Задания бывают разные

– Да вы охренели там все? Я даже не из Калифорнии! Соло получил тонкую папку со своим заданием всего каких-то пятнадцать минут назад и ноги сами привели его к телефонному аппарату в двух кварталах от места передачи. Кроме всего, в жёлтом конверте (в подарок, очевидно, от ЦРУ) он получил ещё кое-что. Новые фальшивые документы, билет в Амстердам и просто невыносимую по своей абсурдности легенду. Вынести это было в самом деле слишком сложно, чтобы удержаться от такого закономерного звонка и шипения в трубку телефонного аппарата. – Перевожу Вас на защищенную линию, мистер Соло, – проворковал женский голос в трубку, и это почему-то сбило Наполеона с толку. Он не знал, что шеф решил завести себе секретаршу. По голосу ей было лет двадцать пять, и американец что угодно был готов поставить: она симпатичная. Вот же старый пронырливый хрен. – Ты в своём уме звонить сюда в такое время, Соло? Какого чёрта тебе надо? – координатор на том конце провода, по всей видимости, был тоже не в особо хорошем положении, раз его голос стал смесью раздражения и агрессии ещё до того, как предмет разговора был озвучен, и это насторожило, но не остановило. – Я сейчас держу в руках папку с новой миссией, и если это не глупая шутка ваших домашних хомячков-теоретиков, штаб которых называется «ЦРУ», я отказываюсь. Это просто неприемлемо. – Послушай сюда. Ты у нас в Бюро не на лучшем счету, это понятно? Будешь оспаривать приказы – сдадим тебя Советам. Как тебе такое, Наполеон? Никто не будет терпеть твои «не хочу». Ни там, ни здесь. Прекрати своё ребячество и выполняй задание. Иначе узнаешь, где тебе будет холоднее: в Нидерландах или в Сибири. Через секунду Соло остался один на один с желтой папкой и гудками, доносящимися из чёрной трубки общественного телефона. Лучше не придумаешь. На другом материке русский агент КГБ Илья Курякин думал, что попросту выпал из действительности, потому что реальностью такое положение дел быть не могло. Это. Был. Блядский. Розыгрыш. Хлопнув дверью за своей спиной и невидяще смотря вперёд, он простоял истуканом не меньше минуты, но в голове всё так и не уложилось, зато раздражение, появившееся ещё в кабинете начальства, набрало обороты и стало завариваться в ярость. Ощущая подступающий приступ, отразившийся в подрагивающих пальцах, русский сдавил бумаги во втором кулаке и широкими шагами пересёк холл. Уединиться. Скорее. Место было выбрано спонтанно – туалет. Выбора всё равно не было: он или спустит пар на чём-то или на ком-то. Через пару минут кулак в последний раз вписался в кафель, размазывая красное. Костяшки он сбил ещё в первые секунды, но не остановился, потому что боли не чувствовал, зато мутная пелена перед глазами, наконец, стала спадать. Отпускало. Смыв наскоро кровь и подобрав с пола папку, по которой он, похоже, прошёлся несколько раз, когда крушил уборную, Илья скрипнул зубами и надвинул на глаза кепку. Уборщице достанется работы. – Вы должны понимать, что Я не подхожу для этого задания, – цедить в трубку на русском и не срываться на мат было очень сложно, но Курякин пока справлялся – уважение перед КГБ-шным начальством пересиливало личное, прущее, однако, в каждой интонации, окрасившей его обычно напряжённо-ровный голос - Илья был в бешенстве. – А вы, товарищ, должны понимать, что ваше мнение никого не интересует. За один факт обсуждения миссии вас следовало бы отправить на работы, но я делаю поблажку на некоторую… «специфичность» задания, - руководство на том конце провода оставалось непреклонным. – Специфичность? – Курякин сжал челюсти до явного хруста зубов. – Я должен играть… гомосексуалиста, - последнее слово далось с трудом – язык тяжело провернулся, когда его владелец выговаривал иностранный термин. – Не просто играть – вжиться в роль. Вас будут проверять. Недопустимо, чтобы легенда развалилась, – и агент вновь заиграл желваками. *** До Амстердама они добирались по отдельности, и Соло был этому рад: возможность отсрочить момент встречи с Курякиным воспринималась сейчас как манна небесная. Да, это выглядело как ребячество, и, чёрт побери, таковым оно и было, но пересилить себя и сразу же состроить хорошую мину при плохой игре Наполеон не мог. «Сэнт Дэви» оказался небольшим и хорошим отелем, расположенным в историческом здании. О том, что оно историческое, говорил потемневший от времени камень фасада; всё остальное, даже колонные ордеры, находилось в идеальном состоянии ухоженного приличия. Регистрируясь