Другая история

— Мистер Барнс, так вы станцуете для нас? — появившись словно из-под земли, повторила просьбу будущая хозяйка. — Нет, не надо, — непонятно, к кому именно обратился Брок. — С удовольствием, леди, — поднимаясь со своего места, Баки, обольстительно улыбнувшись, направился к рабочим помещениям, не акцентируя внимания на брошенной бывшим любовником фразе. Рамлоу почувствовал себя ещё большим мудаком, чем тогда, в марте, но, не желая делать эту сцену достоянием общественности, прикусил свой язык. — Хорошенький. Этот твой Баки, — миролюбиво констатировала факт супруга. — Что будем делать с Джеком? — не переставая улыбаться, она перевела тему, принимая из рук подошедшего официанта бокал шампанского. — Закатаем в бетон, полагаю, — хмуро ответил Рамлоу. — Зачем тебе это? — кивнув головой на зал, обессилено спросил Брок. Больше всего на свете он хотел бросить всё к чертям собачьим и убежать, скрыться от всех и вся и не думать ни о чём. Но это было уж слишком рискованно. Одно дело — хотеть, а совсем другое — решиться на нечто подобное. — Скучно, — вздохнув, отозвалась его супруга. — Да и папы больше нет, так что под дурочку косить не перед кем. Разумеется, Брок не особо горевал по почившему тестю, но, не успев особенно порадоваться долгожданной свободе от раздражающей тотальной слежки за его личной жизнью, узнав подробности завещания, был готов рвать на себе волосы. Более того, ни одна консультация с адвокатами, не дала и малейшей вероятности тому, чтобы обернуть что-либо в свою пользу. Будучи единственной дочерью, супруга Рамлоу, в виде договора дарения ещё фактически до смерти родителя, успела стать законной и полноправной хозяйкой всех его счетов, акций, недвижимости и каких-либо вложений, подписав ряд доверенностей на своего же папашу, тем самым исключив при возможном разводе какой-либо раздел совместно нажитого имущества. А его родной отец, в свою очередь, приблизительно в то же время, ознакомил сына с тем фактом, что указал в собственном завещании единственным наследником своего внука, не оставив лично Броку ничего, кроме должности директора с фиксированной зарплатой и необходимости отчитываться за каждый шаг. Секрета из этого не делали, но завещание было датировано следующим днём после перевода денег на счёт Пирса, подарившего свободу Барнсу. Собственных денег Брока, личных, что было обидно вдвойне. Отец и не задумывался щадить младшего сына, по его мнению, абсолютно не умеющего распоряжаться финансами, и в очередной раз разочаровавшего его проявлением недопустимых для нормального мужика чувств. По тому же завещанию Брок имел все шансы лишиться абсолютно всего, поскольку законным представителем несовершеннолетнего ребенка, имеющим право распоряжаться деньгами и иными активами, отец, надеясь на остатки благоразумия Брока, выбрал его же супругу. — Пожалуйста, давай закончим этот нелепый фарс, — Рамлоу устало обратился к жене. — Если хочешь — покупай, я здесь всё равно для формальности. — А как же твой балетный мальчик, неужели не хочешь посмотреть, как он теперь танцует? Брок, если и хотел, то не здесь и не так. В очередной раз почувствовав себя марионеткой в руках нового кукловода, он усилием воли расслабился и сделал несколько последовательных глубоких вдохов и выдохов. Со стороны всё казалось безупречным: их совместная жизнь, достаток, определённый уровень понимания, общий любимый ребенок. Более того, Рамлоу понимал, что уж лучше быть «под каблуком», сохраняя максимально привычное положение вещей, чем остаться ни с чем в конечном итоге. Да и жене его было удобнее поддерживать устоявшийся имидж, при необходимости включая где надо «дуру», зная что с Броком они — одного поля ягоды и не заинтересованы менять коней на переправе от слова совсем. Им если и не приходилось, то стоило держаться вместе, поскольку договариваться за годы совместной жизни хотя бы частично они научились. — Я не хочу смотреть, как он теперь танцует, — глубоко вздохнул Рамлоу. — Я подожду тебя… — Сделай мне приятно, посмотри, — хищно улыбаясь, но скорее шутки ради, полуприказала-полупопросила его жена, зная, что Брок точно не захочет спорить с ней. И когда в их зону отдыха вернулся Джеймс, облачённый только в намордник, сапоги, стринги и пару нелепых кожаных ремней, Рамлоу почувствовал, что его сейчас стошнит. Баки не стал надевать весь костюм именно из-за возмущения и ярости, он хотел, чтобы Брок смотрел на него, такого, какой он есть, или каким он стал, не имея и не зная о возможности выбирать. Он с каким-то садомазохистким удовольствием оценивал из-под упавших на лоб волос выражение лица своего бывшего, скрывая собственные эмоции за маской. Тому явно было противно и неприятно смотреть, как чужие руки бесстыдно ложатся на его бёдра, как со смехом подсовывают за резинку купюры, как Джеймс позволяет трогать себя, льнуть к себе, как он сжимает чужие ладони своими руками, позволяя даже больше, чем гостья, возможно, хотела. Брок поймал взгляд Джеймса исподлобья и, проиграв себе, отвернулся. Рамлоу бы хотел, но не мог до конца принять тот факт, что за эти годы Баки не просто трахался с кем-то. Это-то как раз не удивляло, хоть и вызывало тихую ярость. Но вот уж ревновать было бессмысленно. Он-то вообще был женат. И сам же сказал, что они с Барнсом лишь друзья, никто его за язык не тянул. Но осознание того, что Баки почти каждый день на протяжении трех лет кто-то лапал, пихая за это наличку, куда только мог дотянуться, что тот двигался для кого-то так откровенно, практически предлагал себя, улыбался кому-то, пусть и искусственно, но… Смех жены вырвал его из плена бьющихся друг о друга мыслей, и Брок отмахнул от себя с тошнотой подступающие сравнения подобных развлечений… Ах, нет, извините, подобной работы… С проституцией? Перед глазами стоял другой Баки. Его Баки. Улыбающийся ему… Застывающий у станка в вертикальном шпагате… Гибкий, восторженный, совсем молоденький. А этот кто? Холодный, жёсткий, пустой. Зимний солдат?