Монстр в Париже 2

Если вы встретили кого-нибудь, кто собирается стать человеком, но еще им не стал, или был человеком раньше, но перестал им быть, или должен был бы быть человеком, но не человек, - не спускайте с него глаз и держите под рукой боевой топорик. Клайв Стейплз Льюис "Лев, колдунья и платяной шкаф"

Огоньки светильников мерцали в полумраке, как звезды, их свет играл в хрустальных гранях фужеров и скользил по лезвиям столовых ножей. Официанты, бесшумные, словно призраки, и такие же стремительные, сновали между столами, разнося еду и напитки. Гул голосов и звяканье приборов сливалось с зажигательной мелодией, которую выводил вспотевший оркестр. На полукруглой сцене стучали каблуки, всплескивали юбки и сверкало кипенно-белое кружево панталон. В кабаре “Редкая птица” шло вечернее выступление. В зале не было свободных мест, и у посетителя, который попытался бы обежать взглядом все многообразие представленных здесь вечерних туалетов, шляпок, мехов и сверкающих драгоценностей, неминуемо закружилась бы голова. Но положись на нас, дорогой читатель, и мы укажем тебе путь к столику, который единственный сейчас заслуживает твоего внимания. За столиком сидели трое. В корпулентном и усатом господине любой парижанин безошибочно определил бы Жоржа Патэ, верного слугу народа, который всего два месяца назад вследствие весьма драматических событий вступил в должность комиссара полиции. Один из его сотрапезников так же был корпулентен и усат - но его огромные нафабренные усы были таковы, что в их присутствии казалось попросту нелепым упоминать такую мелочь, как скромные и ничем не выдающиеся усы комиссара Патэ. Голова у этого господина была необычной, яйцеобразной, формы. Он начал лысеть - причем, видимо, уже довольно давно - однако в его гладко зачесанных черных волосах не было ни намека на седину. Его щегольской костюм был поистине безупречен. Третьим участником обеда был человек средних лет, долговязый, с длинным скучным лицом, облаченный в скучный серый костюм - и каждый, бросив на него всего один взгляд, уверенно сказал бы себе: “Типичный англичанин!” Вряд ли рядовому парижанину удалось бы с первого взгляда опознать этих двух господ - но любой парижанин, интересующийся криминальной хроникой, сделал бы это, не колеблясь: сегодня “Редкую птицу” почтили своим присутствием прославленный сыщик Эркюль Пуаро и его верный друг, а отчасти и биограф - капитан Артур Гастингс. Комиссар Патэ познакомился с Пуаро около пятнадцати лет назад, когда, будучи еще довольно юным и неопытным инспектором, он участвовал в расследовании дела Берольди. Он сразу, невзирая на скептицизм вышестоящего начальства, понял, что перед ним великий сыщик, и преисполнился глубоко восхищения. С тех пор судьба сталкивала их неоднократно - в последний раз это случилось около четырех лет назад - и с каждой встречей дружба и уважение между ними крепли все больше. Так что теперь, узнав, что его друг находится в Париже, Патэ воспользовался этой счастливой возможностью и пригласил Пуаро отужинать в “Редкой птице”. Музыка смолкла, и раскрасневшиеся прелестницы в пышных юбках убежали со сцены, напоследок осыпав зрителей градом воздушных поцелуев. Занавес опустился. Взмокшие оркестранты отставили инструменты и кинулись подкреплять силы шампанским. - Друзья мои, - произнес Эркюль Пуаро, воспользовавшись паузой между двумя отделениями концерта; он поднял бокал, и лицо его, до того сиявшее удовольствием от хорошей еды и вина, вмиг стало очень серьезно. - Друзья мои, мы уже выпили за то, чтобы наш с Гастингсом отпуск был приятным и безмятежным; выпили за дальнейшие служебные достижения уважаемого Патэ; и я хочу, чтобы следующим прозвучал тост в память несчастного комиссара Валантэна. Это был достойнейший человек и одаренный сыщик! При этих словах Патэ печально кивнул. - Великий человек! - сказал он тихо, в свою очередь поднимая бокал. В молчании все трое