого он посчитал предателями. Может, они действительно были предателями, я не знаю. Еще он подумал, что я причастен к пожару в замке. И он нашел у меня зелья, — Драко слабо качнул здоровой рукой в сторону флакона и баночки.       — Ты не собирался их лечить?       — Что? Нет, конечно.       Ему были отчасти симпатичны егеря во главе со Скабиором, но только из-за симпатии он бы не стал пытаться им помочь. Ему нужна была своя, полностью сосредоточенная на нем самом причина, эгоистичная и очень далекая от благородства.       — Что за пожар?       — Какая уже разница? Я додумался нести с собой зелья, когда Лорд вызвал на свой еженедельный ритуал пыток. Отец бы меня проклял за это.       Ривай вдруг приблизился к нему вплотную, внимательно глядя на его правую руку.       — Что ты делаешь?!       — Вправляю тебе плечо.       Ривай схватил его руку. Драко забился, но не смог оттолкнуть мужчину, и с ужасом представил, как сейчас тот окончательно доломает его кости.       — Кусай, — он подставил плечо, и Драко едва ли понял, что происходит, когда Ривай дернул его руку вниз, и он впился зубами в рубашку между его шеей и плечом, глуша крик. Казалось, кость вылетела из сустава, и если он сейчас обернется, то окажется, что руки у него больше нет.       — Вот так. Попробуй двинуть плечом.       Драко не мог. От любого движения боль становилась нестерпимой, пронизывала все его тело, и он продолжал кусать чужое плечо, всхлипывая и хоть как-то заглушая крики.       — Все закончилось, отпусти.       Драко качнул головой.       Ривай взял его одной рукой за шею, а другую положил на его лоб и аккуратно отстранил от себя.       — Пошевели рукой.       — Отвали.       — Попробуй. Кость встала на место.       Драко, приготовившись к новой волне боли, двинул плечом чуть назад. И больно было, но не так, как он ожидал. Не так, как было раньше.       — Хорошо. Теперь порез, — он стянул его рубашку по тем лоскутам, что от нее остались, и ощупал его грудь. — Дышать не больно?       — Нет…       — Ребра целы. Нужно остановить кровь и зашить рану, — он скептически посмотрел на остатки рубашки. — Наколдуй бинт.       Драко дрожащими руками взял палочку и трансфигурировал из окровавленной ткани несколько метров более-менее чистого бинта. Ривай скривился, но возражать не стал. Однако, прежде чем начать перевязку, он дотянулся до баночки с мазью и раскрыл ее.       Мужчина аккуратно наносил мазь на края раны и с нечитаемым выражением на лице смотрел, как те быстро срастаются.       — Где еще болит?       — Везде.       — А где сильней?       Драко покачал головой. Болело плечо после вывиха, и рана на груди продолжала ныть, а боль после Круциатуса не пройдет еще несколько дней.       — Это из-за заклинания, — коротко пояснил Драко и сполз по стволу дерева на землю. Просто лежать оказалось невероятно приятно, будто смены положения в пространстве было достаточно для измученного тела, чтобы отдохнуть.       — На мне должны остаться следы. А ты их все убрал. Завтра… он снова будет меня пытать… и потом…       — Ты должен защищать себя.       — Ты не понимаешь, о чем говоришь! Я не могу выступить против сильнейшего темного мага, и мои родители не могут! Мы… мы вынуждены терпеть его в своем доме, выполнять его задания. В сентябре я должен отправиться в школу, которая считается самым безопасным местом. Самым недоступным для него. Я должен… сделать все, чтобы он проник в школу. Убил главу Ордена, борющегося против него.       — Что глава этого Ордена делает в школе?       — Он наш директор.       — Директор школы? Что за бред? Ты можешь сам вступить в Орден?       — Все не так просто. Моя семья считается их врагами. Мы… темные маги. Они знают об этом. Наверно, уже ничего сделать нельзя.       — Но ты же делаешь.       — Почему ты так решил?       — Потому что ты скрываешь от него свои мысли. Ты что-то планируешь, верно, щенок?       «Так он меня слушал», — отметил Драко, и эта мысль на мгновение перекрыла все прочие.       — И все равно. Он сильней. И на его стороне сильные маги. Я не могу себя защитить.       Ривай замолчал на несколько минут. Он по-прежнему сидел рядом, смотрел сверху вниз, напряженно о чем-то думал. Затем он быстро произнес:       — Мне нужно было лекарство, потому что через две недели новая экспедиция за стены. Эрвин вычеркнул меня из списка тех, кто отправится в ее составе.       — Эрвин — это ваш командующий?       — Да. Командор.       — Это такой высокий плечистый блондин, да? С украшением на груди, какой-то зеленый камень.       — По описанию да, он.       — Я видел его в твоих видениях. Он очень… значительный.       Ривай не ответил.       — Если ты залечишь ногу, он включит тебя в список?       — Вероятно. Но он может отказаться менять план: он уже полностью подготовил схему построения отряда.       — Почему ты так рвешься за стены? То есть я понял, что внутри стен… не свободно. Но снаружи титаны. Ты никогда не хотел отдохнуть?       Ривай не задумывался над ответом. И он ответил так, что Драко могло бы стать стыдно за свои сомнения — если бы подобное чувство было чуть более ему свойственно.       — Нет.       И после небольшой паузы добавил:       — Я должен победить в этой войне. Как я смогу это сделать, если буду вне отряда?       Драко подумал, что сам бы с радостью увильнул от войны. Если бы можно было сказаться больным, как в детстве, очутиться в коконе из одеял и с теплым чаем, где никто ничего не требует — за такую возможность он бы многое отдал.       Мог ли он признаться в этом Риваю?       И почему, Мордред его забери, он так быстро перевел тему?       — Ну, теперь-то ты уйдешь?       — Могут… появиться еще раны.       — Это будет неплохо. Я не могу показаться Лорду целым и невредимым. Лучше мне вообще ему живым не показываться, — Драко рискнул перевернуться на бок. Боль мгновенно вспыхнула с новой силой, но, полежав немного и положив руку под голову, стало чуть легче. — Не думал над тем, можно ли остаться здесь? Не отвечай, знаю, что нет.       Ривай склонил голову, и Драко чуть не рассмеялся.       — Ты думал об этом? Ты хотел…       — Я хотел спрятать тут кое-кого. Я уже говорил про парня, который умеет превращать себя в титана. За ним ведется охота, и если бы можно было оставить его здесь на время, пока Эрвин придумает, что делать, это решило бы многие проблемы.       — Вот как.       — Не думал же ты, что я собирался сам тут оставаться?       — Ты не покинешь свой мир, да? Даже если он так плох.       Ривай не ответил. Этого и не требовалось.       Затем он снял свой плащ со скрещенными белым и синим крыльями, расстелил по земле и лег на него. Ривай редко ложился, даже дремал он обычно сидя, прислонившись к дереву. Драко хотел бы уснуть внутри сна, но было слишком больно.       Некоторые раны начали исчезать, вытесняемые его сном, исчезли и капли крови с травы. Драко понимал, что наяву и кровь, и раны оставались, но здесь особые, неясные законы сна могли его защитить, сделать его тело таким, какое не соответствовало реальному.       Он лежал, глядя на костер и Ривая. Тот не закрывал глаза, смотрел в небо, и, казалось, ни о чем не думал. Может, он относился к тем людям, которые умеют очищать свой разум, оставаясь в тихой, прозрачной тишине. Его темные волосы падали на лоб, синие глаза казались почти черными. Даже полностью расслабленное, его лицо все равно выглядело выражающим легкое недовольство, и Драко подумал, что это из-за кругов под глазами и формы губ — тонких, четко очерченных и словно капризных.       — Эй?       — М?       — Сколько тебе лет?       Взгляд Ривая прояснился, брови поползли вверх.       — Какое тебе дело?       — Ты выглядишь года на двадцать три.       — Старше, — Ривай поджал губы. Он явно не хотел говорить, и это было забавно, словно Драко поймал его на некоей постыдной тайне.       — Двадцать семь? Нет? Тридцать? О, Мерин, тридцать?! Нет, нет, все, дальше я не буду угадывать, это слишком, — и, не сдержавшись, продолжил: — тридцать три?       — Тридцать четыре. А теперь замолчи, пацан.       Драко хихикнул, и порез на груди тут же заболел.       — Тридцать четыре. Да ты старик. Ты… ты не, ну…       — Какое удивительное красноречие развивают юные маги из знатных семей. А теперь замолчи.       Это было особое «замолчи». Такое «замолчи» Ривай наверняка припасал специально для людей, которые по его взгляду не понимали, что разговор окончен.       Драко послушался. Ривай прикрыл глаза и, должно быть, задремал, и костер трещал все тише, а у Драко не было сил встать и подбросить сухих веток. Нафантазировать огонь почему-то не получилось.       «Это сон Ривая» — вдруг подумал он. Они сейчас на вылазке, и огонь просто так не разгорается, и магии здесь нет, и они в безопасности только до утра, пока спят титаны. Может, Ривай поэтому спит недалеко от него, укрывшись в собственный плащ — разве его отряд ночевал на вылазках как-то иначе?       — Ривай?       Мужчина не ответил.       Драко перевел взгляд на небо: у самого горизонта оно светлело, синева отступала перед бледным желтоватым светом, и Драко пытался прогнать его. В чужом сне было неуютно, будто он перестал принадлежать себе, но его собственное воображение действовало, и снова стало темнеть, и солнце, которого тут никогда не было, зашло обратно за линию горизонта вдалеке.       Драко поежился от холода. И все же задремал: удивительное чувство погружения в баюкающий, звенящий полумрак, полный образов и мыслей, которые обтекали его стороной, не в силах потревожить.       Только раз он будто бы различил чужой голос, спокойный и тихий: «Спасибо». Но то могло быть просто видение.