и улыбаясь консьержу, который на удивление хорошо владел английским, американец огляделся. Холл был просторным и чистым. Барочная лепнина не была пыльной, и интерьер был подобран на славу. Однако положение это лучше не делало. Несмотря на бренди, который агент облюбовал в полёте, отвлекая себя от дурных мыслей, раздражение все ещё было. Почему, почему они не нашли кого-то другого? Хотя бы того же Стивена. Он был полной бездарностью, когда дело касалось полевой работы, но он, по крайней, мере, гей. Совместное решение Разведывательного Управления штатов и Комитета Безопасности русских, поставившее Соло в такое глупое и неприятное положение, казалось смешным и нелогичным. До тех пор, пока Наполеон не изучил всё содержимое папки внимательно и относительно спокойно. Среда, в которой вращается объект их миссии, оказалась такова, что внедриться по-другому, как только через общие знакомства этого "кружка по интересам", было нельзя. Так что у такого странного выбора были свои, не менее специфические причины, и, с одной стороны, Соло коротко обрадовался, что проникать в это, мягко говоря, постороннее окружение ему в одиночку не придётся, а некоторые неудобства можно будет потерпеть. Подумаешь, месяц в помещении с Курякиным. Но когда агент ЦРУ переступил порог номера, прошёл в спальню и остановился у одной большой кровати, он смотрел на неё с минуту, как баран. Потом огляделся вокруг, проверяя, не спрятался ли в этой относительно небольшой комнате такой же двухметровый монстр, покрытый подушками, — ну не может же здесь быть всего одна кровать, в самом же деле! Оказалось, что может. Полный бренди и отчаяния выполнить эту миссию без личных потерь, Соло поставил свой чемодан поверх покрывала, и, спустя семь минут внимательного осмотра номера, направился в ванную. Горячий душ ему не помешал бы, равно как и трезвая голова. *** «Вас будут проверять» играло в мозгу всю дорогу до пункта назначения. В конце концов, Илья заработал мигрень и настолько дурное настроение, что для полноты картины не хватало грозового облака над головой, которое картинно поражало бы его в темечко молниями раз в несколько секунд. Полное блядство. Попытавшись представить, как он будет с Наполеоном… Русский потряс головой: затея провалилась уже на стадии выбора того, что именно он «будет с Наполеоном». Ничего. Точка. Позвякивая ключами, полученными на стойке внизу, Курякин поднялся в номер, который – слава Советам! – пустовал. Или же… Плеск дал понять, где сейчас его напарник. Илья тяжело выдохнул, понурился и хлопнул дверью. На этот звук из ванной выглянул Наполеон в халате, жестом приказал русскому молчать, а после поманил к себе. Илья хмуро уставился на это представление кружка мимов. С одной стороны, таким всегда холёного Соло Курякин ещё не видел. Но с другой стороны… и не видел бы ещё столько же. Почему-то вид второго стал последней каплей, после которой стало однозначно ясно: пути обратно нет и не было. КГБ и А.Н.К.Л. крепко держали на крючке, не сорваться. А хотелось. Не в плане бросить всё к чертям, а выбить из кого-нибудь дух. Ковбой был первой кандидатурой. Уже чувствуя, как пальцы сильнее стискивают ручку сумки, Илья насупился, яростно сверля взглядом напарника, и пошёл на него с упорством русского танка, но Наполеон вскинул руку в предупреждении, и пришлось затормозить. Какого хрена творил этот озабоченный? Почему-то в голове появилась картинка, как американец, проникнувшись заданием, решает рассказать Курякину, что, как и куда. А заодно и показать. От мысли об этой гомосятине перекосило, но вперёд агент всё равно прошёл, бросив сумку на пол уже внутри небольшого помещения и сложив руки на груди. Когда дверь ванной снова закрылась, американец внимательно изучил то, как большевик оделся. Кошмар. Завтра же нужно будет исправлять положение. На гомосексуалиста он не тянул. Даже с поправкой на восточную Европу. А эта стрижка... Соло остановил себя, как только понял, что слишком долго смотрит на Курякина оценивающе и при этом многозначительно молчит. Не лучший выбор в данной ситуации – создавать неловкую паузу. – Этот номер превратили в станцию прослушивания. Не расскажешь мне, кто был этот умник и зачем он это сделал? – Это не КГБ, - Илья сказал, как отрезал, одним тяжёлым взглядом пресекая все попытки оспорить это утверждение. – И не ЦРУ, – уже с меньшей уверенностью, но вряд ли свои решили бы "слушать" американца. Оставался один вариант. – Нас