пригубили вино, а затем Гастингс, которому не вполне ясна была причина скорби, воцарившейся за столом, молвил: - Помню, в газетах что-то писали об этом... Какая-то неприятная история, да? - Крайне неприятная, друг мой, - ответил Пуаро, жестом приглашая Патэ осветить детали. - К сожалению, меня не было тогда в Париже и я не участвовал в расследовании непосредственно, - начал тот. - Комиссар Валантэн устраивал званый ужин [подробней прочитать об этом трагическом событии можно в рассказе Честертона “Сокровенный сад”]. Среди его гостей был миллионер из Америки, некто Джулиус К. Блэйн. Затем гости нашли в саду обезглавленный труп, а Блэйн бесследно исчез. Началось разбирательство. Поначалу казалось очевидным, что Блэйн совершил убийство (личность убитого удалось установить позже - это был известный международный преступник). Но внезапно один из гостей, английский патер по фамилии Браун - Валантэн, кажется, познакомился с ним в Лондоне - выдвинул совершенно невозможную версию: убийца - сам Валантэн, а жертва - Блэйн! Мотивом, по его мнению, послужило то, что Блэйн собирался принять католичество и мог пожертвовать на религию большие суммы, что неизбежно вызвало бы подъем французской церкви. А вы, - он повернулся к Пуаро, - вы ведь помните, как Валантэн относился к религии. - Иногда, - ответил тот, печально кивая, - его известное здравомыслие ему отказывало. - Но, как бы фанатично он ни сражался с религией, - продолжал Патэ, - в остальном это был человек беспримерной чести и благородства. И все только посмеялись бы над нелепой, дикой версией сельского патера - но в тот самый час, когда патер озвучивал ее на первом этаже дома, Валантэн в своем кабинете на втором этаже принял яд. И это свидетельствовало о его вине больше, чем могли бы свидетельствовать любые улики. Снова мрачное молчание воцарилось над столиком, но спустя недолгое время неунывающий Гастингс его нарушил. - Право, - сказал он, - можно подумать, что должность начальника парижской полиции проклята. Ведь, если я ничего не путаю, и с преемником Валантэна, комиссаром Мэйнотом, тоже случилось что-то похожее? - В некотором роде, - ответил Патэ сухо. - Хотя в высшей степени некорректно было бы сравнивать их друг с другом - в профессиональном ли плане или в плане личных качеств - но в чем-то вы правы. Оба они пали жертвами мании. - Тогда, - провозгласил Гастингс, берясь за бокал, - я полагаю, следующий тост надо поднять за то, мсье Патэ, чтобы вас эта беда миновала. - Это ведь случилось совсем недавно, - продолжал Гастингс после того, как его пожелание был отмечено надлежащим образом. - Два месяца назад... или три? - Два, - ответил Патэ. - Как раз тогда, когда наш чудесный город превратился во вторую Венецию. - Насколько я помню, газеты удивительно мало внимания уделили этому происшествию, - проговорил Пуаро, неторопливо расправляясь с устрицами. - А вы, Патэ, ведь непосредственно участвовали в происходящем? - Да, - кивнул Патэ, - и, надеюсь, сегодня я смогу познакомить вас с другими участниками... - Внезапно лицо его посветлело, и он совсем другим голосом - голосом, в котором зазвучала бесконечная нежность - продолжал: - Но прежде всего я буду иметь честь познакомить вас с прекраснейшей женщиной на земле! Расточая улыбки и приветствуя завсегдатаев, величественная, словно лайнер “Мавритания”, и прекрасная, как утренняя заря, к их столику приближалась мадам Карлотта, хозяйка “Редкой птицы”. Мужчина поднялись, приветствуя даму. Пуаро с безукоризненной галантностью поцеловал протянутую ему пухлую руку, чем привел мадам Карлотту в восхищение. - Как я счастлива, - проворковала она, когда все расселись за столом. - Какая это честь для “Редкой птицы” - принимать у себя столь выдающегося человека - и его не менее выдающегося друга, - поспешно добавила она, посылая чарующую улыбку Гастингсу. - Для меня большая честь, мадам, быть представленным вам, - искренне