Одинокие прятки

Наверное, не было нужды в объяснениях, Йошиатсу мог бы ничего не произносить, Томо понял бы всё и так. По тому, как парень замер над ним, подрагивая от волнения, словно нечёткая голограмма, по тому, как у самого при его появлении онемел кончик языка, и его стало покалывать, будто от холода. Белая майка не по размеру, принадлежавшая Томо, в темноте казалась серой, она сползала набок, почти до худенького плеча. Голые ноги из-под неё торчали совсем беззащитно и невинно. Смешно. Как верёвочная куколка, тонкий во все стороны. Зачем пришёл? Сам же говорил - не стоит начинать, а тут вот встал и просил... Зачем? Яснее ясного. Недавние страхи, боль и тревоги отступили. Были только они: Томо и Йошиатсу. Одни во всём мире. И не было других решений. Не было других дорог, кроме любви. - Йоши, постой, я... - хрипло произнёс он, протянул руку, тронул запястье вскользь, мальчишка инстинктивно отклонился. Но и этого секундного касания хватило, чтоб почувствовать мурашки на коже Йошиатсу. И голос Томо вдруг треснул льдом под ногой, перестал слушаться, ломался в неожиданных местах, и так не вовремя. Сейчас надо было бы долго убеждать Йоши в том, что им не стоит переступать черту, что станет только хуже, и забыться не поможет, и в жизни только всё больше запутает. Но если говорить невозможно, то что остаётся? С таким глухим и прерывистым звучанием никакой убедительной риторики не получилось бы, вероятно, поэтому он и не стал продолжать. А, может, от того, что был слишком измотанным и сонным. Но скорее всего от того, что устал бороться с собой. Прятался за спорами, за руганью, за отвращением, убеждал себя, убеждал. А надо было сразу его обнять, не отпускать, успокоить, надо было тогда, на пикнике не сопротивляться желанию - просто подержать в своих руках крепко, до тех пор, пока дрожь не пройдёт и мурашки эти не превратятся в другие - сладкие, от удовольствия. В эту ночь Йошиатсу разучился дышать после своей просьбы. В эту ночь у Томо взорвалось сердце от жалости. Теперь уже обе руки, как у марионетки поднялись вверх. И всё - конец. Были бы силы на разговоры, смысла бы в них не оказалось никакого, потому что ладони творили совсем не то, что говорил мозг. Они жадно шарили под огромной футболкой, ощупывая впалый живот, нереально тонкие бока, грудь, коснувшись которой Томо вдруг усмехнулся, позабыв обо всех сложностях и сомнительных сторонах запущенного механизма соития. «Доска стиральная, классическая, вот ты кто», - подумал он с внезапной захлёстывающей нежностью. Погладил рёбра вверх-вниз и снова вверх, коснулся сосков, и тут же сглотнул набежавшую слюну, почему-то с привкусом крови - губу прокусил, пока смотрел на него лёжа. Какими же они были острыми - маленькие аккуратные твёрдые почки весеннего дерева, а не соски. И если подумать - Йошиатсу весь пах весной, хотя на дворе было лето, тело его благоухало молодыми, ещё не пробившимися листьями и влажной заплаканной корой на деревьях в саду, и талым снегом, и пока ещё не прогретой землёй. А ещё надеждами и чаяниями, которым, возможно, не суждено сбыться, потому что это первое тепло слишком непрочное, хрупкое, оттого красивое, как вид с обрыва. Томо вдохнул его запах, и был отравлен уже окончательно, облизнулся и сжал соски, вырывая лёгкий виноватый стон из горла Йошиатсу, отпустил и снова погладил бока, уже медленнее, со вкусом, полюбовался на запрокинутое назад перепуганное лицо в тени, а потом сказал уже с другой интонацией: - Йоши... - и это звучало протяжно и горячо, как гул насекомых над цветущим медовым лугом. И нарастающее желание Томо было пчелой, а тело Йошиатсу хмелем или чабрецом, целое сиреневое море разогретых солнцем цветов для него одного. Ну как не коснуться? Как не притянуть к себе? Томо откинул одеяло и обхватил Йошиатсу за талию, тот упал на него, и, кажется, впервые за всё это время вздохнул с облегчением и одновременно с печалью. Уткнулся в плечо Томо и жарко дышал в него, как в кислородную маску, увлажняя кожу. Руки, сжатые в локтях, идеально устроились под мышками у Томо. Ноги сплелись с его ногами, точно гибкие корни близки деревьев. Дрожь передавалась от одного другому, как землетрясение, Томо продолжил медитативно бродить пальцами повсюду, скользил, шагал, перебирал. Вот оно - великое путешествие первооткрывателя, новые вершины и овраги. В этом ландшафте впадин было намного больше, Йоши оказался ещё более худым, чем он себе представлял. Но и холмы встречались - он чуть приподнялся, чтоб дотянутся до ягодиц, и Йошиатсу послушно привстал, чтобы потом снова лечь на него. Никого и никогда Томо не трогал с таким