И был Авель пастырем овец, а Каин был земледельцем. Спустя какое-то время Каин принёс от плодов земли дар Господу, и Авель также принёс от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лицо его. И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его.
Воскресенье POV Жени Сегодня я оказался в самом неожиданном для меня месте на свете. Я в церкви. Само собой, отец был в курсе, где я и с кем. Наверное, он удивился, когда я ему сообщил о своём намерении. Здесь тихо и тепло. Уютный гомон пришедших, простилающийся по пространству сладкий аромат ладана обволакивает собой сознание. После утренней службы я ощутил необычную атмосферу, которая наполнила собой всё пространство церкви. Наверное, потому что я никогда не был в церкви утром? Здесь было светло, утренние яркие лучи щедро лились из витражных стёкол на внутренне убранство, на лица людей, которые пришли сюда ни свет ни заря. Это были улыбчивые женщины в возрасте, сосредоточённые лица их мужей, звонкий смех детей. После службы наводнилась, казалось бы, лёгкая суета, но она отнюдь не казалась лишней. Тихие разговоры, переходящие на шёпот, тихим гомоном доносились до меня. Люди общались с членами их семей о чём-то сокровенном или обыденном, общались с работниками церкви о чём-то глубоко личном. Люди здесь честны друг с другом. Благодаря этому всё, что здесь есть: свет, запах, температура, звуки, взгляды, шаги, разговоры, люди — всё это объединено в одно целое. Являюсь ли я частью всего этого?.. Я раньше всегда боялся перейти даже порог любого храма. Мне всегда было стыдно. Я боялся, что, переступив порог церкви, я тут же оскверню её своим присутствием. Ведь я такой грязный внутри. Возможно, поэтому Аня притащила меня сюда. Вон она, кажется, молится? Я всегда думал, что ей всё равно на религию, но надо же, всякое случается в жизни. Ей здесь хорошо. Поверх её головы клетчатый платок, в остальном же она совсем себе не изменяла. Такой же привычный неформальный прикид. Но сейчас она стояла лицом к иконе и молча, сложа руки лодочкой, замерла перед ней с открытыми глазами. Казалось, что сейчас ей было легко, словно ничего её в этот момент не заботило. Аня хочет, чтобы я преодолел свои сомнения. Почувствовал себя частью здешнего царствующего умиротворения. Но разве для меня это возможно?.. Это у них у всех праздник! В их душах благодать и смирение! А я не могу смириться. Не могу убежать от своего кошмара, который никак меня не может отпустить. Мои думы никак нельзя назвать чистыми и благородными. Они такие же грязные и удушающие, как и бездна внутри меня. Однако я всё же нашёл здесь для себя уголок. Случайным образом я наткнулся на один библейский сюжет на одной из многочисленных фресок, изображённых на стенах церкви. Каин и Авель. Братоубийство. Я замер перед ней как вкопанный, вглядываясь в каждую её деталь. Наконец я почувствовал связь с этим местом. У меня было будто видение. Это был не сон, а некое наваждение в ясном сознании, которое было похоже на граничащий рубеж бодрствования с дремотой или трансом. Я видел некую сцену в своём воображении настолько ярко, что я был поражен этому. И даже ощутил досаду от того, что это видение никогда не воплотится в жизнь. И чувствовал до сих пор, стоя в церкви и вглядываясь в свечи. Я видел это в красках. Продумав каждую мелочь, каждый звук и движение. Поочерёдно. Как по сценарию. Это был момент, когда Лёша умирает. Какое-то заброшенное здание за чертой города. То ли старая школа, то ли детский сад. Даже если бы Лёша хотел кричать, то его бы никто не услышал. Но он не кричал. Наручники были прикреплены к трубе батареи. Лёша дёргает судорожно