отвечал Пуаро. Мадам Карлотта воскликнула: “Ах!” - и залилась очаровательным свекольным румянцем. Тем временем настало время для второго отделения концерта. Музыканты вернулись на места, а на сцену поднялся конферансье и объявил: - Парижский Монстр и Ангел Монмартра! Мсье Франкур и мадемуазель Люсиль! И под приветственные крики и аплодисменты занавес разошелся в стороны. Он был облачен в белый костюм, белую шляпу и белую полумаску. Она была в белом платье, а за спиной у нее трепетали крылья. Когда они появились на сцене, крики и аплодисменты смолкли, словно по волшебству. Франкур кивнул музыкантам, поудобнее взял гитару, которая в его руках казалась маленькой, словно скрипка, и заиграл. Безусловно, подумал Пуаро спустя некоторое время, в залах Альберт-холла ему случалось слышать лучшие песни и видеть лучшие танцы. Но в том, как эти двое двигались на сцене, в том, как звучала музыка и сливались голоса, определенно была какая-то завораживающая магия. - Ах! - говорила тем временем мадам Карлотта, без труда перекрывая льющиеся со сцены музыку и пение, - я не устаю благодарить судьбу за то, что она послала нам мсье Франкура! Благодаря ему кабаре смогло подняться на совершенно новый уровень. Вы представляете, - продолжала она, беря Пуаро за руку, - Люсиль познакомилась с ним два года назад, в Довиле, мы с ней ездили отдыхать на море. Меня сразу же по приезде сразила инфлюэнца, и бедная девочка была бы обречена все две недели провести у моего одра - но, по счастью, там же отдыхали мои знакомые, д`Энбоны. Они выводили Люсиль в свет - и вот тогда-то она и познакомилась с мсье Франкуром - у них нашлись какие-то общие друзья, у которых он тогда жил. Вообще он откуда-то из Алжира. А самое забавное, что моя чудесная девочка ничего мне про него не рассказала, вы представляете? Она стеснялась! Одну за другой Люсиль и Франкур спели песню про волшебный поцелуй, песню про пляшущую луну и песню про дрозда, у которой, на взгляд Пуаро, были не слишком удачные слова, что, впрочем, вполне искуплялось прелестной мелодией. Когда музыка смолкла, зал вновь разразился аплодисментами и возгласами, и постепенно из общего гула родилось и загремело одно слово: “Сена! Сена! Сена!” Франкур поднял руку, и шум стих в мгновение ока. - Сена! - объявил он и ударил по струнам. - Ах! - пробормотала мадам Карлотта, осторожно прижимая к глазам кружевной платочек. - Они всегда поют эту песню в конце. Эту песню они спели в тот самый, не побоюсь этого слова, роковой вечер. О, у меня и сейчас сжимается сердце, едва только я вспоминаю! Он ведь свалился нам как снег на голову! Непонятно кто, непонятно откуда, без вещей, без денег... - Неужели? - вежливо удивился Пуаро. - Это страшная тайна, - заверила его мадам Карлотта театральным шепотом.- Что-то с ним случилось такое, что заставило его бросить все и навсегда покинуть Алжир... Какое-то ужасное потрясение... У него даже была мозговая горячка, поэтому он немного странный. Но прошу вас, не вздумайте с ним об этом говорить. Воспоминания причиняют ему боль. Ах, это так романтично! Пуаро, которому по долгу службы пришлось столкнуться со множеством таких внезапных перемещений, не мог разделить ее восхищения. - Прошу прощения, - сказал он осторожно, - но вы уверены, что за тем, что он вынужден был покинуть Алжир, не взяв с собой ни вещей, ни денег, не стоит ничего... э... - Нет-нет, - заверил его комиссар Патэ. - Я позволил себе воспользоваться связями с местной полицией... Нет, с этой стороны все в порядке. - Разумеется, все в порядке! - воскликнула мадам Карлотта. - Когда вы с ним познакомитесь, мсье Пуаро, вы немедленно это поймете. Вам вряд ли доводилось когда-нибудь встретить второго такого же доброго, чуткого, честного... Мадлен! Пуаро вздрогнул от этого внезапного оклика и огляделся. Девушка в кружевном переднике, держащая в руках поднос с фужерами, застыла в нескольких шагах от их столика и