***

      Ривай выпил зелье и смазал рану. Приходилось постоянно менять бинт — мазь быстро портилась, запах горелых трав становился невыносим. Ривай использовал почти всю к концу второго дня, а когда спускался к ужину, попробовал перенести вес полностью на правую ногу. Затем он подпрыгнул на ней.       Она не болела. Совсем.       В столовую он так и не пришел, вместо этого вернулся в комнату и размотал бинт еще раз. На его коже остался точечный шрам — там, где проходил шов. Посинение сошло, и напряжение больше не отдавало болью. Ривай не привык рано радоваться, поэтому отправился на плац. Солдаты кидали на него недоуменные взгляды — они знали, что капитан серьезно относится к тренировкам, но в темноте их предпочитал не проводить даже он.       Управлять тросами было легко. Он взлетел на крышу штаба, и, не останавливаясь, пронесся на другую его сторону. Там начинался лес; в темноте маневрировать между деревьями было опасно, но это последнее, что могло его остановить. Нога не ныла, будто не было никакой раны, и Ривай усмехнулся про себя: «чудесное исцеление». А потом понял, что так оно и было.       Он остановился, повиснув на одном из деревьев. Может, мальчишка сегодня не придет. Не сможет заснуть: как знать, не разъярился ли его Лорд еще больше.       Он вернулся в штаб, когда темнота уже почти не позволяла различать деревья впереди, и часть пути он проделал пешком. Не теряя времени, отправился в кабинет Эрвина, выгнал оттуда группу техников, поддерживающих их УПМ в должном состоянии, и сел в кресло.       — Моя нога зажила.       — Ясно.       Эрвин не улыбнулся, хотя на мгновение уголки его губ поползли вверх. Он положил руку перед собой, чуть развернувшись полубоком, отчего выглядел человеком, яростно упирающимся в стол для того, чтобы в любой момент вскочить. Ривай понимал, что отсутствие правой руки не только сделало Эрвина беззащитным на поле боя. Он был правшой и несколько недель не мог писать ничего, кроме кривых печатных букв, и ему пришлось надиктовывать свои письма и документы. Некоторое время за него писал и Ривай — это были долгие, муторные часы, потому что Эрвин тщательно следил за словами, писал много и иногда довольно пространно. Среди его писем были и короткие записки-уведомления, и отчеты на несколько десятков листов, и послания неким лицам в Шине, всегда чуть более личные, — но не теплые.       Ривай в это время узнал о командоре много нового. И вынужден был признать, что того это положение крайне не устраивает — казалось, даже бой для него был не так важен, как возможность писать самостоятельно. Но пока он учился писать левой рукой, рядом с ним все время находился кто-то, кто мог записать его слова.       Сейчас Эрвин задумчиво выводил обозначения на карте. Буквы по-прежнему были рублеными и неровными, но он писал их гораздо быстрей, чем раньше.       — Это все, что ты хотел мне сказать, Ривай?       — Не веришь? Ладно, я тоже не поверил бы. Но только что я час летал за штабом и нога, как видишь, не болит, — он поднялся, для убедительности перенес вес тела на правую ногу, — это значит…       — …что ты хорошо переносишь боль. Это похвально, но не отменяет факта, что ты ранен.       Ривай шагнул вперед и ударил ногой о стол. Будь он ранен, этот удар заставил бы его хотя бы тихо ругнуться. Он смотрел в глаза Эрвина, и тот замер, почти окаменел.       «Если бы мальчишка сейчас видел его лицо, он бы раздулся от гордости» — подумал Ривай. И сам ощутил странное довольство собой, будто только что сделал то, что все считали невозможным.       — Тебе не больно, — утвердительно произнес командор.       — Верно.       — И ты собираешься вернуться в строй.       — За этим сюда и пришел.       — Мне нужен вывод медиков.       — Без проблем. Раз тебе так нравится собирать бумажки с печатями, завтра я тебе его принесу. А ты пока перепланируй строй дальнего обнаружения.       — Ривай?       — Доброй ночи, Эрвин.       Он не видел Драко этой ночью, и от этого, по злой иронии, проснулся. И больше уснуть не смог.       Ночь в его снах никогда не уходила. Даже если он засыпал на час днем, здесь, в пространстве снов, всегда было темно. Он не узнавал созвездий — это небо было чужим, не тем, которое он видел над головой в своем мире. Может, это было небо мира Драко, а может — какое-то особое, третье небо.       Он принес Эрвину вывод медика, который ему дали неохотно — не потому, что сомневались в выздоровлении, а потому что не понимали, как такое возможно. Кто-то отпустил шутку, что капитан регенерирует прямо как титан, но он посмотрел достаточно хмуро, чтобы шутка умерла, не успев вылететь за пределы кабинета. Эрвин, однако, медлил. Ему не нужны были причины, чтобы отстранить кого-либо от экспедиции — как командор он сам формировал ее состав. Но ведь Ривай не был «кем-либо»; мало сможет справиться с Йегером, если тот выйдет из-под контроля. Лучшие из его отряда: Петра, Ауруо, Эрд и Гюнтер, погибли, а стягивать в одну точку оставшихся сильных бойцов было рискованно.       По существу, на взгляд Ривая — хотя он был готов признать, что и в половину не так дальновиден, как Эрвин — эта экспедиция была обречена на провал. В условиях, когда доверие к Разведке почти иссякло, проводить еще одну самоубийственную вылазку было неразумно. Снова подставлять Эрена под удар, терять немногих оставшихся способных воинов. А потом отчитываться, выпрашивать финансирование. И надеяться, что солдатам не покажется наказание за дезертирство лучшей участью, чем служба в Разведке.       Они это проходили много раз. Теперь все повторялось — но в куда худших обстоятельствах.       И все же — все же Ривай не останется в штабе. Не должен, не может.       До экспедиции оставалась неделя.       Во сне было пусто. Вдалеке дрожали, будто мираж, очертания геометрических фигур — нагромождение прямоугольников, трапеций и овалов.       Ни луны, ни синего поля. Ривай чувствовал себя погруженным в невесомость, очутившимся на дне глубокого озера, в тягуче-шумящей, напряженной темноте. Что-то происходило на ее границах, фигуры проходили множество метаморфоз, призрачно-золотистые во тьме, как далекие огни; и никого не было вокруг — ни сновидцев, окруженных своими видениями, ни Драко.       Ривай шел вперед, но ничего вокруг не менялось, и нельзя было сказать, насколько он продвинулся. В какой-то момент он начал терять контроль над сном — он стал таким же спонтанным, полным случайных воспоминаний, какими были все его сны раньше, до того, как он попал в синий простор. Его окликнул женский голос, взметнулся зеленый плащ с крыльями свободы. Они были на вылазке, и огромные, в три-четыре обхвата, деревья окружали их, маневрировать было легко, убивать титанов — легко, и Ривай чувствовал, будто не просто следует по натянутому тросу, а летит.       Может, так оно и было.       Петра снова окликнула его. Ей было весело, она играючи разрезала шеи титанов, перешучивалась с Эрдом. Ривай остановился на секунду, чтобы посмотреть назад, и нашел, кого искал — Гюнтер и Ауруо следовали за ними чуть поодаль. Они перемещались так же легко, огибали деревья, будто следуя неким воздушным потокам, и шум тросов был почти неслышен.       — У нас новые устройства?       — Никак нет, капитан! Те же, что и были утром. — Откликнулась Петра.       — Ими значительно легче управлять.       — Потому что мы мертвы, сэр! Мы же летаем. Вы разве не видите?       Она отбросила мечи назад, завозилась со своим поясом — не прекращая движения. В тот момент, когда устройство осталось позади, с грохотом упав на ветвь дерева, а Петра с улыбкой продолжала парить рядом с ним, он очутился в штабе. Нет, это был не штаб. Он не мог вспомнить, что это за помещение, пока не вошли солдаты Королевкой полиции, а следом за ними — Эрен, встрепанный, как птенец, и очень недовольный. Это была комната, в которую привели Эрена после суда, однако в разы уменьшенная, так, что пространств между мебелью почти не осталось. Заметив Ривая, Эрен отдал честь и сказал:       — Они запрещают мне биться, сэр! Я поступал в разведку, чтобы уничтожить всех титанов, а они сказали мне сидеть в подвалах и поддерживать огонь.       — Огонь?       — Огонь, сэр! Холодный, как снег. Говорят, что очень важно его поддерживать. А все отправляются в экспедицию, кроме меня! Сэр, прошу вас, поговорите еще раз с командором, я ведь принес ему ту бумажку от медиков, со мной все в порядке! Я не могу оставаться здесь, когда…       Снова появилась Петра, без формы, в штатском. Зеленое платье в пол и змеевидный браслет — длинный, опоясывающий руку от запястья и почти до локтя. Это была единственная штатская одежда Петры, которую Ривай когда-либо видел — кроме браслета.       Эрен повернулся к Петре и продолжил говорить с ней. И та засмеялась в ответ, потрепала его по волосам, и Эрен исчез, Ривай оказался на его месте, и чувствовал себя слабым, больным, бессильным, как раненое животное, и нужно было спрятаться от врагов, пока раны не заживут, но Петра гладила его волосы и говорила, что все в порядке.       — Мы мертвы, капитан. Вы не можете летать, потому что еще живы. Боже, как хорошо, что вы живы!       — Моего отряда больше нет. — Глухо произнес Ривай.       — У вас будет новый, — закивала Петра. Ее браслет повернулся на руке, змея подняла голову и недобро на него посмотрела.       И важно кивнул Драко, но не настоящий, не тот, которого он видел у костра. Змея вилась по его рукам, ручная, послушная змея, и грелась его теплом, а он улыбался, вальяжно раскинувшись в кресле, и Петра отражала его улыбку — смешливую, уверенную.       — Петра?       — Как хорошо, что вы живы! — повторила она. Ее волосы, ее глаза; это была Петра, но — изгиб губ, взгляд и змея, маленькая ядовитая змейка. Драко усмехался ее губами, и держал руку в его волосах, и голосом Петры говорил с ним, а потом притянул его голову к себе — властно, медленно, сам оставаясь на месте, — и коснулся губами его губ.       Петра рассмеялась, отступила, платье взметнулось, обнажив лодыжки, и снова оказалась среди деревьев — парящая, легкая, и титаны расходились перед ней, и ее браслет-змейка сверкал приглушенным, матовым блеском черненого серебра.       Он проснулся, если можно было проснуться во сне; видения рассеялись, но не по его воле — Драко, уже настоящий, стоял перед ним и водил палочкой, будто пытаясь поманить видения за собой.       — Как спалось?       — Ты давно здесь?       — С момента, когда эта прекрасная леди говорила с каким-то темноволосым парнем. А потом с тобой, — он вымученно улыбнулся, но, должно быть, Ривай выглядел достаточно… вне себя, чтобы он опустил палочку и добавил: — Я не будил тебя, потому что подумал, это приятный сон.       — Нет, — Ривай положил руку на лоб — ему казалось, у него температура, но ее не было. — Это не был приятный сон. Она умерла. Не только она.       Драко сложил руки на груди, отвел взгляд.       — Вот как. Она была из твоего отряда?       — Была.       — А как ее имя?       Ривай не мог понять, зачем ему это все. Зачем он спрашивает, зачем смотрел его сон.       — Ты разве не слышал? Я называл ее имя во сне.       — Чужие сны чаще всего получается только увидеть, — пожал плечами Драко. — Если не хочешь, не говори.       Ривай поколебался. Он не хотел говорить; с другой стороны, он в целом не понимал, чего хочет — проснуться окончательно, разбудить Эрвина и потребовать у него пересмотреть состав экспедиции, уйти на тренировку, навести порядок. Или остаться здесь. Драко, будто это имело какое-то решающее значение, несколько секунд кусал губу, переминался с ноги на ногу и явно сдерживал стыдную, самому ему неприятную улыбку, и наконец выдохнул:       — Она поцеловала тебя.       Стало совсем жарко; он будто очутился в печи.       — Не она.       Драко опешил. Он по-прежнему не мог поднять взгляд, и Ривай видел, как любопытство борется в нем с неким подобием такта, подсказывающим, что о мертвых лучше не говорить.       — Ее звали Петра.       — Петра, — эхом повторил юноша. — Мне извиниться?       — Не имеет значения.       И Драко не стал извиняться. Кажется, он вообще из тех людей, которые считают просить прощения чем-то унизительным. Ривай тоже к ним относился, но чаще он просто избегал делать то, за что потом чувствовал бы необходимость извиняться.       Они по-прежнему были в пустоте. Золотые фигуры продолжали меняться, и Драко поднял голову, внимательно изучая их.       — Я вижу наш дом.       — Хм?       — Вон там, — он поднял руку и указал на скопление прямоугольников, которое действительно могло сойти за замок.       — Как прошла встреча с Лордом?       Драко нахмурился. Будто под давлением его недоброго взгляда фигуры засуетились и перестроились в новую комбинацию. Юноша склонил голову и изучил получившийся рисунок.       — Теперь Хогвартс. Да, так правильно, — он спрятал палочку в чехол на поясе. — Сказать по правде, я не уверен, что жив.       Золотые фигуры начали медленно стекать вниз, ссыпаясь, как песок; Драко вытянул руки им навстречу, словно собираясь заключить в объятья.       — Я начал читать сложное заклинание. Все навалилось, Ривай, знаешь, как бывает. Сначала этот мой провал задания еще в прошлом году, недавно я чуть не разнес весь замок, а потом вот зелья. А еще мое письмо из школы отозвали, так что теперь я не смогу выполнить и новое задание. Егеря, кстати, сбежали. Но они подумали, что я действительно хотел помочь. Скабиор оставил мне подарок, но я не захватил его с собой, так что покажу в другой раз. Наверное.       Фигуры начали выстраиваться вокруг них, и Ривай только теперь оценил, какие они огромные. Появились стены, потолочные балки, золотистыми пятнами — черепица на крышах. Будто созвездие, упавшее с неба, или точечный план архитектора — они рассыпались теперь вокруг них, обретали наполнение и четкую форму.       — Они пытали мать и отца.       Лицо его дрогнуло. Он опустил голову с красными от слез глазами и посмотрел на Ривая смущенно, будто сам не понимал, как так вышло.       — Это из-за меня. Я не выполнил предыдущее задание, а теперь все это… Отец провалил свое. Мы… наверное, уже… — он неопределенно махнул рукой. — Заклинание забрало мои силы, и я уснул, но ничего не видел во сне.       — Ты можешь объяснить, что сейчас происходит? Там, в твоем мире?       — Я не знаю! — с обидой в голосе воскликнул Драко. — Лорд пытал моих родителей, потом они ушли к себе, а я спрятался в комнате и начал творить заклинание. Я уснул. Потом… — он поджал губы, нахмурился, и в этот момент Ривай остро ощутил, как в Драко соперничают мальчишка, требующий внимания, требующий, чтобы все его желания исполнялись незамедлительно, и второй, еще не взрослый, но какой-то более цельный, более осознающий себя Драко. Второй был слаб, постоянно пропадал из сознания юноши, и возвращался, как подозревал Ривай, только в безопасные, тихие моменты, когда проявление воли ничем не грозит.       — Ривай?       — Да?       — Ты ведь здесь?       Золото гасло, застывало, превращаясь в твердые стены. Они были в просторной комнате с зелеными стенами и светлой деревянной обшивкой; в центре стоял массивный круглый стол, рядом — два кожаных кресла. По всей стене висели полки с книгами и небольшими вещами, и между ними — светильники. Комната была погружена в изумрудно-золотой свет, спокойный, непривычный. Драко был напротив него, за спинкой кресла, и под его взглядом Ривай подошел ближе.       — Почему ты спрашиваешь? Конечно, я здесь.       — Это может быть видение, — слабо отозвался юноша. Ривай приблизился и остановился прямо перед ним. — Я не вижу.       Легкие задержали вдох, руки потянулись к мечам; Риваю не нравилось наблюдать, как понимание происходящего все время убегает от него, как Драко не находит в себе сил объясниться, и его злило, злило это выражение на его лице: испуганное, ошеломленное.       — У меня что-то с глазами. Я… — он закрыл правый глаз рукой. — Я думал, здесь боли не будет. Вчера здесь ее не было. Во сне вообще лучше — я вполне… цел.       — Я помогу. Сядь. — Он подтолкнул Драко в обход кресла, усадил в него, а сам сел на столешницу, сметя с нее книги и листы скрученной в свитки бумаги. — Ты не видишь меня?       — Только силуэт. Все размыто. Ривай?       — Я здесь.       Драко вытянул руку вперед, ткнулся пальцами в его живот и повел выше. Когда он задел нагрудную пряжку ремня, он остановился.       — Твоя форма, — его губы растянулись в слабой улыбке. — Как так получается, что даже во сне ты в форме? И как твоя нога?       — Форма положена по уставу, я большую часть дня в ней. Нога в порядке. Я должен поблагодарить тебя.       — М, благодари.       