интересом и с таким трепетом, даже свой первый раз он не мог сравнить с одуряющим любопытством, желанием знать любой уголок этого вроде бы совсем не аппетитного тела. Кожа на ощупь была мягкая и нежная, и такая светлая под одеждой, что, казалось, светилась в темноте. Томо рассматривал и осторожно скатывал вниз боксеры, в которых Йошиатсу ещё недавно стыдливо укладывался спать. Смешной, забавный был - отворачивался, кутался в одеяло, как в кокон. Не спрятался. Теперь он кротко делал всё, чтоб его раздели. Последней Томо отбросил ту самую белую футболку, выданную из своих вещей гостю на ночь. Раньше он её не любил. Теперь же эта вещь станет самой дорогой в гардеробе. Большая на этом худышке, как платье на девушке, задирать её так пошло и так приятно. И вот она мягко шлёпнулась на пол, Томо усадил Йошиатсу себе на бёдра, внимательно вгляделся в выражение его влажных полубезумных глаз, в мокрые приоткрытые губы, шептавшие почти без звука: «Люблю тебя». Узкие плечи казались широкими по сравнению с тем, какой тонкой была его фигура ниже, грудь и талия, как тростинка. А ещё он очень сутулился, смущался наготы, руками опирался о живот Томо, видимо пытаясь прикрыть возбуждённый член, впрочем, это не помогло, Томо отвёл их, крепко сжав запястья, посмотрел на эрекцию с удивлением и восхищением – «Он так сильно хочет меня?». Парень нервно закусил губу, ожидая вердикта. Будто бы Томо мог теперь передумать. - Нельзя быть таким... Ты - сумасшествие, Йоши. Ты - моё персональное безумие. Если ты думаешь, что сейчас я смогу просто обнять тебя и остановиться, то ты глубоко ошибаешься. Уже не смогу, слышишь? - произнёс он и притянул узкие ладони к губам, мягко обхватил и облизал каждый палец, неторопливо, чувственно водил языком по татуировкам, всасывал в рот, на последнем мизинце Йошиатсу сорвался на стон, Томо с любопытством вытащил палец изо рта с чмокающим звуком. Йошиатсу отдышался и всё же ответил, пряча глаза: - Я и не думаю. Я бы хотел быть хорошим, как Такаши. Верным другом, не выродком. Но у меня, кажется, уже не получится. Поэтому, пожалуйста, не останавливайся, Томо. Фраза была ключом зажигания, повернувшимся в замке. Через миг Йошиатсу ловил звёздочки от того, как быстро он оказался на спине, подмятым под тело того, кого так долго ждал и хотел, и поцелуи градом сорвались на него, вколачивая в кровать, как пули. Горячие, тяжёлые губы в губы, потом наискосок в висок и языком быстро-быстро, путаясь в чёрных волосах, увлажняя пряди - этот поцелуй был контрольным, пока руки шарили внизу, раздвигая колени Йошиатсу шире. Томо резко развёл его ноги, как разламывают дынный хлеб, даже грубо, но в грубости была начинка из жажды, оттого она не вызывала страха, только трепет и желание подчиниться. Странно: испортить, испачкать, сделать больно и поглотить - в случае с Такаши это казалось неуместным. А с Йоши - естественным и единственно возможным выбором. С Йоши Томо мог позволить себе быть животным, рвать на части и выть на луну сколько душе угодно. Ведь зверю со зверем не страшно. Поэтому не отрывая взгляда от обнажённого, приоткрывшего рот в ожидании, мальчика в своей кровати, он поспешно разделся, упал, целуя. А Йошиатсу охнул, ощущая, как твёрдый и влажный член горячей гладкостью головки уткнулся ему во внутреннюю сторону бедра. Кажется, только в эту секунду он начал понимать, что это не сон, не очередная выдумка его воображения, что Томо и правда здесь, с ним, и очень хочет его, до муки хочет. И он оторвался от рта Йоши, но ненадолго, когда мальчишка раскрыл глаза, он увидел, что Томо облизал два своих пальца, а потом дал облизать ему. Не удержался, толкнул их в рот и вытащил, и так несколько раз, имитируя фрикции, и сам двигался, повторяя ритм, Йошиатсу сосал, улыбаясь уголками губ, обнял его ногами, позволяя елозить по более удобной траектории. Смазка с головки делала скольжение нежным и вкрадчивым, такое захватывающее и странное, ни с чем не сравнимое ощущение заставляло Йошиатсу замирать от изумления под Томо. Он посасывал его пальцы и щекотал их во рту языком, глядел глубоко в глаза над собой, погружался в Томо, пока Томо погружался в него. Наконец пальцы вынырнули из любимых пухлых развратных губ, мокрые с тянущейся за ними нитью слюны. И рот снова накрыл другой рот, а пальцы проследовали по долгожданному направлению, влажные, но недостаточно. Томо не смог тянуть, вставил сразу два пальца и Йошиатсу резко вытянул ноги и всхлипнул, но жаловаться не стал. - Прости, - сказал Томо, не осознавая, насколько движения грубы и насколько у него сейчас пьяный и воспалённый взгляд, - Прости... И