рукой, что заставило цепь наручников удариться о ржавый металл. Жаркое и сбитое дыхание вырвалось из его рта. Кольцо наручников больно врезается в кожу. В моей руке деревянная бита. Она звонко ударилась о бетонный пол, что заставило Лёшу замереть на месте, и его дыхание будто бы тоже замерло. В его глазах показалась хищная настороженность. Страх ли это? Скорее готовность принять свою участь даже в самом уязвлённом состоянии. Злостно с надменностью даже в таком положении Лёша смотрит на менея. Он бы не стал изменять себе и пытаться молить о спасении. Он даже кричит, чтобы я подошёл ближе, будто подбивает меня. Лёша будто совсем не боится, но только я сделал шаг в его сторону, волоча биту, его одолела предательская дрожь страха. Я поймал его. Перехитрил. Обездвижил. Сделал всё, что он сделал со мной. И что, Лёша думает, что я сделаю с ним всё то же самое, что и он со мной? Ох, он ошибается. Я бы засмеялся ему в лицо на его кривляния. Я бы заставил его заткнуться. У него бы не оасталось выбора. Грудь его судорожно вздымалается, руки бьются в инстинктивных попытках освободиться, но всё это меня лишь забавляет. И вот, Лёша вдруг стал покладистее, он снова пытается меня вразумить. Но я стоял перед ним не для этого. Он что-то говорит, пытается о чём-то напомнить. Он привстал даже на корточки, чтобы достучаться до меня, но прикованная рука не даёт ему больше возможности приблизиться. Я бью его ногой в плечо так сильно, насколько могу, создавая затем замах. Наконец, я слышу его крик. Пронзительный и оглушающий, но я лишь наслаждался им, замахиваясь вновь. После — кровь, много крови. Пробитая голова, сломанные конечности, проломленная грудная клетка. Кости разрывали кожу изнутри. Кровь уже не просто красная, она чёрная. Лёша в сознании, из его рта изрекался лишь сдавленный хрип, потому что кричать он уже не мог, как бы ни старался, потому что боль его парализовала. Я мучил бы его часами, всячески издеваясь и испытывая его человеческие границы, не давая отключиться. Поливал бы его водой, не давая потерять сознание, смывал бы его кровь и избивал бы заново. Бил, резал, хлестал, пинал, откусывал кусочки, рвал, душил, насиловал… Пока бы в его теле не иссякла жизнь. Эти фантазии вызывали у меня какое-то сладкое чувство, которым я не мог наесться. Как какой-то десерт, каждый кусочек которого я неописуемым наслаждением смаковал. — Я думаю, это было ЛСД, — вдруг произнесла моя подруга, внезапно оказавшись рядом. Я оторвал взгляд от свечек с вопросом уставившись на неё. — Чего? — Ну я о том, чем тебя могли накачать тогда. Судя по твоим рассказам, это оно. Обсуждать с Аней наркоту в церкви — такого я ещё точно никогда не делал. — Думаешь? — ответил я. — Я даже никогда не хотел его пробовать, травы всегда было достаточно. — Тихо ты, — шикнула на меня Анюта, посчитав, что я сказал это слишком громко. Да плевать! В церкви даже с каким-то количеством народа все равно было до ужаса тихо. Все присутствующие общались исключительно шёпотом. — Я тоже как-то раз попробовала. Было что-то похожее. Но у тебя походу был ещё и передоз, — она пыталась говорить настолько тихо, насколько могла, — ты просто счастливчик. — Чего?! Я тебя не расслышал! — Да хорош, — улыбнулась Аня, шлёпнув меня шапкой. На её голове был клетчатый платок. — Почему у тебя на голове платок? Сказать, что я был удивлён её предложению сгонять на воскресную службу — ничего не сказать, так как это не в стиле безбашенной панк-гёрл Анюты, знающей всё об ЛСД. — Потому что здесь так принято, понимаешь? — С каких пор ты делаешь, как принято? — С тех пор, как я нашла здесь гармонию. Она сплела пальцы