Драко сполз по креслу и завалился на бок. Кресло было большое, но забраться в него с ногами у него все равно не вышло, поэтому он поджал их под себя и смотрел слепо в точку куда-то за Риваем.       И он улыбался.       — Ты скажешь мне, что произошло?       — Нет. Нет, не могу.       — Ты будешь завтра здесь?       — Я все время здесь. И ночью, и… Здесь лучше, — он снова протянул к нему руку, и Ривай придвинулся вперед, давая ощутить свое присутствие. — Ты уже уходишь?       — Мне пора. Ты хочешь?..       Ривай мысленно выругался. Он оправдывался перед мальчишкой. А теперь — что он хотел спросить? Не остаться ли ему здесь на весь день?       — Я могу уснуть днем. Так пойдет? Драко, днем ты объяснишь мне?       Он встретил взгляд юноши. По-прежнему страх и мольба; это должно было выглядеть жалко, жалким по сути и было, но Ривай чувствовал волнение, легкое напряжение в мышцах, как перед боем. Он смотрел в лицо Драко и чувствовал, что ему бросают вызов — не юноша и не кто-то за ним; вызов неясный, бесформенный, и он мог принять его, а мог сбежать. Второе не стало бы поражением, оно бы просто осталось позади, обойденное вниманием — как и множество до него, которые Ривай обходил: ругань солдат, обвинения со стороны правительства, конфликты внутри корпуса. Сколько было вызовов в его сторону, сильнейшего воина человечества, и сколько он пропустил мимо себя, ничуть не жалея. Но это был особый вызов. Ривай смутно чувствовал, что он исходит изнутри. Странное, глубокое ощущение; Эрвин бы наверняка все объяснил, но он не Эрвин, а рассказывать командору он не собирался.       Драко продолжал смотреть на него, искал его полуслепым взглядом, держал за ремень амуниции. Белые волосы растрепались, упали на лоб. Вдруг он улыбнулся одними губами и произнес:       — Если ты пытаешься раздавить меня взглядом, то вынужден сказать, у тебя получается хуже, чем у матери, когда я случайно подпалил ее оранжерею.       Ривай взял его руку, сжал в своей ладони. Драко перестал улыбаться, он приподнял голову, смотрел встревожено, жадно, того, что он видел, ему было недостаточно — наверняка только размытые цветные пятна.       — Будь здесь. Я приду днем.       — Рив…       Но он уже отпустил его руку и истаял.       Его будили. Кирштайн стоял над ним с побледневшим лицом и тряс за плечо.       — Капитан? Да что с вами такое? Я пятнадцать минут не мог вас разбудить, я подумал, вы решили нас покинуть.       — Закрой рот. Я просто спал.       — Вы не просыпались, сэр! Я сообщил майору Ханджи, она тоже пыталась вас разбудить, а потом убежала к командору.       Ривай выругался и поднялся с кровати. Кирштайн отскочил, встал по струнке.       — Разрешите доложить, сэр! Эрен… Эрен превратился.       Ривай выругался громче. Он быстро оделся, проверил УПМ и вложил в ножны новые лезвия.       — Жертв нет, сэр. Но подвал осыпался, мы эвакуировали людей — здание может рухнуть в любой момент. И сам Эрен по-прежнему в теле титана под обломками.       — Где Эрвин?       — На плаце, сэр. Отправил людей в город, чтобы прислали помощь. И прислал меня за вами. Двадцать минут назад. — На последних словах Кирштайн явно замешкался с выбором интонации: произнести ли слова как шутку или как ужасную правду. Эрвин и правда мог начать нервничать от такого долгого отсутствия.       — Пошли.       Они почти бегом добрались до плаца. Отсюда было и не видно, что в здании превратился Эрен: всего лишь вылетели стекла на первом этаже и несколько метров вокруг застилали осколки и облетевшая штукатурка. Не так уж и много для последствий нахождения в здании титана.       — Почему так долго? — вместо приветствия спросил Эрвин, заметив их, и смотрел больше на Жана, чем на Ривая.       — Спал, — ответил тот, пока Кирштайн отдавал честь и придумывал, как лучше сформулировать.       — Ханжи сказала мне, что ты не просыпался. Это немного отличается от простого «спал». — Произнес Эрвин и несколько секунд внимательно всматривался в Ривая. — Ты можешь сражаться?       — Прекрати уже спрашивать об этом.       Эрвин не ответил. Должно быть, разговор о состоянии Ривая был отложен на потом.       — Эрен превратился на рассвете. Мы точно не знаем, что произошло. Солдат, дежуривший у его камеры, тяжело ранен, но успел выбраться из здания. Нам нужно расчистить обломки и вытащить Эрена из тела титана.       — Он не шевелится, — отметил Ривай.       — Возможно, это было неполное превращение. В любом случае нам нужно ждать, когда можно будет добраться до шеи Эрена и следить, что бы он был спокоен. Передаю их под твое командование. — Эрвин кивнул за свое плечо, где стояли шестеро воинов. — Распредели их и следи за работой. Если Эрен все же вышел из-под контроля — ты знаешь, что делать.       Он кивнул, и Эрвин отправился дальше отдавать указания. Ривай повернулся к Жану.       — Кирштайн, ты тоже останься.       — Так точно, сэр.       В его группе были двое из числа новобранцев — Спрингер и Арлерт, остальные из числа тех, кто прослужил в разведке уже больше года. Ривай отправил их на крышу штаба, троих — в лес сразу за ним. Если Йегер вырвется и проявит агрессию — он будет мгновенно окружен.       — Что думаешь? Почему он превратился?       Жан нахмурился от этого вопроса.       — Как знать. Может, ему приснилось что-то. И он укусил руку во сне. Это странно, но как иначе-то объяснить.       — Ты говорил с ним до этого?       — Нет, сэр. Я его видел последний раз вчера в столовой. Он вел себя как обычно, если вы об этом.       — Ему не приходили письма?       — Он никогда не получал писем, сэр. Ни во время обучения, ни сейчас.       А ведь его отец может еще быть жив. Если этот человек решит появиться, Эрен может стать неуправляем, и Риваю почему-то казалось, что ярость его будет направлена не только на титанов.       Работа двигалась медленно. Выносить куски обвалившегося этажа при том, что все над ним уцелели, было сложно. Их приходилось разбивать и переносить по кусочкам, и вскоре под окнами здания были свалены серые камни, почерневшее дерево перегородок, железные вставки и мебель.       — Кирштайн, насколько крепко я спал?       — Настолько, что не услышали, как обрушился подвал, сэр.       — Хм.       — А потом мы с майором Ханджи будили вас. Вы не реагировали, как в кому впали.       — Я не говорил во сне?       — Э. Нет, сэр. Ничего не говорили.       Он попытался найти предлог отлучиться и заснуть хотя бы на час. Если завал будут разбирать так же медленно, это может затянуться до ночи.       Он подошел к окну, Жан последовал за ним; хорошо, что ему хватало ума не останавливать Ривая. Тот пролез в окно и ступил на то, что осталось от пола — разбитые плиты и каменная крошка под ногами. Где-то под ними лежал Эрен.       Проследить взглядом очертания титана под обломками было невозможно, а ориентироваться на то, где находилась камера Эрена, бесполезно.       — Сэр? Тут чувствуется, как Эрен шевелится.       Жан стоял в следующей комнате, но стена между ними обвалилась, и Ривай просто переступил через груду камней, подходя ближе к Кирштайну. Тот был бледен, но не подавал признаков страха.       Ривай встал рядом с ним и замер. Действительно: его покачивало, будто на волнах, от дыхания титана. Он стоит на его груди, животе или спине? И как тут определить, где шея?       — Придется задержаться.       — Вы будто куда-то спешите, сэр.       — Спать.       — О.       Лицо солдата вытянулось. Но он снова проявил свою сообразительность, не став спрашивать ничего больше. Ривай отметил, что Кирштайн обладает невероятно полезным навыком: болтая, на взгляд Ривая, много, он все равно не вызывает желания двинуть ему в челюсть. Должно быть, дело в правильной дозировке слов в минуту.       — Думаю, опасности нет, — поделился своими соображениями Ривай. — Скорее всего, Эрен уже взял себя в руки и додумался не двигаться, пока его не достанут. Мы разрабатывали план действий на такой случай.       — Это успокаивает, сэр.       Ривай вышел обратно на плац, отпустил Кирштайна и приготовился долго ждать.       Не было возможности освободиться раньше полудня, да и после ему предстоят долгие отчеты, переселение Эрена и небольшая воспитательная работа с ним же. Ривай не был зол — он находился в тревожном ожидании. Не происходило ничего, а он обязан был следить за местом, где лежал под обломками Эрен. Он не знал, принимать ли всерьез слова Драко о том, что тот мог уже умереть. Если бы он умер, он бы больше не видел снов, не так ли?       Мальчишка был… не странным, нет. Он обладал теми чертами характера, которые Ривай искренне презирал в людях. Эти черты причудливо мешались в нем с представлениями, — на взгляд Ривая, слишком гибкими, — о гордости и чести, о том, как поступать правильно; он был подростком, и в нем каждую секунду кипела кровопролитная битва за то, как он себя поведет в следующий момент.       — Ривай, на минуту.       Эрвин не умел подходить незаметно — из-за высокого роста и широких плеч, которые неизменно выделяли его из толпы. Он был взвинчен, тихая ярость скрывалась в его спокойных чертах лица и глазах, смотрящих так безразлично, как он обычно смотрел перед тем, как начать что-то крушить. За столько лет знакомства Ривай лишь пару раз видел, как Эрвин выходил из себя, и в первый раз его это позабавило, во второй, — пожалуй, пора бы уже признать, — напугало. Если покой теряла Ханджи или Захариус, то, вероятно, случился некий очень неприятный конфликт, который предстоит расхлебывать вместе с крысами из Королевской полиции или даже хуже — с приближенным короля. Если покой терял Эрвин, значит плохо было все, и не поможет уже ни армия, ни король.       — Эрен снова предстанет перед судом, — быстро проговорил командор.       — Тебе прислали уведомление?       — Пока нет. Но весть уже разнеслась, обросла слухами. Закклай не закроет на нее глаза.       — Тебе будет, что сказать?       — Это зависит от того, в каком состоянии Эрен. Но даже если от его превращения никто не пострадал, а сам он не обернулся против нас, мы не сможем скрывать, что не полностью его контролируем.       — Об этом и речи не шло, Эрвин. Условия полного контроля не было в списке тех, под которые нам передавали Эрена. Он должен был показать свою верность человечеству — что он и сделал. Я же взял Эрена под свою ответственность. Если понадобится, я убью его. Все условия его освобождения мы выполняем.       — Условия изменились, — коротко ответил Эрвин. Он стоял рядом, смотрел на растущую гору камня и дерева, извлекаемую из обрушившегося крыла. — Ты знаешь, какое у людей отношение к нашему корпусу.       — Еще бы мне не знать. Ты отложишь экспедицию?       — Без Эрена она не будет иметь смысла.       Ривай ощутил колкую, недолжную радость — самоубийственная вылазка отменяется, все останутся в штабе и будут целый день драить полы под его присмотром. А потом он подумал, как это выглядит с точки зрения Эрвина — постепенная утрата влияния, давление со стороны столицы, и теперь риск потери того, кто стал их надеждой на победу. Ривай не расспрашивал Эрвина о его планах. Прекратил после двух лет работы под его началом, когда уверился, что тот всегда знает, что делает. Это был долгий период, потому что Ривай был человеком въедливым и недоверчивым по природе своей. Теперь сомнения возвращались, будто капли воды сквозь плотину — медленно, почти невидимо для глаз. Что-то постоянно менялось. С момента, когда неизвестный пацан из Шиганшины открыл в себе способности превращаться в титана, почти каждый день принося Разведке нечто новое. Не всегда приятное.       В целом, как видел Ривай, все менялось в худшую сторону. Появление Эрена не стало заметным улучшением, скорее оказалось новым витком дороги, мгновенно обросшим новыми же проблемами.       Может, он был не прав. Он хотел быть не прав.       — Эрвин, у тебя есть план?       Лицо командора исказилось — едва заметно, будто даже не переменой выражения лица, а как если бы сместился некий сторонний источник света; от него исходило напряжение — отголосок кропотливой, тяжелой работы в его голове.       — Проследи за Эреном. Обо всех изменениях я сообщу.       Он ушел, и Ривай вдруг ощутил, как скрытые механизмы в плотине дают сбой; он должен был доверять Эрвину, у него не было причин не доверять; но почему именно теперь, когда вся их работа, все достижения рискуют провалиться, Эрвин не может просто ответить ему, что да, план есть. Даже без деталей. Ривай знал, ему хватило бы и простой уверенности, что командор знает, как поступить.       Завал перемещался из здания во двор, кто-то крикнул, что нашел, где голова титана. Там было уже недалеко и до шеи.       В бою были моменты, когда нужно было принять единственно верное решение за доли секунды. Куда сворачивать, в какую сторону извернуться от пытающейся его схватить руки титана; куда направить трос, если предыдущий оборвался, как атаковать, если газ в баллонах почти иссяк и движения ограничены. Эти моменты были бесконечно коротки, но каждый раз длились долго, были наполнены продумыванием вариантов, которое Ривай даже не замечал, проделывал автоматически и не ошибался — быть может, в этом и было его мастерство.       Ему показалось, что сейчас как раз такой момент. Весь корпус, а может и человечество, в подвешенном состоянии, и только от умения продумывать и принимать решения, да еще от слепого случая, зависит, как дальше обернется их судьба. Это был момент долгий, соответствующий своим масштабам.       Он пошел на оклик солдат, которые нашли шею Эрена под завалами. Его голову уже освободили, и теперь опасливо сторонились, держа руки на приводах. Как Ривай и предполагал, Эрен был в сознании и следовал их ранее разработанной инструкции на такой случай. Огромные глаза обратились на Ривая, из горла послышался слабый рык.       — Натворил ты делов, Йегер. Сейчас вытащу тебя.       Титан прикрыл глаза, и Ривай извлек клинки. Разрезал шею достаточно широко, чтобы не задеть Эрена, но все равно отсек ему полкисти — конечность задымилась, быстро вырастая вновь, и Ривай поморщился от вида пульсирующего, разрастающегося мяса. Он обхватил Эрена под грудью и потянул на себя, но хрящи и мышцы титана после этих четырех часов поддавались нелегко. Их тоже пришлось резать, и Эрен, окровавленный, с ошметками быстро истлевающей титаньей плоти, потерял сознание.       Когда Риваю удалось полностью отделить его от титана и вынести на плац, Ханджи и группа солдат забрали его и унесли наверх. Эрвин кивнул, отмечая выполненную часть задания. Оставалось ждать, когда Йегер придет в себя.       Он отправился сначала к себе и принял душ, смывая пыль и чужую кровь. Затем — в кабинет Эрвина, где уже сидел пошатывающийся от усталости Эрен. Он с неприкрытым страхом смотрел на Ривая, баюкал кисть, недавно отросшую заново. Ривай, следуя своей привычке, сел рядом с ним, раскинув руки так, что Йегеру пришлось наклонить голову вперед, чтобы случайно не коснуться капитана.       Момент неопределенности по-прежнему длился. Ривай подумал, что случая в его разрешении будет больше, чем чьего-либо расчета.       По существу, в бою солдаты умирают иногда просто потому, что им не повезло. Они все делают правильно, их технику боя можно ставить в пример для подражания. Просто так случается. Сейчас случай на их стороне, в следующую секунду — уже нет.       Петра как-то сказала, что мать бережет ее. Оттуда, с небес. А иначе как объяснить эту череду случаев, когда ей просто везло, когда опасность проходила стороной просто… просто потому, что проходила. Как божественное вмешательство: только что баллон с газом опустел и не хватает больше ни на одно движение, и вот прямо под ладонью титана ты пробуешь еще раз — и трос срабатывает; маневрируешь в полуразрушенном городе, уводишь за собой титанов от районов, откуда еще не закончилась эвакуация, и, пролетая в узком пространстве между повалившимися башнями, задеваешь маленький, неприметный камешек, и башни с грохотом обрушиваются, придавливая титанов и давая возможность легко их обезвредить.       Она сказал, что его, Ривая, тоже кто-то бережет. Нет, нет, она не умаляет его способности, он заслуженно зовется лучшим воином человечества, она невероятно гордится честью служить в его отряде. Но он ведь понял, что она имела в виду, когда говорила об этих случаях. О мастерстве, или удачливости, или протекции кого-то неизвестного.       Он ответил, что это чушь. И если она хороший воин, то это полностью ее заслуга. Хотя такие случаи он, конечно, знал.       …, а теперь Петра сказала, что они с Эрдом, Ауруо и Гюнтером мертвы. И летают без приводов. Глупый сон.       И тут, стоя в кабинете и слушая сбивчивые оправдания Йегера, Ривай понял, что все это время не вспоминал о Драко.

