Другая история

Немного отойдя от происходящего, Тор нашёл в себе силы позвонить Локи в день его рождения. Мобильный был отключен, и Одинсон принял это как знак свыше. Тем более, связавшиеся с ним родители поделились информацией, что Локи уехал по свежему рабочему предложению. Куда конкретно, Тор не спрашивал, Фригг же, обходя сложную тему, больше интересовалась здоровьем его малыша. А в голосе отца отчётливо слышалось напряжение, хотя Одинсон принял его насчёт возможного беспокойства за больное сердце. Сигюн по-прежнему находилась в больнице под присмотром врачей, состояние её было стабильным, но медики настоятельно рекомендовали ей оставаться в условиях стационара до самых родов. Это сводило с ума и её родных, и саму женщину, да и Тора, всё острее чувствовавшего свою вину из-за невозможности сделать хоть что-нибудь, хоть сколько-нибудь повлиять на ситуацию. Предположительная дата появления на свет младенца была давно рассчитана и включала в себя временной интервал аж во второй половине мая, в районе дня рождения самого Тора. Лафейсон из близких общался лишь с Одином. Тот, сохраняя царственное спокойствие, боясь своими кардиологическими проблемами потревожить больного пасынка, предлагал приехать и побыть с ним, раз срочную операцию назначили именно в этот день, двадцать шестого января. Несмотря на все заявления Эрскина, что время есть, что благоприятный исход очень даже возможен, перед Локи всё чаще вставал возмущённый вмешательством другого врача Йоганн Шмидт с красным от гнева лицом, совсем непрофессионально выкрикивающий свои комментарии в адрес коллеги во время и после одного из последних консилиумов. Лафейсону было страшно до ужаса, и как бы он ни хотел сейчас, но отрицать очевидное было бессмысленно. Когда на его глаза попалась психотерапевтическая брошюра о пяти стадиях принятия неизбежного, он впился в неё глазами, хоть и не смог толком уложить в голове из вереницы пустых слов ни одного. Точно чувствуя, что гнев — это вовсе не то, что он должен был в этот момент ощущать, Локи смял несчастный листок и швырнул его в сторону больничной мусорки. Операция прошла успешно. На лице Эрскина светилась спокойная улыбка, он делился информацией, что необходимости в колостомах не возникло, и нового хирургического вмешательства скорее всего не потребуется. Не до конца пришедший в себя Лафейсон и думать не хотел о том, что, как и зачем, боясь вспоминать все те разговоры, обсуждения и предложенные варианты лечения, которые успели практически свести его с ума. Он дал Эрскину своеобразный карт-бланш, ориентируясь лишь на его профессиональное ви́дение и опыт. Дико хотелось пить, боль сжирала всё сильнее, но жалобы на неё не вызывали у персонала ничего, кроме скупого сочувствия и указаний, что большее обезболивание может быть только во вред. Как и предполагалось, практически сразу после операции, чтобы исключить возможность дальнейшего поражения лимфатической и ещё большего удара по иммунной системам, началась лучевая и химиотерапия. Эрскин безостановочно говорил, что теперь необходимо как можно скорее возвращаться к обычной жизни, питаться строго по диете, но ни в коем случае не лишать себя ежедневных положительных моментов и общения с близкими и родными. Он настаивал на походах в кино, театры, прослушивании музыки, просмотре фильмов и обязательном обсуждении всего происходящего с родными и близкими. Локи это казалось издевательством. Он чувствовал себя дико уставшим, начинал раздражаться из-за того, что отмеченные маркером метки на теле нельзя было удалять до завершения терапии, что кожа сохла, шелушилась и раздражалась, что от постоянных головных болей он не мог нормально поесть. О каких театрах в таких случаях вообще можно было заикаться?! Гнев копился где-то внутри, распирал, мучил невозможностью побороть происходящее лишь собственными силами. Возмущенный ухудшающимся состоянием Лафейсон в один из дней фактически наорал в кабинете на лечащего врача, успел извиниться, затрясся от неспособности справиться с собой, снова наорал, а потом откинулся в кресле, обессиленно закрыв глаза. — У меня стали выпадать волосы, — тихо сказал он Эрскину, стойко и с пониманием пережидавшему происходящее с пациентом. — Так бывает, но мы не облучали голову и верхние отделы тела. Это происходит исключительно на нервной почве, — спокойно пояснил доктор. — Рекомендую посетить психотерапевта. Единственное, о чём обязан вас предупредить — никаких антидепрессантов до завершения терапии вам не показано. Локи не хотел опять жаловаться, но вопросы врача вынуждали прояснять даже самые мелкие моменты его жизни. Эрскин посоветовал, раз прошла уже половина лечебного курса, снять неподалёку жильё, не привязывать себя к больничным стенам, разнообразить лечебное меню и снова и снова говорил об обязательном общении с близкими, о необходимости поддержки со стороны родных, об обычных повседневных радостях. Лафейсон был обессилен. Все до единой рекомендации казались смехотворными и невозможными к исполнению в его случае. И, боже… Как же хотелось хоть день прожить без мучившей слабости и головных болей. Во время телефонных разговоров с Одином он деланно храбрился, но ловя своё отражение в зеркале, стабильно отказывал во встрече, боясь показываться на глаза родителям в своем теперешнем виде. И если чуть раньше он ещё думал о возможном свидании с любимым, то теперь боялся этого как огня, хотя Эрскин со всей твёрдостью внушал ему, что прогнозы хорошие, а до окончательной победы над болезнью нет особых преград. Стоит лишь взять себя в руки и идти к намеченной цели. По совету лечащего врача Локи переехал в квартиру, расположенную недалеко от медицинского центра и попробовал больше гулять, дышать свежим воздухом. Но тщетно, обычная даже десятиминутная ходьба до ежедневных процедур по будним дням выматывала так, что субботу и воскресенье, за которые, по идее, должен был отдохнуть от лечения лучами его организм, он тратил на сон, забывая даже поесть, продолжая терять вес и не ощущая никакого желания бороться.