неотрывно глядела на сцену тем взглядом, каким собака глядит на колбасу. Услышав свое имя, она словно очнулась от прекрасного сна, растерянно моргнула и заспешила прочь. - Эти девушки, - пробормотала мадам Карлотта неодобрительно. - В присутствии мсье Франкура есть только один минус - все девушки в кабаре словно с ума посходили. Ему надо жениться! Тем временем выступление Парижского Монстра и Ангела Монмартра подошло к концу. Артисты раскланивались, публика аплодировала, на сцену летели цветы. Пуаро заметил, как от расположенного в отдалении столика отделился официант, сгибающийся под тяжестью огромного букета, промаршировал со своей ношей к сцене и вручил ее Франкуру. Тот отсалютовал букетом публике. - Мадам Дювалон, - процедила мадам Карлотта, заметив взгляд Пуаро. - Что она себе думает, эта женщина? Это же попросту неприлично! Занавес сомкнулся, скрыв артистов от глаз восхищенной публике, а спустя несколько минут Люсиль и Франкур присоединились к компании. Он снял шляпу и маску, она рассталась с крыльями. После того, как все наконец были представлены друг другу и выразили бесконечное взаимное восхищение (мадемуазель Люсиль очаровательно краснела и была невероятно мила; мсье Франкур почти не говорил и казался очень смущенным), настало время воздать должное кухне “Редкой птицы”. Мадам Карлотта разделяла популярное мнение, гласившее, что для того, чтобы обед был приятен всем его участникам, разговор за столом не должен прерываться ни на минуту. Кроме того, она была глубоко убеждена: если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам. Поэтому, не доверяя способности окружающих поддержать беседу на должном уровне, она целиком и полностью взвалила эту ношу на себя. - Люсиль, милочка, не расскажешь ли ты нам, как вы познакомились с Франкуром? - спросила она, едва все расселись за столом - и прежде, чем ее очаровательная племянница успела открыть рот, принялась рассказывать эту захватывающую повесть сама. В основном ее рассказ сводился к весьма наглядному описанию симптомов инфлюэнцы, которые ей довелось перенести в то время, когда Люсиль жила в Довиле светской жизнью. - Ах, что же это я все болтаю, - воскликнула она, исчерпав эту увлекательную тему. - Давайте лучше поговорим об искусстве. Франкур, дорогой мой, у вас ведь есть чудесная задумка, как совместить ваше выступление с номером кордебалета... Франкур не выказал явного желания осветить эту тему, но даже если бы и выказал, вряд ли это помешало бы его покровительнице разразиться новым монологом - теперь уже о положении дел в кабаре. - Мсье Пуаро! - воскликнула она, расправившись наконец и с этой темой и видя, что общество несколько приуныло. - Дорогой мсье Пуаро! - повторила она, прижимая руки к вздымающемуся бюсту. - Вы вряд ли представляете, какая честь для меня, какое потрясение находиться рядом со столь прославленным сыщиком. Милый Жорж так много рассказывал мне о тех делах, которые вам вместе удалось распутать! Пожалуйста, мсье Пуаро, может быть, вы тоже расскажете нам какой-нибудь случай из вашей практики? При этих словах коротышка-бельгиец так и просиял, а Гастингс поспешно сунул в рот пикуль, чтобы скрыть улыбку: он знал, что ничто не радует его великого друга так, как возможность похвастаться перед аудиторией силой своих серых клеточек. Но оба они недооценили мадам Карлотту, ибо прежде, чем Пуаро успел сказать хоть слово, она проворковала: - Кстати, раз уж речь зашла о преступлениях, мне сразу вспомнилась та кошмарная история, которая случилась с Огюстом - это мой бедный супруг, упокой, Господи, его душу - так вот, эта история случилась с нами, когда мы отправились в путешествие по шотландским замкам. Было это, как сейчас помню, в девяносто третьем году. Только представьте... Пуаро сник, и даже щегольские усы его понуро обвисли. Самые изощренные преступные умы пасовали перед ним, но он знал, что весь его гений бессилен перед лицом одной