между собой и сжала в кулак, иллюстрируя сказанные слова. Её глаза источали тусклый свет окружения и блики от свечей, как на иконах. Я снова взглянул на фреску, от которой отвлекла меня Анюта. Это изображение почему-то не давало мне покоя. — Анечка, здравствуй. Я услышал добродушный мягкий голос, который принадлежал монахине в тяжёлых тёмных одеждах. Лицо женщины, которой было на вид лет шестьдесят, одаривало своей лёгкостью и умиротворённостью. — Здрасте, Мирослава Иванна! — как-то по-детски заверещала быстро Аня, явно обрадовавшись появлению этой женщины. — Служба очень понравилась! — Рада слышать, — благодарно кивнула она ей в ответ. — А это Женя, — вдруг Аня подскочила ко мне, обхватив мою руку, — я вам рассказывала про него, помните?.. Привела его послушать службу. Помните же? — Конечно помню, — кивнула монахиня. — Очень приятно. Я кивнул женщине и вновь повернулся к фреске, не желая участвовать в их разговоре. В конце концов, они уже знают друг друга, а я здесь так, мимоходом… — Вам нравится эта фреска, молодой человек? — снова я услышал голос женщины. Она как-то по-доброму смотрела мне в глаза. — Это же Кайн и Авель? — спросил её я. — Абсолютно верно. — Я не понял эту историю. Она слишком короткая, поэтому непонятно, что я упустил. — Она о прощении, молодой человек. Эта фраза меня удивила. Я развернулся к женщине полным корпусом, пытаясь уловить нить её мысли. — Но ведь там брат убивает брата. Там нет прощения. — Верно, — кивнула женщина, сомнений в её голосе совсем не чувствовалось, будто слова лились прямиком из сердца. — Она о том, как оно необходимо каждому. — Прощать? — я сдвинул брови в непонимании, я совсем не думал об этой истории в таком ключе. — А если это невозможно? — Нужно найти в себе силы для этого, — снова кивнула она. В воздухе, наполненном ладаном, зависла небольшая пауза. Я холодно смотрел сверху вниз в эти сияющие жизненной мудростью глаза женщины, решив озвучить свой кошмар: — Я хочу человеку зла. Прежде чем ответить она протянула ко мне свои открытые ладони: — В прощении великая сила и благословение Господне. У Каина был выбор простить или убить, но он избрал путь небытия, убив своего брата и дав начало первичному злу в истории человечества. Такова цена поступка Каина, — благоговейно полился голос Мирославы Ивановны. — Прими свою трагедию, юноша, и отреки от себя зло, — её ладони разошлись в стороны. — История братьев об этом. … Некоторое время спустя мы с Аней вышли из церкви. Перекрестившись после выхода в сторону церкви, она взволнованно произнесла: — Знаешь, а мне она таких умных слов никогда не говорила, — из-под платка посыпались рыжие с чёрным крашенные локоны, затем подруга в миг обвила его вокруг своей шеи. — Она очень мудрая. — Да ничего такого, — пожал плечами я. — Она лишь сказала, что необходимо прощать. — Кого? — Того, кто погрузил меня во тьму. Так как мы с Аней оказались в центре города, то разъезжаться домой не особо хотелось. Даже мне, ведь я ой как не хотел вообще выбираться из дома. — Астафьев, пошли гулять. — Не хочу. — Почему это? — Потому что я умираю. — Так, блять, это исправляется гулянкой со мной! Давай-давай! Через час на Лубянке! — Зачем тебе это надо?.. — Я хочу тебя увидеть!Только вот я совсем не хочу никого видеть!..