***

      Его не было в комнате.       Его не было ни в одной из комнат, в которые Ривай успел заглянуть. Но замок был огромен, поэтому поиски еще могли увенчаться успехом.       Механически, не задумываясь, он запоминал коридоры и лестницы. Он догадался, что это школа Драко. Она была пустой: голые стены, пустые кабинеты, чистые, но выглядевшие заброшенными. Только комната, в которой он оказался прошлой ночью, производила впечатление жилой. За ее пределами замок был пуст, будто кто-то очень аккуратный в нем прибрался, — Риваю было приятно это отметить, — и, забрав все вещи, свидетельствующие о своем проживании, ушел.       Выглядывая в окна, он видел горы и темный, густой лес. В таком маневрировать было бы неудобно — деревья росли слишком плотно, старые, с поломанными за десятилетия ветвями и торчащими над землей корнями. Иногда из леса выплывали фигуры в черных плащах, и, не касаясь земли, искали что-то у кромки леса. Затем они исчезали.       Ривай покинул подземелья и уже обошел соседствующую с ними башню и коридор, ведущий к следующей башне, обвешанной синими флажками. Искать было утомительно; и, казалось, бесполезно.       — Заблудились?       Он обернулся на голос. Человек подошел тихо — так тихо, как не мог ходить настоящий.       Это был мужчина с осунувшимся лицом, высокий, поддерживающий рукой ворот мантии; темные и не вполне чистые волосы; походка человека, привыкшего тщательно следить за своими действиями.       — Школа может быть достаточно уютной, стоит только убрать из нее всех учеников, — отметил мужчина и неприязненно посмотрел на Ривая, будто тот тоже был учеником и посмел вернуться в замок, когда все другие ушли.       — Мне нужен ученик, который должен еще быть здесь.       — Здесь нет никого. Даже призраков.       — Но он — здесь, — с нажимом повторил Ривай. Мужчина хмыкнул и резким движением одернул мантию, отчего темная ткань взметнулась, придавая ему сходство с нетопырем.       — И кто же это?       — Малфой.       Фигура мужчины на секунду поблекла, будто на нее нашло облако. Ривай добавил:       — Он сказал, что будет здесь.       — Верите слову слизеринца?       — Не понимаю, о чем вы.       Мужчина снова хмыкнул. Он не разглядывал Ривая, скорее вяло отмечал некие детали, всем своим видом давая понять, что ему безразлично, кто он и откуда. И все же имя Драко что-то изменило. Он подошел ближе, и Ривай почувствовал резкий запах дыма и трав; «и превосходный зельевар, как я»; дальше предположить стало несложно:       — Вы его учитель?       Несколько секунд мужчина смотрел на него хмурым взглядом, но Ривай видел за этим взглядом любопытство и тревогу, будто мужчина сомневался, стоит ли доверять незнакомцу. Наконец, он протянул ему руку.       — Северус Снейп. Профессор зельеварения.       — Ривай. — Он ответил на рукопожатие. — Вы ведь знаете, где Драко. Это его видение, он возвел этот замок.       — И не посчитал нужным оставить здесь никого, кроме меня и… еще нескольких людей. Один из них, впрочем, остался вопреки его воле.       — Значит, замок все же не пуст.       — Он не пуст именно так, как может быть во сне. В каждую секунду все меняется. Кое-кто остается постоянно, другие появляются и исчезают. И нет, я не знаю, где он. Пройдемте. — Без объяснения он прошел мимо Ривая и спустился обратно в подземелья, но свернул в коридор, который Ривай не заметил.       Или, что более вероятно, коридора там раньше не было.       — Вы не смыслите в магии, — отметил профессор.       — Ни капли.       — Не видел, чтобы Драко общался с магглами. Как-никак, он против них воюет.       Ривай не ответил. Снейпа это ничуть не задело.       — Я — часть его видения. Иногда появляются его друзья: Паркинсон и Забини. Наверху, в своем кабинете, директор. В своем видении Драко не дает ему выйти из кабинета, но и полностью вытеснить не может.       Они подошли к массивной деревянной двери без ручки. Снейп произнес слова, которые Риваю не удалось распознать, и дверь отворилась.       — Драко избалованный, капризный мальчишка. Когда он что-то обещает…       — Вероятность выполнения обещания зависит от того, насколько это будет ему выгодно, — перебил Ривай, — я знаю. В нем это сложно не заметить. Но в этот раз остаться здесь было бы для него… лучше. — Вот как. Что еще вы о нем скажете?       Казалось, с ним решили провести экзамен. Снейп явно ждал определенного ответа, но ему он был известен, а Риваю, как плохому ученику, нет. И что он должен был сказать о Драко? Почему он вообще должен о нем что-то говорить?       Ривай просто искал его. Потому что обещал прийти и нарушил обещание — он, а не Драко. И у него перед ним был своего рода долг за вылеченную ногу.       И потому что мальчишка мог прямо сейчас умирать. Нужны еще какие-либо причины?       Комната, в которой они оказались, служила хранилищем ингредиентов и зелий. На полках стояли подписанные и пронумерованные коробки, склянки и бутыли; в сосудах плавали части тел животных, которых мир Ривая не знал.       Профессор, не став слишком долго ждать ответа, отправился к одной из полок, на которой были свалены предметы — пустые кожаные футляры, крышки, поломанные перья, цветной кубик — Ривай лишь раз видел такую игрушку у некоего клерка в Шине, тот долго складывал ее так, чтобы на каждой стороне оказался свой определенный цвет, — коробочка из-под конфет, открытки и подсвечники. Снейп взял большое белое перо, к концу вытягивающееся, будто капля.       — Драко капризный. — Повторил Снейп тоном, будто в этом был виноват именно Ривай. — И непостоянный. Видите, я растворяюсь? Потому что видение выходит из-под его контроля, становится кошмаром. Ему не нравится, что я это говорю. С ним никогда не было просто, и хорошим сыном, учеником или другом он тоже никогда не был. Но вы пришли сюда. Я бы удивился, но во сне мало что может удивить.       — Мне нужно его найти. Дальше посмотрим. Зачем вы говорите мне все это?       — Потому что вы здесь. — Голос профессора исказился; это был уже не совсем его голос, будто кто-то говорил параллельно с ним, и слова накладывались одно на другое. — И Драко оставил вам это. — Он отдал ему перо. — Он был здесь несколько часов назад. Потом… исчез. Ищите его. Это — воспоминание о его доме, может быть, он сейчас там.       Снейп хотел еще что-то добавить, но замолчал.       Имело ли смысл прислушиваться к видению в голове другого человека? Если нет, если эти слова все равно были созвучны воле мальчишки, то зачем он говорил все это о себе?       Он принял перо из рук профессора, и стоило ему сжать на нем пальцы, как мир вокруг начал меняться: стены замка поплыли и растворились, как краска под дождем, опора исчезла из-под ног, и несколько секунд он чувствовал, как падает; видимых плоскостей, которые позволяли бы использовать УПМ, не было. Но спустя секунду все закончилось — он, чуть пошатнувшись, приземлился на ноги.       Перед ним была улица, искривленная, будто строилась вокруг змеящейся реки. Здания тоже были неровные, кособокие: с резкими скатами крыш, жмущиеся к земле с одной стороны дома и разросшиеся до пяти этажей к другой, полукруглые со множеством подпорок у основания, как поставленные на ребро тарелки. Волнообразные, треугольные; все были обозначены вывесками или табличками, на перекрестках стояли указатели, ощетинившиеся стрелками во все стороны. Здесь были магазины и кафе, у стен жались лотки с предметами, которые в мире Ривая, скорее всего, сразу отбыли бы на свалку: в разной степени покрытые ржавчиной котлы, старые ткани, клетки с жабами и насесты для летучих мышей. Гуляли кошки, и, заметив одну, Ривай сразу увидел и множество других. Людей не было. Дома были яркими, но, как и школа, производили впечатление только что покинутых.       Драко сидел за столиком в одном из уличных кафе. Если он и заметил Ривая, то никак этого не проявил.       — Здравствуй, — сказал он, когда Ривай подошел ближе; всего-то. Ривай и сам не мог объяснить, почему ожидал другой реакции.       — Я устал находиться в замке. Поэтому пришел сюда, — продолжил Драко.       — Это не похоже на твой дом.       Он улыбнулся.       — Нет, конечно не похоже. Это Косая Аллея, здесь магазины и несколько кофеен, вот там дальше — банк Гринготтс. Присядешь?       Он указал ему на стул напротив, и Ривай сел. На этот раз Драко видел, его глаза утратили тот мутный, как грязное стекло, оттенок, который вносила слепота. Он обеими руками держал чашку, щедро разрисованную цветами, покрытую по ободу серебристой краской. Ривай, не зная, о чем говорить, спросил наобум:       — Разве во сне можно пить или есть?       — Не знаю. Я чувствую вкус, но все это не по-настоящему, как и вообще обычно бывает во снах.       — Я начал забывать, как было во снах раньше.       Драко улыбнулся снова. Механически, будто повторял некий не вполне осознанный порядок действий.       — Ты будешь врать на суде.       — Откуда ты знаешь про суд?       — Предсказания. Есть такой предмет в школе. У меня иногда получается.       — Предсказывать?       — Ну, это все очень относительно. Будущее всегда размыто, и в предсказаниях только символы, которые можно трактовать как угодно. Я думаю, что речь шла о суде или каком-то заседании, где выносится решении о наказании, и ты лгал на нем.       — Видел что-нибудь еще?       Он покачал головой. Волосы упали на его лицо, и оно не было измученным или усталым. Вообще-то, — Ривай отметил это с легким опозданием, — Драко выглядел лучше, чем когда-либо. Более здоровым и выносливым.       — Как ты себя чувствуешь?       — М. Не знаю.       — Ты ранен?       — Я… Тут все в порядке. — Он с рассеянным видом осмотрел свое тело, отодвинул край рубашки, глянув на плечо. — И боли почти нет. Только колени немного.       — Колени?       — Наверное, их перебили. Я не слишком хорошо разбираюсь в травмах.       Ривай нахмурился, даже не пытаясь вернуть своему лицо спокойное выражение.       — Ты можешь мне показать?       Драко досадливо посмотрел на него, будто Ривай своей репликой испортил хорошо отрепетированный спектакль. Но тот напомнил:       — Мы договаривались. Я приду днем, и ты скажешь, что произошло.       — Но ведь ты не пришел.       Ривай выругался про себя. Конечно. Он ожидал, что Драко не заметит?       