болтливой француженки. Покорно и печально он поглощал нежнейшее суфле из птицы и внимал бестолковой и лишенной всякой логики истории, в которой принимали участие мадам Карлотта, ее супруг, их найденный мертвым попутчик и непонятно откуда взявшийся сельский пастор - как вдруг некое событие нарушило его меланхолическую задумчивость: кто-то весьма чувствительно лягнул его в щиколотку. Пуаро в изумлении поднял глаза от тарелки и уставился на сидевшую напротив него мадемуазель Люсиль. Та как ни в чем не бывало ела салат. А в следующий миг Франкур, находившийся по левую руку от Пуаро, вдруг подскочил на стуле и со звоном уронил приборы - очевидно, второй пинок от мадемуазель Люсиль достиг правильного адресата. Франкур пробормотал: “Прошу прощения!” - и снова взял в руки нож и вилку. Его манерам определенно недоставало изящества. Глаза Пуаро сверкнули, усы жизнерадостно встопорщились. В истории мадам Карлотты сельский пастор распутывал преступление, попирая все законы логики - но для него это уже не имело никакого значения. … Все хорошее имеет начало и конец - и этот чудесный вечер тоже обречен был закончиться. Сердечно попрощавшись с новыми знакомыми и оставив комиссара Патэ расточать любезности его внушительной нимфе, Пуаро и Гастингс покинули “Редкую птицу” и с наслаждением вдохнули прохладный ночной воздух. - Сена, Сена, Сена, - промурлыкал Гастингс вдохновенным, хоть и лишенным музыкальности голосом. - Какая прелестная мелодия! Надо будет переложить ее для банджо. Пуаро взглянул на него тем смиренным и грустным взглядом, каким первые христианские мученики смотрели на приближающегося льва. Мало какое преступление могло в его глазах сравниться с попытками играть на банджо, не имея к этому ни малейшего таланта. - А мадемуазель Люсиль! - продолжал Гастингс. - Какая девушка, Пуаро, а? Какая девушка! Она словно сошла с полотна Росетти! Эти чудесные локоны, эти зеленые глаза, нежный румянец, фигура, голос... - Я вижу, - сказал Пуаро, - что девушка вам понравилась. - Она прекрасна! - твердо ответил Гастингс. - А что скажете о ее кавалере? Гастингс посмотрел на друга с удивлением. - Ну, он довольно высокого роста, - проговорил он не очень уверенно, - и выглядит странновато... Да какое это имеет значение, Пуаро, как он выглядит? Вот мадемуазель Люсиль... - Милый мой Гастингс, - улыбнулся Пуаро, - меня поражает ваша способность смотреть, не замечая. - Что же я, по-вашему, должен был заметить? - спросил Гастингс с некоторой обидой в голосе. - Ну, например, вы могли бы заметить, что мсье Франкур на сцене держал гитару так, как полагается правше, но затем за столом взял нож в левую руку, а вилку в правую... - О. - А потом, словно опомнившись, переменил руки. - Милый мой Пуаро, - произнес Гастингс после долгой паузы. - Лично меня поражает ваша способность замечать всякую ерунду. Ну а что вы скажете о девушке? - У нее, - сказал Пуаро задумчиво, - был встревоженный взгляд. У нее в самом деле был встревоженный взгляд, и в настоящий момент взгляд этот прожигал Франкура насквозь. - Как? - спрашивала она яростно. - Как ты мог так лопухнуться? Я не понимаю, ты уже столько времени ешь ножом и вилкой, как можно было перепутать?! Франкур молчал и избегал встречаться с ней глазами. Он-то хорошо понимал, в чем дело. А дело было в том, что, хоть он действительно уже довольно долго ел, пользуясь ножом и вилкой, причем делал это преимущественно под недремлющим оком мадам Карлотты, что являлось дополнительным стимулом - так вот, невзирая на все эти благоприятные обстоятельства, умение вести себя за столом, в отличие от умения играть на гитаре, не покорилось ему за один подход. Не покорилось оно и за два подхода. Франкур постигал эту науку долго и мучительно и до сих пор не был в ней достаточно тверд. Спасался он тем, что внимательно смотрел, что делает за столом Люсиль, и делал то же самое, воздерживаясь от опасной