Другая история

Только через семь месяцев после рождения дочери, Тор наконец-то проспал полную ночь. Советы неонатолога и педиатра радикально расходились, вкупе с неопытностью молодого родителя и учитывая недоношенность малышки вместе с проведенными в реанимации двумя неделями, за которые врачи даже не отвечали на прямой вопрос, выживет ли она, и ещё двумя неделями с уже благополучными прогнозами, Одинсону казалось, что он окончательно потерял все свои оставшиеся нервные клетки. Работа отошла на второй план не на пару месяцев, как Тор изначально рассчитывал, а больше чем на полгода, и, по сути, надежды, что он сможет хотя бы нормально консультировать своих студентов и дочитать оставшиеся до конца семестра лекции абсолютно не оправдались. Всё, на что он рассчитывал прежде, казалось теперь далёким, несущественным или смешным. Видя напуганных больше него самого пожилых родителей, приехавших вроде как к нему на помощь, Одинсон совсем потерял покой и сон, разрываясь между дочерью, требующей внимания по его ощущениям все 25 часов в сутки, прибором измерения давления для отца и настойкой валерианы для матери. Если бы не забота и советы пришедшей в себя Сигюн, на руках которой дитя почему-то могло проспать 4 часа кряду, Тор бы точно сошёл с ума. Он не жаловался на жизнь, понимая, что современный мир и так позволяет родителям быть гораздо более свободными и лёгкими на подъём даже с младенцами на руках, но периодически задумывался о том, как человечество вообще могло выжить в первобытные времена, если крик одного-единственного ребенка в неудачный момент мог обречь всё племя на погибель. Слава Богу, уже в середине июня, успев отметить вместе день рождения Фригг и три маленьких принцессиных месяца, родители решили вернуться в Стокгольм. При всей любви и уважении, больше всего Тору хотелось, чтобы его уже оставили в покое. Когда окончательно прошли колики, проявились новые проблемы. Дочь заблистала красными щеками, локтями и коленями, гипоаллергенное детское питание не особенно меняло ситуацию, и Тору уже казалось, что раз для таких малышей пробы не информативны, он перепробовал просто всё на свете, что только можно. От бесконечной влажной уборки в детской, заканчивая перебором и заменой всех средств для малышки на ещё более безопасные. Он сменил фильтры кондиционера, постоянно увлажнял помещения, гулял, купал, лечил, мазал, бесконечно менял подгузники, кормил, поил… Ему уже начинало казаться, что и рожал и вынашивал девочку тоже он сам. Обычно в такие моменты рядом и оказывалась Сигюн, забирала дитя в коляске из дома и прямо говорила только одно слово: «Спи!». Одинсон пытался, но не мог. Они уже даже не раз грустно смеялись на тему того, что, наверное, и у мужчин бывает «бэби блюз», но так одиноко, как с ребёнком на руках, Одинсону точно никогда не было. Правда, от мыслей перебраться в Стокгольм к родителям он открещивался, как только мог. Ещё до рождения дочери Тор несколько раз пытался связаться с Локи, чтобы спокойно поговорить. Чувства были живы, Тор наконец-то достаточно остыл и понял, насколько был прав отец. Тратить время на бесконечный бег от любви давно не казалось ему достойной идеей. Но Лафейсон был недоступен, либо не отвечал. Мама говорила, что он уехал куда-то в Восточную Европу, подписав выгодный контракт, жаловалась, что звонит очень редко, а отец, поджимая губы, кивал, не добавляя ни слова. И из всего этого Тор смог сделать не самые лучшие для себя выводы, лишь подтверждавшие его тайные страхи. Глубоко задумываться особенно не получалось, просто не хватало времени из-за безостановочной череды забот, но Одинсону зачастую казалось, что всё кончено. Что ж, ведь и он сделал свой собственный осознанный выбор, завёл маленькую семью, в которой тогда и не предполагалось места для раскаявшегося любовника.

***

После первого момента бескорыстной помощи Лафейсон не смог остановиться. Обменявшись контактами со студентами Лундского университета, занимавшихся с больными детишками исключительно на благотворительных началах, он не пропускал ни одного подобного мероприятия. Понимая, сочувствуя и переживая боль маленьких пациентов отделения и их бессильных родителей, он чувствовал, что может быть рядом и дарить радость даже там, где ничего уже не поможет. Локи не мог пройти мимо других организационных мероприятий, общался, поддерживал родственников, помогал насколько мог, лез из кожи вон, почти бессознательно пытаясь доказать всем вокруг, но прежде всего себе, какой он полезный, добрый, щедрый, хороший... Зачастую в ущерб собственному здоровью, хоть подобная жизнь на самом деле и помогала оставаться на плаву. Уже к концу октября, когда в воздухе всё ярче ощущалось скорое наступление холодов, Локи почувствовал, что всего себя раздал, не задумываясь ни на миг оставить хоть что-то для себя самого. Целиком и полностью погружаясь за прошедшие месяцы в чужие проблемы, он напрочь забыл о днях рождения Фригг и Тора, так и не узнал, как назвал свою малышку его любимый, не мог вспомнить, когда последний раз набирал номер отца. Психолог, назначивший новую сессию, говорил о неизбежном выгорании из-за подобной неконтролируемой растраты внутренних ресурсов и приступов порой бессмысленного альтруизма, предлагая другие варианты для сублимации, рекомендовал взвешивать свои силы и принимать неизбежное как должное. С последним не получалось совсем. Наконец-то сумев остановиться и трезво посмотреть на происходящее со стороны, Локи услышал врачей и попытался смириться с тем, что всех просто невозможно вылечить. Обратив внимание на цифру весов в кабинете Эрскина, нынешнее состояние здоровья и личную жизнь, он понял, что успел ещё сильнее разрушить самого себя в попытках отдалиться от собственных проблем, решая чужие. И таким замысловатым маршрутом, опять обессиленный и полный отвращения из-за собственного же объективного бессилия, Лафейсон рухнул в объятия давно поджидавшей его депрессии.