Мальчик снова улыбнулся, словно стирая предыдущий неудачный эпизод и возвращаясь к моменту, когда диалог еще шел как надо.       Ривай почувствовал, как у него отнимают возможность сопротивления. Он бы этого даже не заметил, приняв как должное, будь он в обычном сне. Здесь же ощущения притупились, и его словно подхватило сильным течением. Драко смотрел спокойно, со сдержанным, призванным демонстрировать вежливость, интересом.       — Ты встретил профессора Снейпа?       — Он передал мне перо. Оно исчезло, когда я… попал сюда из замка.       — Это был порт-ключ — вещь, привязанная к определенному месту, которая может перенести тебя, когда ты ее коснешься и пропустишь через нее магию. Этот был слабый. Всего на один раз. — Драко опустил глаза в чашку. На поверхности плавали несколько чаинок — теплое, умиротворяющее зрелище. Стоило Риваю подумать об этом, как чашка перед ним тоже наполнилась чаем. — Я оставил его профессору на случай, если ты придешь. Ривай?       — Хм?       — Та девушка, Петра. Ты был с ней вместе?       — Она была в моем отряде для защиты… — он осекся, только теперь поняв, о чем спрашивал Драко. А поняв, испытал категорическое нежелание отвечать. — Это не имеет значения.       — Она восхищалась тобой? Или то была твоя фантазия?       — Мы не будем обсуждать это.       Драко качнул головой — беспомощный жест, будто его шея разом ослабела и больше не удерживала вес головы. Затем снова заговорил:       — Хочешь перейти обратно к костру? Эта улица только лишний раз напоминает мне, что в Хогвартс я больше не вернусь.       Риваю было все равно.       В целом, фиксируя свое состояние, он решил, что оно близко к усталости и безразличию. Драко не хотел говорить — хорошо, у Ривая проблем столько, что решать или даже просто слышать о проблемах других было бы излишним.       — Пока я был… там, я думал о твоей войне. О том, что раз где-то люди могут пережить такое, то мы свое точно переживем. У меня есть подруга, Панси, она всегда считала, что если кто-то смог — то и она сможет, но я не такой. Есть люди, которые сильнее меня. И решительней. — Его лицо ожесточилось; отчаянная, детская обида на собственную боль. — Что я могу с этим сделать? Запретить вести себя как-то иначе, чем они? Всегда принимать верные решения, прекратить бояться — они говорят об этом так, будто достаточно просто сказать себе, каким хочешь быть.       Ривай подумал, что лучше бы они говорили о Петре.       Он знал такие разговоры. Иногда, особенно немного выпив, их любил начинать Ауруо. Частью плаксивые, частью исполненные бравадой, но все равно бессмысленные. Важно было просто говорить и знать, что тебя слушают.       Ривай в этом не участвовал. Никогда.       Драко смотрел в его лицо напряженно, выжидающе, и за его спиной дома рассыпались в золотую пыль, стекались в вихри и течения, перестраивались, рассеивались в потемневшем небе. Появилась луна — на том же самом месте, где была всегда, и темные точки деревьев на синем полотне поля, и единственный, горящий оранжевым, костер.       Драко встал со своего стула, который тут же рассыпался золотым, и откинул чашку — всплеск искр, так и не коснувшейся земли. Он неловко, словно не был уверен, как правильно ходить, прошел ближе к огню и вытянулся на спине рядом с ним; от него пахло травами — горьковато, сухо.       — Ривай. Когда разгорелся пожар в крыле моего дома, это была моя вина. Сгорели несколько эльфов и приспешников Лорда. Это не было страшно, то есть было, но в тот момент, во время пожара, о страшном не думаешь. И во время пыток, и облав на маггловские районы. Все приходит после. — Он растянул губы в улыбке, и в иных обстоятельствах Ривай назвал бы ее заискивающей. Просящей. Видеть ее было… холодно, неуютно, будто, — Ривай обещал себе позже над этим подумать, — будто что-то шло не так.       Откуда такая усталость? Риваю показалось, сейчас он помимо воли задремлет прямо на своем стуле — благо, тот не спешил рассыпаться. Все было неправильно, беспорядочно, не на своих местах; Драко был как чужой, нездешний элемент, призрак мира, слишком далекого от его собственного. Он был, наверное, совершенно не тем, кому следовало уделять внимание. Об этом надо было подумать раньше, не так ли?       Они молчали, Драко смотрел попеременно на него и на костер, затем спросил:       — Как чай?       — Остыл.       — Ты хочешь уйти?       — Я дам тебе знать, когда мне будет пора.       Разумеется, Ривай понимал, что Драко спрашивал вовсе не о том, когда тому будет пора вставать.       И холод. От неправильности происходящего, от самого себя. Риваю не нравилось считать себя бесчувственным; он знал, что не является таковым. Однако сейчас не находил в себе ничего, кроме апатии, усталого желания поскорей покончить с целью визита и проснуться, а может, уйти в видения.       — Я сравнивал наши войны, Ривай. Я понимаю. Сравнивать ужасное, что я видел, с тем, что видел ты, невозможно. Наша война такая… милосердная.       «Милосердная». На секунду Риваю показалось, что Драко ждет от него уверений в обратном, которых он не мог ему дать. Но того и не требовалось: Драко лежал неподвижно, прикрыв глаза, будто некая мысль требовала от него всех имеющихся сил, чтобы удержать ее — и понять.       Ривай представил, как Драко сказал бы это своим друзьям или родственникам, или с кем он там общался, что ничего серьезного на самом деле не произошло, что могло быть хуже, много хуже. Поймут ли его? И должны ли понимать? У смерти столько форм, но в любой из них и в любом из миров она остается смертью, потерей, окончательным прекращением пути, так имеет ли значение, как именно она произошла.       Кровь на скулах, разбитые колени и тела, покрытые слизью и выпотрошенные, надкушенные, изломанные, как тростинки — так много, что не сосчитать, не осознать разом. Сожженный дом — и стена, павшая от удара, открывшая пролом для существ, стремящихся убить. На мгновение Ривая охватило низкое, — он сам это понимал, — чувство несопоставимости. Драко смел сравнивать свою войну с войной Ривая, будто это допустимо, будто он знает, что это такое. У смерти много форм, она всегда остается смертью, о да, и все же она разная, и смерть в чреве титана значительно разнится со смертью от заклинания. Зеленая вспышка и мгновенное умирание — Драко считал это жестоким? Существовали люди, полагающие это жестоким?       Драко провел ладонью по лицу, задержал ее на несколько секунд над глазами, затем убрал. Его глаза были сухими и спокойными.       — Прости меня.       — Я думал, ты не извиняешься.       — Во сне все легче. Можно даже признаться себе… в чем-то, в чем не хватит сил признаться наяву.       «Так признайся» — зло подумал Ривай. Он коротко глянул на юношу и отвернулся, смотрел в небо, чувствуя чужой взгляд — внимательный и просящий, все еще просящий.       — Если признаться себе, обратного пути ведь не будет, да? Я не знаю. Никогда так не делал.       — Ты преувеличиваешь. Так много преувеличиваешь… того, что не стоит внимания. Делаешь из этого символ и трагедию.       Ему показалось, что Драко сжался, как от удара, но когда он склонил голову в его сторону, юноша улыбался.       — Я много думал об этом. Это из-за фамилии. Малфой. Рыцари, короли, первооткрыватели. Они жили… масштабно. Если убивать — то тысячами, если праздновать — то так, чтобы небо сияло от огней, а земля насытилась вином. Хочешь послушать?       — Послушать что?       — Легенды. О них.       — Нет.       Драко пожал плечами. Он перевернулся на бок, положил руку под голову. Он лежал близко, и горький запах трав стал особенно ощутим.       — Тогда расскажи еще о себе… или, ладно, еще о твоем мире. О месте, где вы живете.       — Драко, я не хочу говорить.       Во взгляде юноши ожесточение сменилось на уверенность, затем — надменность, и Ривай подумал, что Драко сейчас такой, каким хочет себя видеть. Но далекий от самого себя — по крайней мере такого, каким он знал его раньше.       Всматриваясь в его лицо, Ривай с легким удивлением отметил, что изменилась даже внешность — черты лица, изгиб губ, скулы; юноша стал чуть выше, руки больше не выглядели худыми и слабыми. Во взгляде, во всей позе Драко, появилось что-то ребяческое, демонстративно несерьезное и все же величественное, как прихоть королей. Это был его сон, и Ривай подумал, что эта область — костер, окруженный темными, нависшими над ним деревьями, полностью принадлежит Драко. Тот мог пригласить Ривая погостить, превращая его взамен в свое видение, меняя место его пребывания и забирая у него силы, когда захочет. Драко — редкое ощущение, глубинное, почти животное — источал власть, был тем, с чьим мнением приходиться считаться, и другим людям, склонным командовать, следовало быть с ним осторожней. Он охранял свою территорию, этот маленький оплот собственного покоя в раскинувшихся по всем направлениям синих полях. Его серые глаза потемнели, приобрели стальной, синеватый оттенок, и все же, все же это были не его глаза, не его лицо — Ривай видел перед собой третьего Драко, и он ему не нравился.       Юноша усмехнулся, по-змеиному гибко и резко встал, потянулся. Его тело начало терять очертания, и в последний момент Ривай увидел горький взгляд, не направленный ни к кому конкретно, рассеянный и все же тяжелый — как отчаяние, как водная толща.

***

      Он не видел Драко ни на следующую ночь, ни через ночь. Собственные сны ютились вокруг него, но он не хотел их видеть, и смотрел на небо, на далекий горный хребет, на зелено-алые вспышки над ним. Костер горел беспрерывно, и иногда Ривай дремал — погружался в сон во сне, в абсолютный покой, где не было видений. Иногда он чувствовал, как рядом кто-то появляется — постепенно обретает очертания и плотность, но вскоре исчезает.       Он чувствовал касание к своему плечу, или руке, или груди — там, где проходил ремень амуниции, и пытался перехватить призрачное движение, и слышал — или ему казалось, что слышал — голос, полный мольбы и злобы, звенящий от ярости и страха; знакомые ощущения, будто он снова в городе, наполненном титанами, но титанов рядом не было и быть не могло, и откуда в таком случае это острое чувство в чужом голосе, сильное и значительное, как проклятие или…       Проклятие?