самодеятельности. Оказавшись в компании незнакомых людей и видя на столе явный избыток приборов неясного назначения, он с удвоенным рвением обратился к этой проверенной тактике - и не учел, что, в то время как обычно Люсиль сидела по правую руку от него, сейчас их места оказались друг против друга. Он не сделал поправки на это важное обстоятельство - и пал жертвой зеркального эффекта. Однако он с большим удовольствием умер бы на месте, чем пустился в объяснения касательно своего провала, и потому он только тяжело вздыхал и отводил взгляд. - Ладно, - сказала Люсиль, заглянув ему в лицо и сочтя, что ее речь оказала должный педагогический эффект, - я думаю, ничего страшного не случилось. Мсье Пуаро, конечно, заметил, что ты путаешь право и лево - я видела, как он на тебя уставился - но вряд ли ему пришло в голову, что ты впервые взял в руки вилку всего два месяца назад. До этого бы и сам Лекок не додумался! Нет, он, наверное, решил, что ты просто получил дурное воспитание в своем Алжире... Очень удачно мы придумали насчет Алжира, да? Франкур искренне кивнул, хотя его участие в составлении легенды было чисто формальным. - Он такой забавный, этот мсье Пуаро, - продолжала Люсиль. - По-моему, слегка чудаковат, да? И такой франт... Ты видел его усы? Что-то невероятное! Неужели он в самом деле великий детектив? Вот интересно было бы посмотреть, как он в своем шикарном костюме ползает по траве в поисках отпечатков обуви и обгорелых спичек - сыщики ведь именно этим и занимаются? Франкур не смог бы с уверенностью ответить на этот вопрос, но на всякий случай снова кивнул. - А капитан Гастингс, - добавила она с улыбкой, - очень милый. Вот он, по-моему, действительно похож на сыщика. У него такой твердый, пристальный взгляд! Легко могу представить, как он вступает с преступником в единоборство и одним ударом выбивает у того револьвер... И снова Франкур кивнул, на этот раз уже совсем без энтузиазма. За ужином его собственный взор был обращен преимущественно в его же тарелку или в тарелку Люсиль, но изредка он осмеливался отвлечься от этих предметов и взглянуть окрест - и от его внимания не ускользнуло, что капитан Гастингс буквально не сводит с Люсиль глаз, и его твердый, пристальный взгляд при этом смягчается самым возмутительным образом. Беседуя, они не спеша поднимались по лестнице, и в тот момент, когда Люсиль выдала капитану Гастингсу положительную характеристику, они как раз миновали темный коридорчик на третьем этаже и достигли двери с медной табличкой “Люсиль”. Открыв дверь и нащупав выключатель, Люсиль остановилась на пороге. Она стояла спиной к свету, и лицо ее было плохо различимо в полумраке, но Франкуру это нисколько не мешало. Он мог вовсе закрыть глаза и видел бы это лицо все равно. - Люсиль, - начал он. - Да? - спросила она, глядя на него снизу вверх. “Люсиль, - мог бы сказать он, - вы лучше, чем кто бы то ни было, знаете, кто я и кем был раньше. Да, благодаря вашей идее насчет Алжира и счастливому стечению обстоятельств мне удается обманывать окружающих, но я все равно постоянно ошибаюсь. Я чужой здесь и, видимо, всегда буду чужим.” “Я не умен, - мог бы сказать он, - Я ничего не знаю и ничего не умею, кроме как петь и плясать. Я кругом должен вашей тете - она говорит, что все в порядке, и это очень благородно с ее стороны, но, конечно, не соответствует действительности. У меня нет денег - и, что еще хуже, у меня, видимо, нет таланта их зарабатывать. В общем, я не могу вам предложить ничего кроме искренней преданности, которая, наверное, вам без надобности.” “И все же, - мог бы сказать он, - я настолько самонадеян, что думаю, будто смогу сделать вас счастливой, и имею наглость просить вашей...” - Спокойной ночи, - сказал он в итоге. - Спокойной ночи, - ответила Люсиль после паузы и закрыла дверь перед его носом. Недолгое время он стоял, печально созерцая медную табличку, а затем ушел к себе. Продолжение следует.