проверяют. Легенда, – фразы, ставшие ещё более отрывистыми, говорили об одном – Курякин был на взводе. Два и два в голове сложились легко: если их решили прощупать, нужно было подтверждать то, что написал Уэйверли в их папках с описанием задания, но Илья педиком не был ни разу и не имел даже малейшего желания начинать. Взгляд посветлевших глаз забегал по ванной, словно на одной из кафелин могла быть написана подробная инструкция, что и как ему делать дальше. Идеально было бы, если бы делать ничего не пришлось, но остатки сознательного в черепной коробке настукивали, что так просто он не отвертится. Наполеон в ответ скривился: Илья только что играючи разрушил его последние надежды на то, что жучки в номере заблаговременно установили русские. Ну, просто на всякий случай, чтобы работающим в Амстердаме агентам "ползущего" социализма скучно не было просиживать задницы в нидерландских квартирах, покупать дорогих проституток и ходить в оперу на адаптированную Песнь о Нибелунгах. Скучно в Амстердаме! Лучше пускай этот город и в самом деле сделался бы самым пресным на свете, чем эти жучки принадлежали бы кому-то другому. Говорить дальше не стоило, Наполеон просто кивнул: это, конечно, было нихера не ЦРУ, решившее объявить конкурс талантов. Значит, Курякин был прав, и вариант один. От нарисовавшихся перспектив перед внутренним взором Соло объявился сам собой Стивен: точнее, его довольная техасская морда. То ли от этого, то ли от выпитого бренди Соло замутило и повело. Он предпочёл сесть на край ванной, потереть пальцами свой высокий лоб, чем и дальше стоять перед большевиком в одном долбаном халате на голое тело. Твою же мать. Все невербальные признаки того, что прямо в этот самый момент кровь Курякина начинала закипать (не совсем даже фигурально), от взгляда Наполеона не ускользнули. Илья выглядел так, будто бы ещё немного, и он взорвётся. Но говорить ничего Соло не стал. Даже не стал иронизировать: не было времени. И если большевик сорвется сейчас, не сумев успокоиться, что было весьма вероятно, то задание он провалит. И это уже не проблемы Наполеона. Он может закончить начатое сам. Наверное. Сомнений в том, что его очарование способно действовать по обе гендерных стороны, не возникало. Проблема была, чёрт побери, совсем в другом. У агента ЦРУ не было совершенно никакого желания заканчивать это в одиночестве — у него даже не было желания это начинать. Так. Соло потёр переносицу. Легенда. Большевик прав. Нужно ещё раз всё повторить и выявить неточности, которые попадались в таких сводках довольно часто. Издержки работы. – Я, – американец положил ладонь себе на грудь, – Филипп Картер. Фотограф. Тематика фотографии в основном гомоэротическая. Родился в Джексон-тауне. До этого печатался в специфических журналах. Три года назад мы с тобой познакомились на закрытой выставке, куда тебя привела моя кузина. Выставка называлась "Свет" и была посвящена гомосексуальному эстетизму культуры жителей среднего запада. Мою кузину зовут Мари, вы работаете вместе, и она одинокая лесбиянка. Сейчас у нас с тобой небольшая квартирка в Нью-Йорке. Обычный белый район средней руки. Сюда мы приехали в отпуск. Первые наши общие каникулы в Европе. Собираемся посетить все местные достопримечательности, – он помедлил, – исторические, а также несколько закрытых мест, куда у нас есть приглашения и где мы собираемся завести много интересных знакомых. Наполеон жестом попросил Курякина продолжить. Потому что, во-первых, у него сильно запершило в горле, а во-вторых, нужно было проверить, насколько здраво мыслит Илья прямо сейчас. Потому что им ещё нужно посетить ресторан через дорогу от «Сэнт Дэви», а там придётся держать марку перед уймой народу, изображая счастливую пару на первом романтическом ужине в незнакомой европейской стране. Нужно точно знать, что Илья не пустит всё к черту и решит разнести местечко в порыве праведного, во всех смыслах, возмущения. А тот мог. Мысли всё ещё отплясывали что-то немыслимое в голове, настукивая надоедливый мотив, подбивающий не сдерживаться и послать к чёрту эту хренову миссию. Но даже несмотря на своё состояние, содержимое папки он помнил отлично: хоть и пробегал глазами написанное один раз, такое забыть было просто невозможно, даже если очень захотеть. Кто-то мог назвать это непрофессионализмом, но Курякин, в ответ мысленно прикладывая недальновидного оратора лбом о стену, заявил бы, что к такому его жизнь не готовила. Что одно дело - работать бок о