***

      — Капитан, сэр!       — Говори.       — Вы спрашивали, не говорите ли вы во сне. Так вот, в общем, сегодня говорили.       Кирштайн выполнял свои обязанности неохотно. Постоянное докладывание Риваю о каждом инциденте, — на взгляд Ривая, большинство из них не тянули даже на звание недоразумения, — произошедшем среди новобранцев штабе, стало чем-то вроде ритуала, приевшегося и потерявшего осознанность. Инциденты случались постоянно, как и конфликты среди майоров и капитанов; это была неотъемлемая часть жизни штаба в то время, когда корпус был под защитой стен. Им было чем заняться, но по сравнению с вылазками за стены любая работа выглядела мелковатой, и потому порождала сначала тихую радость — они живы, они могут заниматься чем-то без риска для жизни, — а затем — скуку и тяжелое ожидание следующей экспедиции.       Кирштайн не ходил за Риваем, как привязанный, но постоянно появлялся, чтобы доложить об очередной драке, дележке комнат, мелком воровстве, самоволке и ночных развлечениях молодых где-нибудь под сенью деревьев за штабом.       В этот раз Кирштайн тоже шел к нему с очередным докладом, но забыл его. Ривай его великодушно простил. Но вместо того, чтобы сразу уйти, Жан несколько секунд потоптался на месте — как обычно, без малейших признаков страха или смущения — и решил рассказать о чудесах своего слуха и тонкости стен в штабе. Или, — Ривай невольно нахмурился, — он говорил слишком громко? Люди во сне говорят громко?       — И что я сказал?       — Я не расслышал все, но вы спрашивали, почему.       — Почему?       — Да. Я не понял, кого и о чем. А потом вы сказали убрать что-то. Очень четко, сэр. «убери это».       — Хм.       — Вы крепко спите, сэр. Этим утром снова проспали подъем.       — Отчитываешь меня?       Глаза Кирштайна расширились от страха — или солдат просто догадался, что в этой ситуации нужно немедленно изобразить страх — и он вытянулся по струнке.       — Что вы, сэр! Никак не могу, сэр.       — Правильно. А теперь иди и оставь все доклады до ужина.       — Но майор Захариус…       — К чертям Захариуса. Сообщай только о чем-то важном, остальное оставь на конец дня. Свободен.       Он развернулся, краем глаза успев заметить, как Кирштайн отдает честь и тут же расслабляется. Для него это тоже отдых. Любопытно, как он справляется с необходимостью доносить на других, сам будучи новобранцем? Наверняка покрывает своих и навешивает пару-тройку лишних нарушений на тех, кто ему не нравится. Ривай попытался вспомнить, кто бы на его месте так не делал. Гюнтер? Справедливый, прямолинейный, бесхитростный. Такой, у которого «нет» обычно значит окончательное и твердое «нет» без каких-либо оговорок. Но на него легко было надавить друзьям, потому что друзья у Гюнтера составляли будто бы отдельную небольшую семью.       Петра. Нет, в Петре проявлялось что-то… не легкомысленное, нет, скорее некая способность быстро расставлять приоритеты и потом не обращать внимания на то, что важным не считалось. Со всем, что относилось к последней категории, она могла обращаться небрежно, как с кубиками в детской игре. Эрвин? Ривай никогда с ним об этом не говорил, но ему не верилось, что Смит был особенно обременен соблюдением устава. Его нарушали все, в большей или меньшей степени, и Смит принадлежал скорее к тем, кто в большей. Он вообще с некоторым снисходительным пренебрежением относился к правилам, которые придумал не он.       Йегер. Слишком порывист — он не мог не нарушать правила, даже если бы всерьез озаботился этим вопросом. Тот белобрысый, не слишком сильный мальчик всегда крутился неподалеку от него, и хотя явно был благоразумней, наверняка лез во все неприятности следом за другом. Ленц могла и не особенно нарушать, но покрывала нарушения других. Кто там еще среди них есть?       И почему он вообще об этом думает?       Экспедиция отложена, Эрен ждет суда, вопрос с выздоровлением Ривая отложен на потом. Это не слишком ему нравилось, но мелкие проблемы, бессмысленные дискуссии захватывали его, будто масштаб битвы с титанами сузился к разрешению детских ссор между новобранцами. Детали вдруг выросли в размерах, приобрели значение, которого раньше не имели, и — «наша война такая… милосердная». Почему он вспомнил об этом; почему сейчас ему кажется, будто он понял то, что, как очевидно предполагал Драко, должен был понять сразу.       Искусственное лишение его способности мыслить — он уже не сомневался, что это было дело рук Драко — не позволило ему узнать, что случилось; интерес выцвел, растворился, потерял всякое значение.       И, может, оно и к лучшему.       — Суд будет завтра. Ты должен присутствовать, Ривай.       — Его же назначали через шесть дней.       — Перенесли.       Он кивнул, и Эрвин, сосредоточенный и собранный, распланировавший весь судебный процесс до мелочей, — вряд ли попытка ослабить Смита тем, что заседание перенесено на завтра, увенчается успехом, — добавил:       — Поговори с Эреном. Он должен знать, что мы на его стороне.       — Ты хочешь сказать: успокой его, чтобы он не превратился прямо в зале?       Эрвин не ответил, но в целом да, понятно, что примерно это он и имел в виду.       Ривай не видел смысла говорить с Йегером. Ничего нового тот не услышит; говорить, что на нем лежит огромная ответственность, будет тем самым бесполезным напоминанием, которые Ривай и сам воспринимает в умеренно-агрессивной форме. И все же он спустился в подвал — помещение сырое и запустевшее, но предыдущее быстро не восстановить — и жестом указал дежурившему у решетки солдату уйти.       — Капитан!       В голосе Йегера прозвучали нотки радости, словно своим явлением Ривай разрешил все проблемы.       О чем им говорить? Впрочем, Йегер из тех людей, которым повторения одного и того же не помешают.       — Если ты своими выходками настроишь суд против нас, я изобью тебя. Если превратишься — убью. Постарайся делать то, что сказал тебе Эрвин.       — Командор мне ничего не сказал.       Йегер сидел на своей кровати, снова, как в первые дни его службы в разведке, закованный в кандалы. Все понимали, что это бесполезная мера. Бесполезная по той же причине, по которой никто не согласился жить в комнатах, расположенных над этой частью подвала.       И Эрвин, черт подери, ничего ему не сказал.       — Мне кажется, сэр, — только не подумайте ничего плохого! — что командор, ну…       — Ну?       — Устал. Ему будто… надо отдохнуть. То есть, конечно, ему надо отдохнуть! Просто… — Йегер уперся взглядом в край своей постели, будто обвиняя ее в собственном неумении подбирать слова. — Командор не уверен в том, что делает.       Отлично. Момент относительного равновесия, когда решаются их судьбы, продвинулся вперед, к моменту падения, еще немного.       — Эрвин всегда знает, что делает. Если он тебе не сказал, значит, на то были причины.       Йегер пристыжено царапал и без того не совсем целую простынь на своей постели. Вряд ли слова Ривая придали ему хоть сколько-нибудь уверенности; по существу, он сам не был в них уверен.       А может, Ривай преувеличивает. Принятие основополагающих решений никогда не было его делом.       — Как мне себя вести, сэр? Я не знаю, почему превратился. Что вообще я должен им говорить?       Если бы он знал. Но он должен что-то ответить? И если это пойдет в разрез с планами Эрвина, у них будет время все исправить?       — Что это было… ошибкой. Неудачным экспериментом. — Он сложил руки на груди и оперся спиной о стену. Эрен смотрел на него с жадным вниманием. — Йегер, в самом неудобном случае ты скажешь, что это была моя вина.       — Сэр!       — Я избивал тебя. Ты пытался вырваться и поранил руку. Все ясно?       Йегер дико смотрел в точку на своей постели; вряд ли в его голове сейчас происходило что-то определенное.       Наконец, он поднял глаза.       — Д-да, сэр! Я постараюсь, сэр.       Каковы шансы, что им поверят? Почти никаких. Если цель суда уже ясна и заключается в том, чтобы уничтожить Эрена, то даже искусная ложь его уже не спасет.       — Сэр, а вы будете меня бить? В суде. — Он снова потупился. — Когда я скажу это.       — Чтобы меня признали психопатом и разжаловали?       Ему показалось, или Йегер успокоился?       — Спасибо, сэр.       — Спи.       Сон — мрачный, тягучий — должен быть страшным, но у Ривая нет на это сил; власть, некогда бывшая значительной, а теперь лениво шипящая в полутьме. С ним кто-то есть, и он, конечно, знает, кто это, но его знание не имеет значения; он может лишь чувствовать легкие, прохладные касания и смотреть в небо с пересыпающимися где-то высоко золотыми искрами.       Ривай?       Он кивнул, чувствуя себя дураком. И еще большим — когда потянулся к руке, пытаясь найти, убедиться в чужом присутствии; его пальцы прошли сквозь то место, где только что лежала чужая ладонь.       Потом у него в комнате поселилась кукушка по имени История.       Он проснулся.

***

      Суд шел медленно. Это вообще был не суд: военные трибуналы всегда имели более поспешный и символический характер, опираясь исключительно на волю командования.       Эрена снова заковали в кандалы. Он стоял на коленях, гневно вскинув голову, словно бросал вызов каждому, кто сомневается в нем. Это было нелепо и опасно; демонстрация неповиновения в то время как Эрвин всячески заверял Закклая и Королевскую полицию, что все под контролем.       Быть может, ложь про то, что Ривай избил его, стала своего рода обещанием на ближайшее будущее? Сейчас, наблюдая за Эреном, он думал, что воспитательная работа ему бы не помешала.       Напротив него — Найл Доук, с его стороны, но значительно правее — Пиксис. За трибуной Закклай читал документы и параллельно слушал мнение командующих. Эрвин выступал коротко, уверенно, и да, главнокомандующий, мы полностью контролируем ситуацию. Все условия выполняются. Почему же тогда Эрен превратился в помещении штаба? То был эксперимент…       — Не эксперимент. Таких, как он, нужно воспитывать.       Ривай редко перебивал Эрвина. Вообще-то, — он покопался в своей памяти, — последний раз такое случалось очень давно, когда он еще не видел и не желал видеть в Смите командора.       Смит никак не показал, что недоволен. Закклай оторвал взгляд от бумаг, посмотрел поочередно на Эрвина, Эрена и Ривая.       — И вы воспитывали?       — Так точно.       — Тем же методом, которым так славитесь в кругах новобранцев?       Он предпочел не отвечать. Посмотрел на Эрена, и тот, вспомнив, о чем они договаривались, постарался сделать испуганное лицо. Титан боится человека, титан подчиняется человеку, опускает перед ним голову и прячет глаза — да, главнокомандующий, у нас все под контролем.       — Йегер пытался вырваться, ранил себя и превратился.       — Пытался вырваться?       — Он был закован. Думаю, ему не понравилось, что его бьют. А, Йегер?       Лицо Эрена исказила ярость — вероятно, не притворная.       — Все условия его удержания в Разведке соблюдены.       — Факт того, что он превращается и помимо своей воли, нельзя оставлять без внимания, — выступил Доук, и тут же поймал прямой взгляд Эрвина.       Смит с Доуком были друзьями. Может, и сейчас друзья: в особенном, не включающем почти ничего, кроме доброй памяти и немного потертого уважения, смысле. Ривай все время забывал об этом — точнее, просто не считал нужным помнить. В этот же момент, когда они давили друг друга взглядами, больше напоминая соперников-подростков, чем командующих военными корпусами, он вспомнил, и это показалось ему имеющим большее значение, чем раньше.       Интуиция. Вот оно, верное слово — он часто не мог объяснить себе или кому-либо другому, откуда это внутреннее ощущение, что нужно поступить именно так. Словно маленький, но сложный механизм, она беспрерывно отмечала детали, которые, при целиком разумном взгляде, он бы не посчитал важными.       В данный момент интуиция подсказывала ему, что он не в том месте, где должен быть. Будто он… шел не туда. Сбился с некоего пути, отступил в сторону.       Он не мог этого объяснить; вероятно, дело было в том, насколько неудачно складывались обстоятельства.       Закклай не поверил им ни на секунду. Эрвин продолжал бороться взглядом с Доуком, Эрен гневно смотрел в пол.       — До меня дошли сведения, что в результате этого превращения были пострадавшие.       — Солдат, который дежурил у камеры Эрена. Он жив, сэр, — выступил Эрвин. Доук, — должно быть, от страха, что Смит обращается к главнокомандующему, не глядя при этом в его сторону, — отвел взгляд.       — И все? Как успел выбраться капитан Ривай?       — Капитан — лучший воин человечества. У него не было трудностей с тем, чтобы покинуть подземелья до того, как их засыпало.       — Вы подтверждаете, капитан? — Закклай обратился к Риваю. Тот хмыкнул.       — Это не было сложно.       — У вас была возможность сражаться с Эреном Йегером?       — Разумеется. Но не было нужды. Он не проявлял агрессию. Превратившись, он лежал на полу, пока завалы над ним не разобрали.       — То есть, вы утверждаете, что Эрен Йегер полностью понимал происходящее?       — В момент превращения, вероятно, нет. После — понимал.       — Эрен Йегер, почему вы не приняли человеческую форму, если, как утверждает капитан, осознавали свое положение?       Эрен поднял на Закклая злые, горящие глаза. Ривай приготовился к тому, что тот сейчас обрушит на главнокомандующего весь свой гнев, и ему придется все же применить свои методы воспитательной работы. Но Йегер как можно ровней произнес:       — Я был под завалами, сэр. Я не мог выбраться из тела титана. Капитан Ривай говорил мне, что в таких ситуациях я должен ждать, когда меня вытащат.       — В таких ситуациях? У вас был готовый план на такой случай?       — Да, сэр. Когда меня поселили в подвал, капитан Ривай объяснил мне, как вести себя, если случится что-то непредвиденное.       Закклай снова взял в руки документы, продолжая, тем не менее, смотреть на Эрена.       — Вы помните, что было перед тем, как вы превратились?       — Я уже говорил: капитан Ривай… ну, бил меня. Я плохо себя повел.       — Вы желали превратиться, чтобы защитись себя?       — Я не хотел превращаться! Это произошло само. Кандалы, наверное, передавили мне руку, вот и… — Он мотнул головой. Ривай отметил, что Йегер умеет врать очень убедительно — почти как будто сам поверил, что так и произошло на самом деле.       — Вы не контролировали момент превращения. — Теперь Закклай не спрашивал. — Вы приняли форму титана, лишившись контроля над собой.       — Нет! Я помню, что происходило! Это только рана от кандалов, я вовсе не…       — Тихо!       Закклай отвернулся от него. Подозвал к себе человека в штатском, взял у него несколько бумаг и о чем-то с ним заговорил.       Эрвин молчал. Йегер заметно растревожился: его взгляд бегал по залу, то и дело возвращался к Риваю, но тот не мог подсказать ответ. Они молчали, пока главнокомандующий совещался, а затем тот отложил бумаги. Он внимательно посмотрел на каждого, кто принимал участие в суде, особенно долго — на Эрвина, и только бегло пробежал взглядом по Эрену.       — Суд готов принять решение. Принимая во внимание факт, что Эрен Йегер не может контролировать свою силу и представляет опасность для окружающих…       — Сэр! — Йегер дернулся. Будто круги на воде, по залу прошла волна вскриков и щелчков, с которыми возводится курок. На Эрена тут же направили ружья, но он не остановился. — Выслушайте, сэр! Я человек, я хочу служить на благо человечества! Те, кто служит со мной в Разведке подтвердят, что я всегда… всегда делал все, чтобы помочь. Спросите у них!       Закклай постучал деревянным молотком по подставке. Зал на секунду замер, но только на секунду — люди уже были напуганы; Эрену, как и в прошлый раз в этом самом зале, оказалось достаточно совершить одно резкое движение, чтобы его готовы были застрелить.       — Эрен Йегер, прошу вас держать себя в руках. По возможности.       — Я контролирую себя, сэр!       — Сожалеем, но мы не можем быть в этом уверены.       — Протестую, сэр. — Эрвин выступил на шаг вперед. — Мы знаем все о способе, которым Эрен принимает облик титана. В этот раз все произошло именно так, как можно было ожидать; капитан Ривай по какой-то причине не учел, что Эрен может ранить себя и иным способом, не только укусом. Если в этой ситуации и есть виновные, то это капитан Ривай.       Эрен впервые за весь суд сжался. Он косился в сторону Ривая, но не смотрел на него.       — Значит, вы считаете, что вина за произошедшее лежит на капитане вашего корпуса?       — Так точно, сэр, — ответил Эрвин.       — Ривай, что вы на это скажете?       — Не отрицаю, что мог спровоцировать Йегера.       Эрен издал звук между всхлипом и гневным окриком; Закклай снова принялся совещаться. Ривай почувствовал на себе взгляд Эрвина, но не стал оборачиваться.       Может, он был не прав. Его внутреннее ощущение правоты молчало, когда он предлагал эту плоскую, не вполне продуманную ложь.       И может, ему стоило не вмешиваться. У Эрвина был план? Какое это теперь имеет значение?       — Суд принял решение. Учитывая все обстоятельства, Эрен Йегер вернется в штаб, где будет находиться под присмотром доверенных людей Королевской полиции и Гарнизона. Командор Эрвин Смит, ваш корпус отправится в экспедицию без Йегера, разрешение мы подпишем позже. В течение следующих двух дней вы вернетесь в штаб вместе с людьми, которых в количестве по четыре человека выделят Гарнизон и Королевская полиция, а также с моим представителем. Эрен Йегер больше не может находиться под присмотром капитана Ривая, поэтому переходит под вашу личную ответственность, командор Смит. Заседание окончено.       — Принеси мне лекарство.       — Что мне с этого будет?       — Ты, значит, не принесешь его просто так.       — Я ничего благородного не делаю просто так.       — Тут нет ничего благородного. Ты просто принесешь мне зелье.       — Предложи мне что-нибудь взамен.       «Чертов мальчишка».       — Я научу тебя управлять УПМ.       — Чтобы чистокровный маг пользовался этим? Ты смеешься?       — Я покажу тебе, как защищать себя в рукопашной.       — Пф! Я маг. Что такое кулаки по сравнению с Авадой?       — Ты не пользуешься Авадой.       — Еще как пользуюсь.       — Нет. У тебя не хватает сил на заклинания, которые ты назвал запретными. Ты сам говорил мне.       — Это был не я.       — Что?       — Капитан Ривай, ваши методы непозволительны, мы вынуждены отстранить вас от командования спецотрядом и передать Йегера другому командующему.       — Но у меня и так нет спецотряда.       — А теперь и Эрена тоже нет. Не для того я просиживала столько с нашим титаном, чтобы с твоей тяжелой руки его у нас забрали! Ты хоть представляешь, как это скажется на исследовании?       — Хватит трясти меня, очкастая.       — Верни Эрена! Верни, верни, он моя семья, моя и Армина, верни его! Ты жестокий ублюдок, ненавижу, ненавижу!       — Он здесь. За ним присматривают другие, но он здесь.       — Его здесь нет!       Он обернулся и не увидел никого. Наблюдатели стояли в пустой комнате и смотрели на постель, и Ривай бросился наверх, но и там Йегера не было, и он взлетел с помощью троса на крышу — и увидел, как уже очень далеко двигается к стенам фигура титана без кожи.       — Экспедиция послезавтра, Ривай. Готовься.       — У нас больше нет контролируемого титана, Эрвин.       — Ничего страшного. Вернемся к тому же построению отряда, который был до появления Эрена.       — «Ничего страшного»?       — Так что мне за это будет?       — Ничего.       — Тогда зачем мне его тебе нести? Ты знаешь, зелья на каждом шагу не валяются.       — Я не могу тебе ничего дать.       — Тогда и я тебе ничего не дам.       — Это справедливо.       «Нет, это не справедливо, тебе это лекарство не нужно, а мне необходимо, так отдай мне его, что я должен сделать такого, чтобы…»       — Ваши методы ужасны, ужасны! Мразь, убери от него руки! Эрен, как он посмел бить тебя!       Кукушка в его комнате. Это было будто бы очень давно, а теперь он в комнате, и птица сидит в своем гнезде, свитом в углу прямо под потолком, а потом спрашивает, долго ли он еще собирается перекладывать осмысление на других. Но он воин, он не сомневается в Эрвине. Он считает, что, следуя за Эрвином, они победят; и кукушка отвечает — на самом деле она не говорит, но у него в голове появляется законченная мысль о том, что птица только что что-то сказала, и: он врет, еще как сомневается, потому что есть вещи, о которых Эрвин просто не знает и не может знать, не так ли, не так ли, не так ли?       Он проснулся под стук колес, в карете по пути обратно в штаб. Напротив него сидел один из наблюдателей, которых выделил Гарнизон сразу после суда. Слева — Эрвин. Командор, заметив, что он проснулся, коротко отметил:       — Ты крепко спишь.       — Знаю.       В голосе Эрвина ни усталости, ни разочарования результатами суда. Он выглядел спокойным — как человек, в планы которого и входил именно этот вариант произошедших событий.       — Что снилось?       — Кукушка сплела гнездо в моей комнате.       — Вот как. Я недавно видел во сне охоту на уток. Никогда не участвовал в охоте. В птицах есть что-то удивительное — они словно не просто другой вид живых существ, а другая часть природы.       — Хм.       Его снова клонило в сон; Эрвин миролюбиво улыбался, наблюдатель смотрел на них с недоумением и легким страхом. Ривай заставил себя не засыпать до приезда в штаб.       Он не видел Драко уже пять дней. Или все это время Драко не мог до конца заснуть, или спал днем.       Эрена почти заперли в подвале. Ни тренировок, ни приема пищи вместе с остальными солдатами. К нему пускали Эрвина и один раз пустили его друзей (Микасу и того второго, светловолосого парня; как получилось, что во сне он вспомнил его имя, а наяву забыл?). Ривая обходили стороной; в каком-то смысле его ложь удалась — теперь он выглядел жестоким зверем, из-за которого едва не вырвался из-под контроля до того послушный титан.       Он не знал, насколько это хорошо или плохо. Насколько далеко он — все они — ушли от пути, который можно было бы назвать верным.       Он лежал на кровати в своей комнате, и в полудреме кукушка продолжала вытягивать свое «не-так-ли, не-так-ли», и как часто бывает со словами после многократного повторения, они потеряли свое значение и стали казаться нескладной выдумкой.       Он мог уже и потерять Драко.       Мысль пришла неожиданно; обычно смерть всегда происходила рядом, в непосредственной близости от него; сейчас она могла произойти настолько далеко, что даже не имела касания к его миру.       Он вспомнил Петру; нет, не ее — браслет на ее руке, сидящего в кресле Драко с живой змеей на руках; его усмешку, его жест, полный уверенности, что он имеет право так поступать, что все будет именно так, как он захочет.       Это было сновидение, просто сновидение.       Кукушка сказала, что на следующую ночь он увидит Драко. Она не солгала.       — Я умираю.       Он прижал руку к шее, будто показывая невидимую рану. К груди; указал пальцем на колени, на глаза.       Ни неба, ни искр в темноте; ровный серебристый свет, покуда хватает взгляда.       — Во сне так… спокойно. И не больно.       Ривай в два широких шага одолел расстояние между ними, схватил Драко за плечи — и его фигура тут же отдалилась, как мираж, оказалась на расстоянии шагов пятнадцати, и Ривай снова прошел вперед, и снова Драко истаял на одном месте и появился в другом, на этот раз еще дальше.       На нем была белая рубашка и темные брюки; он выглядел здоровым — насколько вообще мог выглядеть таковым при своей бледности. Виноватая, немного удивленная улыбка застыла на его губах.       — Во сне все легче. Но… если бы тебя тут не оказалось… Если бы я умирал в другое время. Ты… — он коротко рассмеялся и закрыл глаз рукой. — А, проклятие.       — Ты потерял сознание?       Драко рассеяно кивнул. Он явно думал совсем о другом.       — Они не давали мне уснуть. И сейчас вытягивают меня обратно. — Он протянул руку, но был далеко, и это был бессмысленный жест, и Ривай, конечно, не ответил. Он продолжал идти вперед, сокращая расстояние между ними, чтобы в какой-то момент его удвоить. Он побежал — и Драко стал еще дальше: маленькая фигурка в белом свете с протянутой ему навстречу рукой и улыбкой на губах, с раненным глазом, открыть который он не мог даже сейчас.       — Я чувствую себя невероятно живым — так всегда происходит перед смертью?       Ривая охватил гнев. Хотелось, чтобы Драко замолчал, и еще больше — чтобы он наконец остался стоять на том месте, где был, и можно было ударить его, чтобы он очнулся.       Он опустил руку и снова рассмеялся.       — Мерлин, как хорошо, что я вот-вот умру, и мне не придется краснеть за эти слова! Близость смерти делает позволительными так много вещей.       — Нет, не делает. Возьми себя в руки. Посмотри на меня.       — Я смотрю на тебя все время, Ривай.       — Прекрати убегать.       — Я не могу, это… не я.       — Нет, ты. Это твой сон.       Драко закусил губу. Конечно, он знал, что это его сон. И убегал от Ривая по какой-то причине, и это злило, выводило из себя. Эгоистично, как эгоистично прийти вот так, сказать, что умираешь — и не позволять приблизиться. Желание ударить Драко почти пересилило опасения за его жизнь.       Белый свет потускнел, будто выцветшая ткань, пошел волнами и окрасился в серый. Они словно оказались в центре неба, покрытого ровными дождевыми облаками — в невесомости, без каких-либо направлений, без того, что под ногами и того, что над головой. Драко остался на месте и ждал. Улыбка сошла с его лица, он смотрел себе под ноги.       Ривай дернул его за плечо, замахнулся и ударил. Голова Драко мотнулась в сторону, он вскрикнул — и тут же ударил в ответ. Ярость, с которой он набросился на Ривая, воодушевляла — смерть исчезла, отступила по крайней мере на время их схватки, но даже этого времени было достаточно.       Драко бил сильно и уверенно, как наверняка не смог бы наяву. Ривай больше защищался, чем нападал; он навалился на юношу, Драко разбил ему губу и сломал пару ребер. Ривай ударил его в грудь, и, пока юноша пытался сделать вдох, прижал его руки к тому невидимому в пространстве, что держало их обоих на себе. Раны не болели — ни одна из них. Ривай с удовлетворением подумал, что они могли бы драться так очень и очень долго, не чувствуя ни усталости, ни боли. Но это можно было оставить на потом.       Драко тяжело дышал и смотрел в точку над головой Ривая.       — Зачем ты… Ты сделал то же, что и они. Те, кто… сделал все это. — Он склонил голову, пряча глаз. Ривай отпустил его руки; он взял в ладони его лицо, заставляя посмотреть на себя. — Ничего не понимаешь, Ривай. Мне больно, все время больно, я хотел умереть, а он не позволял, и теперь, когда я здесь, я не могу поверить, что это последнее, что я вижу, что умру вот так!       Драко всхлипнул, и снова смотрел на небо, будто Ривая и не было рядом, будто он не лежал, придавленный его весом.       — Я не могу… Не умирать. Сказать, что я был собой доволен. Что отец был мной доволен. На самом деле все сложилось плохо, Ривай.       Ривай догадывался, как лучше всего поступить в такой ситуации. Даже Ханджи иногда могла выдавить из себя бессмысленную ободряющую тираду: все будет хорошо, ты молодец, все наладится.       Но ведь ничего не хорошо. Драко умирал; Ривай даже думать не хотел, в каком состоянии его настоящее тело. Все, что делалось, вело вовсе не к лучшему: оно скорее уводило от него и запутывало пути.       Юноша смаргивал слезы, от его улыбки не осталось ни следа. Запоздало Ривай заметил, как намокает от крови рубашка, как глаз краснеет, будто в нем разом лопаются все сосуды, а спустя секунду — оплавляется кровью, исчезает, как фантом; кровь стекает по скулам, по белым волосам, и вот уже Драко весь — смесь белого, черного и красного, и Ривай понял, — знание пришло из ниоткуда, но несомненно истинное, — что юноша вот-вот умрет.       — Я н…не хочу обратно. Здесь не больно. Ривай?.. Здесь не больно, а там я умру от этого. Не заставляй меня… Что ты делаешь?       Ривай склонился над ним, вытянулся вдоль его тела. Драко приходил в сознание, хотя отчаянно цеплялся за сон; его фигура стала полупрозрачной, и вместе с ней и фигура Ривая, а потом он почувствовал, как его рвануло вниз, будто кто-то тянул за его трос, и он держал Драко так крепко, как можно было, не причиняя ему боль.       Он упал на твердый пол, удар выбил из его легких весь воздух. Он слышал крик, ругань, свист от алой вспышки, пролетевшей над его головой. Ривай привстал и мгновенно откатился в сторону, уворачиваясь от заклинания. Он оценил взглядом помещение: маленькая серая комнатка с низким потолком и небольшим прямоугольным окном прямо под ним. Перевернутый стол, два стула; полка у стены. И дым — белый и густой, как туман, стелящийся по полу и скрывающий Ривая. Над туманом возвышались две фигуры — крупная, сутулая, в темно-алом плаще, и еще одна скрюченная, дрожащая от страха, вертящаяся на одном месте. Драко не было видно.       