— Пойдём, или я скажу всем, что ты гей. И так как мы были в центре, Ане ничего лучше не пришло в голову как потащить меня в Центральный Детский Магазин. На самом деле мне искренне не нравилось намерение Ани меня как-то подбодрить или развеселить. Но я ей ничего не скажу, не буду портить ей настроение. В конце концов встречу с монахиней я запомню надолго, поэтому не такой уж это было плохой затеей. Я подумаю над её словами позже. На улице было свежо. Ясное небо простилалось над нами, светило солнце, веяло настоящей весной. Поскорее бы спрятаться от всего этого. — А почему ты решил вдруг отрезать свои волосы? — внезапно спросила меня Анюта, как только мы оказались с ней внутри торгового центра. Золотой, тёплых оттенков вестибюль озарил нас на входе с парочкой охранников. Кондиционированный воздух наполнил лёгкие. — Они меня очень сильно бесили, — произнёс я, сняв шапку и прошерстил рукой новую свою причёску. До сих пор необычное ощущение. На самом деле я их отрезал, потому что они напоминали мне о той вписке и том, что со мной сделал Лёша. В ту ночь мои волосы лезли мне в глаза и рот, в то время как Лёша пытался засунуть мне в рот носки. Наутро волосы пропитались запахом пива и слюны. Ощущение грязи преследовало меня даже после душа, который я принял дома. Они мне стали отвратительны. Смог бы я так сказать Ане? — Тебе неебически идёт! Ещё бы, с такой формой лица. — А что не так с моей формой лица? — Ничего, в том то и дело! Тебе по сути любая причёска пойдёт. — Надо было налысо побриться. — Я тебе побреюсь! — всё так же пыталась меня развеселить Аня. Она резво потащила меня за собой, ей не терпелось поскорее оказаться в каком-то заветном отделе. Совсем не узнавал её. Я явно мешал своей грустной миной веселиться в такое прекрасное воскресное утро. Почему она просто не отмахнётся от меня? Я бы её понял. — Просто скажи мне, что мы с тобой забыли в Детском Мире?.. — недовольно проворчал я. Её же лицо воссияло в тот момент, как она увидела горы плюшевых игрушек. Ну и что это за ребячество?.. Совсем как Маш разворчался… — Как же! — отвечала мне Аня. — Ты совсем забыл, что завтра? — А что завтра? Мы прошли глубже внутрь, над нашими головами раскрылся огромный атриум, нам виднелись все пять этажей громадного центра. Под стеклянной крышей свисали увесистые декорации в виде двух пронзённых стрелой сердечек. — Завтра же день Святого Валентина! — Серьезно? — вдруг на меня накатило неподдельное ахуение. — Ты просто примерный бойфренд, — Аня вздохнула обречённо, затем её взгляд обратился в отдел с игрушками. — Но раз уж мы здесь, — хитро улыбнулась она, схватив меня за руку. Я недоуменно уставился на неё, не имея понятия, что она задумала. Я как-то отрешённо наблюдал, как Аня веселилась, переходя от одного стенда к другому. Она брала в руки то какого-нибудь медведя, то зайца, затем какие-то странные куклы, которые больше пугали своими огромными глазищами, нежели веселили, то ли пулялась в меня детальками Лего. Затем на глаза ей попались эти опупенные пластмассовые динозавры, коих у Ани в начальной школе было, как оказалось, целая коллекция. Мне не удавалось разделить с ней эту радость, но зато мне это помогло вспомнить те прекрасные времена, когда мы с матерью оказывались в каком-нибудь детском магазине и мне предстояло выбрать себе игрушку. Затем вдруг попался конструктор, который мне подарил папа ещё в детском саду… Так странно вспоминать это всё. Жизнь «прошлого» Жени. Аня не замечала моей отрешённости, что я не весел, что мои руки в карманах, и что хожу за ней молча, а она же просто продолжала удивляться. Затем Аня вручила мне свой айфон, чтобы я её сфотографировал на фоне полутораметровых человечков из Лего. — А теперь сядь на этот велик. — Властно проскандировала подруга. — Он для трёхлеток. — И что? Сядь! — Он сломается подо мной. Ей удался этот коварный план. Она посадила меня прямо на этот розовый велосипед, который угрожающе крякнул, когда я на него уселся. Затем внезапно Аня меня