бок с потенциальным шпионом Штатов 24 часа в сутки, и другое - разыгрывать с Соло комедию "Я у мамы пидорас". Пока Курякин добирался до аэропорта, летел, а после ехал до отеля, детали миссии укладывались в голове, и в какой-то момент всё стало казаться не таким отвратительным, но сейчас, в ванне один на один с американцем глубокий внутренний протест вновь набирал обороты. Похоже, что тот это заметил и попытался переключить его внимание. Может быть, если бы Илья не был бы настолько взбешён и лучше воспринимал реальность, он даже был бы благодарен напарнику, но сейчас почти все силы уходили на то, чтобы не сорваться на нём же. – Я... – язык ворочался во рту медленно, словно находился в более вязкой среде, чем воздух. – Я Вацлав Камински. Выходец из ЧССР. В ранней молодости работал… – произнести следующее слово было непросто, но русский справился, чеканя и смотря то на Соло, то куда-то хаотично в сторону, – …фотомоделью. Так и попал на выставку – интерес остался. Мы поспорили под какой-то из работ после знакомства. Я чуть не проломил тебе голову рамой, – тут русский усмехнулся – эта часть легенды ему явно нравилась в нынешнем его нервозном состоянии. – На этом и сблизились. Сейчас я пишу. Рассказы стали популярны на Родине. Пора было создавать большее и писать для Европы. Поэтому мы здесь: проникнуться, понять, вдохновиться. Отпуск и романтика, – последнее Курякин словно выплюнул как что-то, застрявшее между зубов. Теперь дух нужно было перевести ему: обычно немногословный, русский сейчас выдал разом недельную норму по речитативу и твёрдо намеревался молчать ближайшие несколько дней. Или ещё дольше. А Наполеону было трудно. Ему было трудно слушать это и просто превозмогать себя, сдерживая широкую улыбку неподдельного детского веселья. Настолько необычный коктейль эмоций сейчас представлял собой Илья, выражение лица которого, суровое, но не безразличное, в точности соответствовало лицу принципиального учащего средней школы, которого учитель заставил произносить официальную извинительную речь. Но это невероятное полотно, изображавшее чудовищную, но геройскую войну с тем, чтобы не пошутить немедленно и не взорваться от смеха, было уже написано – Илья закончил. Кажется, ему даже немного полегчало. Соло поднялся на ноги, почувствовал, как предательски левый уголок его губ дёрнулся вверх, но преодолел себя ещё одним усилием воли и сказал вполне серьёзно: – У тебя есть ванная и полчаса для того, чтобы закончить с приготовлениями. Потом мы идём ужинать. Оденься как-нибудь получше, – Наполеон поправил воротник белого халата и развернулся к выходу из ванной. Он уже взялся за ручку двери и вдруг добавил: – Если ты, кстати, не видел, кровать у нас одна на двоих, и я не собираюсь спать на полу. Не советую и тебе, – он вышел за дверь сразу, как только до него дошло, что он тут так бессвязно нёс. Потому что говорил он это даже не Илье – скорее, себе. Потому что другого объяснения этому быть не могло. Чувствами большевика он не мог быть озабочен при всём своём желании – но вот попытка создать для себя душевный комфорт – это вполне объяснимо. И это бы не повредило, если бы… Если бы где-то ещё можно было бы найти примерно галлон хорошего бренди. Курякин отреагировал только на хлопнувшую дверь. Попытавшись зацепиться за что-то в ванной и не найдя ничего сносного, агент упёрся взглядом в Соло, ещё что-то вещавшего (слов он не разбирал). Американец, кажется, на что-то ему указывал и давал инструкции. Этот ковбой – ему. Курякин хмыкнул и потряс головой, отгоняя наваждение и после, когда Соло вышел, приседая около лежащей на полу сумки. Душ после перелёта помог взбодриться и расслабиться одновременно. Раздражение отпустило настолько, что из ванной русский выбрался в относительно сносном расположении духа. Минута на бритьё и скорую просушку коротких волос. Ещё минута – над пожитками за терзаниями выбора, хотя когда везёшь с собой лишь пару-тройку сменных костюмов, выбирать особо не из чего, что значительно упрощает задачу. В комнату Курякин вышел уже одетым: светлые брюки, пиджак в пару, кипенно-белая рубашка и никакого галстука, хотя таковой имелся. В голове всё это время сновала мысль, что Соло что-то говорил о кровати. То ли не убрана, то ли с подушкой что-то не то. Закрыв за собой дверь в ванную, Илья остолбенел, а брови медленно, но верно поползли вверх по лбу. – Какого… – но вовремя вспомнив о прослушке, заткнулся, кинул сумку на пол и, оказавшись около