Ривай достал мечи — беззвучно и легко, и бросился вперед, единым плавным движением, будто рисуя в воздухе, отсекая руку у крупного мужчины и разрезая горло тому, что поменьше.       Второй был убит, и упавшее тело скрылось за пеленой тумана. Крупный взвыл, но он держал палочку в другой рукой и даже не упал, будто потеря конечности не была достойна особого внимания. Он увидел Ривая, и его дикие, животные глаза теперь пристально следили за ним. Заклинание пронеслось на расстоянии ладони от Ривая, его кожу опалило огнем. Он остановился, встал полубоком. В комнате было мало места для дальнего боя заклинаниями, но Фенрир не подавал признаков неуверенности.       — Так-так. Грязнокровка? Или сквиб? Мне будет очень интересно узнать, как ты сюда пробрался.       Ривай поморщился от незнакомого слова.       — Неужто наш мальчик постарался? Лорд говорил, что у него магия пошаливает, а я, дурак, не верил, — мужчина оскалился и картинно поклонился. — Я Фенрир. Будем знакомы, маленький сквиб.       Момент удара он так и не заметил; Фенрир не произносил заклинание, он даже не направил палочку на Ривая — тот смог увернуться только потому, что видел алую вспышку. Он круто обернулся, перенес вес на левую ногу и бросился вперед. Рискуя, не стал уворачиваться от следующего заклинания, отбив его плоской стороной меча. Почти удалось: магия с шипением исчезла при ударе о клинок, но он оказался расплавлен — металл истончился и тяжелыми каплями потек на рукоять. Ривай отбросил его, взял второй меч обеими руками, и, снова развернувшись, мгновенно меняя направление, вонзил его в грудь Фенрира. Клинок проскользил по мантии и какому-то плотному материалу под ней, ударил о стену за спиной мужчины. В следующий момент Фенрир на мгновение исчез и появился в другом углу комнаты, и Ривай снова отпрыгнул в сторону, задел что-то ногой, едва не упав. Туман медленно оседал и вытягивался сквозняком через щель в двери, но у самого пола он уплотнился, собрался в тонкую непрозрачную пелену.       Поверхность под ногами Ривая треснула, проламываясь — он успел отойти дальше до того, как в полу образовалась дыра, в которую мгновенно хлынул туман; Фенрир пошел на него, творя заклинания одно за другим. Уклоняться становилось сложней, меч гудел от напряжения, будто структура металла готова была вот-вот взорваться. Ривай подходил ему навстречу медленно, полукругом, обманывая скоростью. Он сделал выпад вправо, и Фенрир дернулся в ту же сторону, запнулся, вскинул руки, пытаясь сохранить равновесие — и в этот момент Ривай нанес ему удар в ключицу, повел меч вверх, к шее, разрезая ее так глубоко, что голова почти отделилась от тела. Мужчина упал медленно, будто по-прежнему не чувствуя боли, не признавая факта наступившей смерти. Он скосил глаза на Ривая, и впервые за весь бой тому стало не по себе.       Фенрир упал, его взгляд остановился. Комната погрузилась в тишину, туман перетек на нижний этаж или испарился.       Ривай был не один. Перед ним лежали двое убитых, а за его спиной… Он почувствовал даже не взгляд, не то тревожное ощущение, которое возникает, подсказывая о чужом присутствии. Как во сне, он откуда-то узнал, что надо обернуться и увидеть то, что открыл спавший туман.       Первое, что он заметил — кровь. Рубашка была ею пропитана, сквозь изорванную ткань проглядывала рассеченная плоть и розоватыми полосами — кости. Руки, вывернутые под неестественным углом, были прикованы к стене, левое плечо вывихнуто, что с правым, Ривай не видел — слишком много было крови. Пустая глазница, шея с посиневшими следами удушения; он перевел взгляд на его ноги, хотя в том не было нужды, он знал о перебитых коленях — об опухших, искалеченных конечностях, торчащих из ран осколках кости.       Меч вдруг стал невыносимо тяжелым, как и амуниция, как и воздух вокруг, едва слышно потрескивающий от магии. Ривай чувствовал, как она плотными, густыми потоками циркулирует в комнате, будто невидимое облако или сильный запах, понемногу просачивается сквозь дверь или окно, вслед за туманом уходит вниз. Она была тяжелой и враждебной, гнала Ривая прочь. Она давила на него, и в ее потрескивании он слышал имя, которое не хотел слышать сейчас, не хотел соотносить с телом, лежавшим перед ним.       Услышав далекие пока шаги на лестнице, он выбросил испорченное лезвие, извлек новое. С магами драться было тяжело, но не настолько, как можно было ожидать. Двоих он уже убил — убьет еще больше.       Он ошибся; услышал заклинание, но не увидел его, и невидимый, прохладный луч ударил в него, выбил оружие из рук, отбросил к стене; Ривай почувствовал такую слабость, после которой не смог встать.       Он видел двоих, мужчину и женщину, светловолосых, взволнованных. Мужчина смотрел на окровавленное тело лишь секунду, а после, сжав губы и не произнося ни слова, покинул комнату. Женщина бросилась к телу у стены, аккуратно, не боясь крови, взяла лицо в ладони. Она всматривалась в него, а после посмотрела на Ривая синими, внимательными глазами — и он провалился в забытье.       Ривай не обманывался насчет привыкания, о котором любят говорить солдаты, потому что никакого привыкания не было; можно было научиться быстрей приходить в себя, увидев то, к чему приводит бойня, двигаться дальше, не позволять увиденному влиять на свои решения, на технику своего боя, на скорость, на выбор цели. Но привыкнуть к такому нельзя было, не думать об этом, не чувствовать; Ривай умел сохранять самообладание и всегда помнить о цели, и считал, что это делало его одним из лучших воинов. В каком-то смысле это делало его неуязвимым.       Он слышал шёпот, голос из сна, но уснуть не мог. Он дремал, будто в лихорадке, и запомнил лишь блеклыми картинками, как его тащили по коридору, как говорил кто-то впереди него, как вода смывала кровь. Горький запах трав, снова темнота; быстро, схоже с воспоминанием — синие глаза женщины; Риваю не нужно было находиться в сознании и лучше видеть, чтобы понять, кто она.       Он проснулся, когда солнце садилось — алый диск опускался за далекие горы, истончаясь с каждой секундой, и, в конце концов, скрывшись от глаз. Слабость ушла. Он резко встал, убедился, что нет головокружения. Комната, в которой он лежал, оказалась просторной и почти пустой. Его кровать стояла у самого окна, с противоположной стороны располагалась дверь, вдоль стен — шкафы, забитые книгами, связками трав, колбами, драгоценными камнями — целыми и истолченными в пыль, небольшими котлами, схемами и гравюрами, высушенными тушками мелких животных. Ривай сдержал смешок; надо же было ему так точно все представить, когда он впервые слушал рассказ Драко о магии.       Его одежды рядом не оказалось. УПМ стояло, прислоненное к стене, но без амуниции брать его не имело смысла. К тому же в нем не было ни одного меча.       В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, в комнату проскользнуло маленькое существо, ссутуленное, с огромными ушами и глазами навыкате. У Ривая возникло стойкое желание его придавить, но существо смотрело вполне осмысленно — если крайний испуг и благоговение могли быть признаками интенсивной работы мысли.       — Господин проснулся? Господин желает пить, есть? Ринни все принесет, хозяева сказали Ринни проследить, чтобы Господин-без-имени чувствовал себя хорошо.       — Господин-без-имени? — он вскинул бровь, и существо схватилось тонкими, как веточки, руками за уши, затрясло головой и попятилось обратно к двери.       — Ринни ошибся, Ринни снова все сделал не так! Это не вы господин, о котором говорили хозяева, они говорили о ком-то другом, глупый, глупый Ринни! — существо подбежало к столу, схватило пустой котел и с размаху ударило себя по лбу. Ривай думал, что от такого удара оно должно было по крайней мере упасть без сознания, но нет — оно снова замахнулось и почти успело ударить снова, как Ривай перехватил обод котла.       — Все, хватит. Кто твои хозяева?       — Хозяйка сказала выделить комнату Господину-без-имени! Все, кроме Ринни, уже помогли молодому господину, а Ринни не может, Ринни плохой, о, какой плохой!       — Молодой господин — Драко? Драко Малфой? Он жив?       Существо продолжало стенать и по-прежнему не отпускало котел. Ривай решил, что это бесполезно.       — Отведи меня к нему.       Ринни отпустил котел, продолжая, тем не менее, тянуть себя за уши.       — Господину надо одеться. Ринни должен помочь, — существо щелкнуло пальцами, и прямо перед ним в воздухе появилась аккуратная стопка одежды. Риваю пришлось перебороть ощущение, будто все это нематериально и вот-вот растает. Он надел предложенные вещи: рубашка оказалась ему велика, но существо снова щелкнуло пальцами, подгоняя размер. Куда исчезли лишние сантиметры ткани, Ривай понять не мог.       Теперь на нем были вычищенные до блеска ботинки, черные брюки и темно-синяя рубашка с жабо и тонким серебряным рисунком. Чистота и стиль вещей благотворно сказались на его самоощущении, никак, однако, не уменьшив нетерпения.       Ринни смотрел на него, раскрыв рот, и Риваю пришлось подгонять его. Существо запрыгало перед ним, повело по странно изогнутым коридорам — то полукруглым, то узким настолько, что приходилось идти боком, то скрученным в петлю, то мостом перекинутыми над нижним этажом; они заходили в пустую картинную раму и выходили в сад, а через два шага по аллее между розовыми кустами оказывались на крыше и смотрели на эти кусты с высоты этажей в семь. Пытаясь запомнить путь, Ривай понял, что плана как такового у здания нет — если такое вообще возможно, оно игнорировало все законы физики и здравого смысла.       Портреты на стенах шевелились, большинство изображенных на них людей просто неодобрительно смотрели вслед Риваю, но некоторые сетовали на «всякий сброд в великом замке».       Наконец, они вышли в зал со следами недавнего пожара. Стены почернели от копоти, стекла в огромных окнах треснули, пропуская ветер и остатки дневного света.       В центре зала протянулся стол из таких, в которых сидящие на противоположных его концах люди должны были кричать друг другу, чтобы их услышали. Драко в зале не было, и Ривай почувствовал тревогу и странное безразличие — если его здесь нет, нужно идти дальше.       — И зачем мы здесь? — спросил он у существа, не оборачиваясь. То залепетало, обошло Ривая по кругу, схватилось за уши и оттянуло свою голову вниз с такой силой, будто хотело ее оторвать.       — Хозяева запретили Ринни… Но хозяйка сказала исполнять волю Господина-без-имени, о, что делать, что делать!       — Веди меня к Драко. — Прошипел Ривай, подавляя в себе желание пнуть существо.       — Нельзя! Хозяйка сказала, что пока молодой господин не будет здоров, нельзя!       — Хозяйка — его мать? Где она?       — Ушла! Хозяева ушли, остались только молодой господин и эльф Ринни!       Эльф, значит. Не то чтобы Ривай себе как-то иначе представлял эльфов — он вообще их никак не представлял, но по сказкам, которые рассказывали в его мире, они были чем-то более… привлекательным.       Ринни согнулся пополам, почти касаясь головой пола, и продолжал лепетать.       — Значит, я не могу к нему пойти, пока он не поправится?       — Господин все правильно понял!       — И когда же он поправится?       Ринни заскулил, стукнулся головой о пол, и, видимо, собирался остаться в таком положении.       — Кто его лечит? Его, черт возьми, вообще кто-нибудь лечит?       — Ринни, господин! Хозяйка оставила меня лечить, господин, и охранять замок.       Ривай схватил эльфа за шею и поднял на высоту своего роста. То забрыкалось, но, наткнувшись на его взгляд, застыло.       — Мне плевать, что там приказала хозяйка. Мою волю ты тоже должен исполнять, так что веди меня к Драко.       Эльф, казалось, взорвется от напряжения; Ривай на всякий случай тряхнул его и разжал руку, и тот свалился на пол, снова схватившись за уши. Однако начал двигаться в другой конец зала, к двери. Ривай последовал за ним.       — Хозяйка не простит Ринни, о, нет никого хуже Ринни!..       Они прошли дальше по коридору, поднялись по лестнице. В новом коридоре было всего три комнаты, и Ринни открыл дверь дальней из них. Ривай чувствовал запах крови — густой и почти осязаемый, будто облаком распыленный по помещению.       Постель была усыпана травами и камнями темного винного цвета. Драко выглядел в ней совсем… худым, истончившимся. Он был бледен настолько, что почти сливался цветом кожи с постельным бельем. Половина его лица, закрывая глазницу, была замотана бинтом. Невредимый глаз был приоткрыт, смотрел пусто, как у мертвецов.       Ривай, игнорируя стенающего эльфа, подошел ближе, взял Драко за запястье. Пульс был слабым, но ровным; Ривай понимал, что только что сделал нечто не до конца разумное, ведь если бы Драко был мертв, эльф бы ему сообщил. Но ему важно было узнать, убедиться самому.       Тепло Драко, биение его сердца.       Когда в легких стало тяжело, Ривай понял, что не дышал.       Эльф не мог внятно ответить ни на один вопрос. Он лечил Драко, но не был ни в чем уверен; он не знал или не мог сказать, где его родители. Замок был не вполне безопасен, и что делать дальше, ему никто не сообщил.       Он вернул Риваю его одежду, измазанную в крови и местами обгоревшую. Видимо, заклинания задели его сильней, чем он мог оценить во время боя. Пока эльф трясся от ужаса, будто его вот-вот покарают за испорченную рубашку, Ривай приказал ему сделать порт-ключ в замок.       К тому моменту солнце уже зашло. Он пробыл здесь почти весь день, и не желал уходить сейчас, не убедившись, что когда он вернется, Драко будет жив. Он не стал объяснять эльфу, зачем ему возвращаться в комнату и каким образом он собирается перемещаться к себе.       Пришлось засыпать, обхватив все свои вещи.       Он чувствовал себя попавшим в сон внутри сна.       Мир Драко был непривычным, опасным — относительно, конечно — сводящим на нет все умение Ривая сражаться. И все же он смог защитить юношу.       С полок шкафов доносилось шипение, треск, звук ударов стекла о стекло. Некоторые гравюры шевелились — существа, изображенные на них, летели или шли, виляли хвостами, склоняли длинные птичьи головы. Часы на стене вместо цифр на циферблате имели символы, которые Ривай раньше не видел — полукружья и черточки, треугольники, змеевидные знаки. Две стрелки двигались как в обычных, знакомых ему часах, еще одна — в обратную сторону.       Он смотрел на них и вскоре, как всегда незаметно, заснул.