of eternal summer

когда намджун в очередной раз тащит упитое вдрызг тело сквозь лабиринты комнат, переступая через других полудохляков, валяющихся тут же под ногами, обходя батареи опустевших бутылок и гудя матом себе под нос, то вслух божится, что этот раз - последний. вот совсем. никаких больше "намджу-у-уня!.. забри мня, я где-т.. здесь". все. наипоследнейший, вообще. а чимину заебцом. только футболка задралась к лопаткам, и сор с пола неприятно колет в спину, но то пустяк. чимин закидывает руки за голову и любовно косит на раздраженный намджунов затылок, на чиминову любимую косуху на его плечах и на свою правую ногу в его руке, за которую чимина, собственно говоря, и волокут. то, что на ноге этой явно не хватает кеда, он принимает как должное и.. как там юнги говорит?.. дон гивэ фак? и еще что-то про щит. ему вдруг становится до усрачки весело, и он, крякнув, севшим голосом затягивает какую-то слащавую девчачью песенку, окончательно сдирая горло на припеве, и старательно подрыгивает конечностями в свой пьяный ритм. намджуна этот мастер класс хореографии на дому бесит до дергающегося глаза, но он упрямо продирается к выходу. его железное терпение крошится в мелкую пыль, когда этот пусанский пельмень в очередной раз брыкается и вырывает лодыжку из цепкой хватки, будучи наполовину переваленным через техёна ("о, техёнчик, именинничк, ты жив? намджуня, а он кажца.. ик! - того.."). намджун вздыхает как-то очень заебано и порывается свалить в закат, мстительно ткнув фак в одну наглую пухлогубую морду на прощание. но не сваливает, конечно, и факи никому не тыкает. с рукой у лба наблюдает, как эта самая морда, злобно похрюкивая, пристраивает ладонь своего "того" лучшего друга на задницу раскорячившегося тут же чонгука, и с обреченным "ну бля-я-ять, чимин" наклоняется (боже, он еще и накрашен; ну шлюха шлюхой, простигосподи), чтоб взвалить проспиртованно-веселую тушку себе на плечо. чимин на подъем реагирует восторженным "уиии! сам-м-молетики!! врум-врум!" и безвольно свешивается на намджунову спину, воркуя в кожу куртки что-то про рыженьких котят и водку с ликером. намджун перехватывает свою ношу поудобней и выходит из квартиры сокджина, перед самой дверью отвесив смачного пинка ее храпящему хозяину; за спаивание малолеток тот еще отгребет, когда оклемается. до намджунового жилища рукой подать, и только поэтому он смиренно тащит пятидесятикилограммовое, горячее (и чертовски желанное - и поэтому, наверно, тоже) тело на своей спине, а не по асфальту. когда они добираются до спальни, у намджуна ломит поясница, обслюнявлена куртка и мягкий, податливый чимин в руках. последний чинно присаживается на краешек матраса, когда тот его отпускает, складывает ладошки на голые в продранных джинсах коленки, поднимает на намджуна странно протрезвевший взгляд, кривит брови домиком и с искренним раскаянием в голосе изрекает: - просто глинтвейну было одиноко в желудке, и я ему подогнал компанию, и теперь они там.. веселятся. ..и сворачивается пушистым комочком на одеяле, мгновенно проваливаясь в сон. намджун устало проводит ладонью по лицу и безнадежно пытается допроситься у богов, за какие грехи на его голову свалось это подшлюховатое пусанское недоразумение.