Соло, развернул его за плечо к кровати, остервенелым взглядом указывая то на неё, то глядя обратно на американца. Тот к этому моменту уже был одет подобающим образом и как раз занимался волосами, но рывок заставил всю работу Наполеона развалиться в одну секунду: тёмные волосы рассыпались по лбу, и агенту ЦРУ в который раз пришлось сдерживать себя от проявления эмоций, не самых подходящих ситуации. Он картинно развёл руками, будто бы и не говорил Курякину в ванной ничего по этому поводу, сел на кровать и подпрыгнул на ней несколько раз, состроив издевательское выражение лица, сообщающие зрителям нечто среднее между «каким местом вас в Москве учат слушать, когда с вами разговаривают?» и «мне это удовольствия принесёт ровно столько же, сколько и тебе, можешь не сомневаться». Но голос Наполеона от этого не дрогнул: он был обыденно весёлым, как и полагается в случаях, когда пара молодых любовников, приехавших в Европу за новыми впечатлениями, обнаруживает в своём номере широкую и в самом деле удобную кровать, как эта. – Она очень мягкая, Вацлав. Тебе обязательно понравится. Спать будешь, как младенец. Попробуй, – всё ещё сидя на кровати, он вопросительно приподнял брови, ожидая своим репликам подобающего ответа. Его опять начало потряхивать. Кровать, конечно, была большой, даже огромной, но она была ОДНА. Отпустив чужой локоть и дав Соло отойти, куда глаза глядят, русский опустился около этого мебельного мастодонта на одно колено, отбрасывая вверх край покрывала. Блядь, она не раздвигалась. Надежда на то, что это были две кровати, просто составленные вместе, развалилась к чертям, и Илья окинул их совместное ложе таким взглядом, что умей он воспламенять, постель уже дымилась бы. – Да, удивительно пружинящий матрац, - не найдя ничего лучше, что можно было бы ляпнуть в такой ситуации, русский несколько раз ритмично надавил на кровать около Соло, имитируя проверку, но совершенно другим местом. – И одеяло… – «сука», – …одно. Частично вытащив названный предмет за край и плотно сжав губы до побелевшей нитки, Курякин потряс его углом перед лицом американца, смотря на того так, словно это он намеренно сшил два одеяла в одно. Или просто попросил на стойке регистрации подменить два покрывала одним, но большим. – Всё, как мы любим, – невероятных усилий стоило цедить слова так, чтобы они хотя бы отдалённо походили на разговор двоих… «голубых» (Илья пока не определился, какое из самоназваний сам для себя считает наиболее нейтральным). Радуясь тому, что в номере были только жучки, а не камеры, и за выражением лица сейчас следить не было нужно, агент сощурился, перетирая сухими губами, несколько раз открыл рот, чтобы что-то добавить, и, в конце концов, просто откинул одеяло в сторону, выпрямляясь и теперь нависая над Соло как Колосс Родосский. «Ну конечно оно, блядь, одно». Соло, так со своего места и не сдвинувшийся, равнодушно наблюдал за тем, что делает Илья. Брезжащие лучики надежды большевика потухали один за другим, американец это видел. Это всё было совершенно безнадёжно. Номер был слишком хорошим и владельцы отеля устанавливали, очевидно, слишком приличную за него плату, чтобы они могли позволить себе составлять кровати для своих клиентов. Почему-то в голове Соло тоже нарисовался Уэйверли, со своей широкой гадкой улыбкой приписывающий в заявке на бронирование номера магическое «для влюбленных». Понимание, что страдает он не один, почему-то этого гадкого чувства не убавило. Наполеону вдруг подумалось, что ему было бы смешно, если бы он узнал, что Илье пришлось провернуть подобную операцию с кем-то вместо его «американского напарника». Смешно было бы долго. И это понимание удручило агента ещё больше. Он мельком взглянул на Илью снизу вверх, и почему-то подумал, что, вообще-то, Курякин мог бы быть очень хорошей моделью. И он всё ещё вполне может сделать себе эту карьеру в течение нескольких лет, если захочет приложить какие-то усилия и уйти из своего КГБ. Но мысль эту Соло, разумеется, не озвучил, потому как знал: перелом носа – штука очень неприятная. Встретившись взглядом с американцем, русский закрыл глаза. Да, сменить номер – невозможно. Это разотрёт всю легенду в пух и прах, задание будет провалено, а в его личном деле появится жирная отметка, что он не просто не справился, а зарубил наипростейшую (он прямо видел, с каким лицом Уэйверли произносит это слово) миссию. Нет, такого не случится, и, выдыхая, русский ткнул пальцем в часы, мол, пора.