сфоткала, после чего заливисто засмеялась. Её смех меня успокаивал. Давненько мы с ней так не зависали. Я как-то даже подзабыл о своих тёмных и пугающих фантазиях. — Знаешь, — сказала она, обнимая плюшевую обезьянку, — а я даже рада, что это не какая-то баба, я бы ей быстро глаза все выцарапала. — Ты это о чём ещё? — я оторвал своё внимание от корзины с мелкими мягкими зверушками и уставился на Аню. Внезапность её мыслей порой поражала даже меня. — Я о том, что ты встречаешься не с тёлкой, — хитро стрельнула на меня своими демоническими глазами Анюта. — Неужели нельзя решать проблемы как-то более дипломатично? Хватит с меня на сегодня фантазий о расправе. — Дипломатично не объяснишь тупой курице, что она увела у тебя парня, — хмыкнула Аня, вздёрнув носом. Она вдруг стала любовно причёсывать обезьянке шевелюру, я в то же время пытался вникнуть в суть её речей. — Я не был твоим парнем вообще-то, — серьёзно решил ей пояснить я, — и Маш никого не уводил. — Ну ладно-ладно, — быстро сдалась Аня, — но я же была в тебя влюблена. — Я в этом не виноват. — Ты виноват, что такой симпотяжка. — Значит, я только поэтому тебе нравился? — кажется, мне разбили сердце, — всё понятно. — Ой, нахуй иди, Астафьев! — она вдруг запульнула в меня этой обезьянкой. — Ах, да, ты и так на нём регулярно бываешь. Я со вздохом поднял глаза на подло хихикающую Анюту. А затем, немного подумав, произнёс: — Я рад, что ты приняла его. — Кого? — Маша, кого же ещё. Она тоже вздохнула. Ответ её пришёл не сразу, и Аня с добротой взглянула на меня: — Я, наверное, тоже, — она тепло улыбнулась. — Раньше я просто не понимала, думала, ты мне это назло всё делал, но… Потом я всё поняла, — ещё шире улыбнулась она, — Это любовь. Просто любовь. Не во зло, а любовь ради любви. Знаешь, я пообщалась с лесбиянкой. — Ух ты. — Сейчас мы друзья, благодаря ей я смогла понять тебя, потому что она любит меня. Теперь я чувствую гармонию. — Ну вот, а ты дулась на меня столько. — Если бы я не дулась, то не поняла бы, насколько ты мне дорог. Я не верил, что слышу это. — Как мило. — Что с меня взять, — пожала плечами Аня, затем она засунула руку в корзину с маленькими игрушками, и стала разглядывать то, что ей попадалось в руки. — Что ты делаешь? — Аня снова пробудила во мне неподдельный интерес. — Спасаю твою личную жизнь, — отвлеченно ответила Аня, отбрасывая уже которую игрушку от себя, — о! Нашла! — Что нашла? Девушка с довольной улыбкой пялилась на найденную только что игрушку. Обеими ладонями она обхватывала плюшевую летучую мышь, которая цепкими коготками держала маленькое сердце с надписью «Fear me». Я с интересом уставился на неё. — Хотя нет, как-то мрачновато для дня Святого Валентина, — буркнула Аня, собравшись уже выкинуть обратно в корзину игрушку, но я тут же её остановил. — Стой, куда! Я перехватил мышку и взял её в руки. — Слушай, тут есть другие с сердечками… — Не, Ань, — посмотрел я вдруг девушке в глаза и впервые за день улыбнулся, — самое оно! — Правда? — улыбнулась Анюта в ответ. — Да, в самый раз, — я с интересом стал разглядывать игрушку, — она как будто отражает меня самого, понимаешь? — Ха, и правда, — хмыкнула подруга, довольная, что наконец угодила мне, — а Маш твой поймёт? — Слушай, он не такой зануда, каким кажется, — ответил я и с воодушевлением направился в сторону касс. И вот: в моей руке красовался пакетик из Центрального Детского Мира, рядом довольная Аня, завтра довольный Маш. Сегодняшний день прожит не зря. Я смотрел на подругу, а она смотрела в мои глаза. — Зачем тебе это было нужно? Кажется, я разгадал её план. — Я хотела поделиться с тобой своей гармонией. …