с каждым «Прости» - он толкался глубже, совсем не бережно, торопливо, заставляя парнишку под собой шипеть от боли. - Не могу, Йоши, ты бы знал, как я хочу тебя... - Быстрее... - Ты уверен? Больно ведь? - Больно. Но это мне помогает. Я тоже хочу тебя, сдохну сейчас... Давай! - Нет, рано... Он плюнул в ладонь и, втирая слюну, добавил третий палец, согнул их внутри, Йоши выгнулся дугой, вставая на лопатки с диким хрипом. - Тише-тише, ещё немного, иначе я не войду. Йошиатсу уже не мог говорить, задыхался, как зверь в агонии. Влага была повсюду: на лбу испарина, губы яростно искусаны и зацелованы в подобие красного глянцевого блеска, розовый гладкий член сочился желанием - хоть бы к нему прикоснулись. Это в спаленке у Такаши был стратегический запас, и презервативы, и смазка, всё, как надо, правильно, для бережного проникновения. Здесь не было ничего, кроме двух любовников. Одни в темноте. Как после апокалипсиса. Какая смазка, какая аккуратность? Они просто были счастливы до слепой похоти, что вместе, что рядом - и это чувство требовало завершения... Истерзанное кольцо мышц жадно сжималось, затягивая пальцы Томо внутрь, и он больше не мог терпеть. - Плюнь, - приказал он Йоши. А у того от торжественности момента пересохло во рту, хотя недавно, казалось, там бушевал океан, он смог не сразу, но всё же смог, а потом Томо добавил свой плевок и растёр по члену. Дальше была вспышка за вспышкой. Будто кто-то баловался со светом, включая и выключая, или как в грозу. Томо входил - и Йошиатсу оживал, впиваясь ногтями в его плечи, царапая спину, Томо отклонялся, почти выскальзывая, и Йошиатсу умирал в крике, в мысленном: «Не уходи, вернись». Комната раскачивалась вместе с ними, вертелась в вальсе. Они были мокрыми, они слеплялись от пота и радости, и поцелуи попадали неловко, то в ухо, то в солёный от слёз глаз, а, когда добирались до цели, дарили сладкое забытье, смягчая боль, превращая её в удовольствие. Когда Томо кончил, казалось, в спальне рухнул потолок, Йошиатсу не понимал ничего, кроме того, что вот это - здесь и сейчас в липкости, боли и горячечности - и есть самый прекрасный, самый счастливый момент его жизни. Лучше и быть не может. Вершина. Но после этого острого удовольствия стать "его", принадлежать Томо, ему было подарено и другое. Томо вышел из него, но мальчик не успел пожаловаться на то, что теперь оставлен - самый одинокий на свете. Не успел заплакать от горя, потому что заплакал от счастья. Томо взял в рот его член, усиливая возбуждение, ослабевший было, тот твердел всё сильнее, пока самый желанный и долгожданный скользил вверх и вниз. Парящее пёрышко - вот кем стал Йошиатсу прежде, чем излиться в рот мягко и плавно - робкими потоками. Раз: - Томо... Два: - Я.... Три: - Люблю тебя. Люблю, люблю... Он повторял и повторял растерянно и перепугано, это звучало словно извинение. Заснули перепачканные в тесных объятиях. И Томо хорошо запомнил, как счастлив он был в тот момент, когда Йошиатсу тихо ворочался, уткнувшись ему в ключицу, точно окапывался, искал удобное место. Он сонно думал тогда с улыбкой: «Какой ты лёгкий, любовь моя, почти не чувствую веса». Хотел сказать это вслух, но язык не слушался. Он уже отключился, и темнота заползла под веки, чтобы показывать ему свой театр теней по ту сторону реальности. И всё же, он чувствовал вес. Где-то на грани сознания: невесомость, скрип, стук двери. Они приходили в сон отголосками жизни, преобразовывались в странные детали, которые беспокоили, нарушали ход событий в сновидении, и Томо невольно забеспокоился, понял: что-то не так. Потому и пробудился среди ночи, и не сразу осознал, что Йошиатсу нет с ним в постели. Вскочил, огляделся по сторонам и страх выполз из каждого угла комнаты, сдавил горло удавкой: ни крикнуть, ни вздохнуть как следует. - Где ты? - Томо вскочил и побрёл на ощупь. То ли в особняке было слишком темно этой ночью, то ли само восприятие парня исказилось, но он запомнил точно - вокруг было хоть глаз выколи. Он шёл, выставив руки перед собой, пройдя в дверной проем отчего-то не догадался по дороге щёлкнуть выключателем, так и бился, как слепой котёнок об углы и выступы. Далеко он не ушёл. Первоначально было ощущение ненормальной глухой тишины - как вата в ушах, как скрадывающий звук шагов туман. Но эту звуковую блокаду нарушил лёгкий шорох, а точнее, журчание - где-то бежала вода из крана. Поблизости была только одна ванная и Томо, пока ещё не до конца привыкший к новому жилищу, взволнованный со сна, спотыкаясь, побежал в том направлении. Видимо ошибки не было - вода тихо пела именно оттуда и из-под двери прорезала ночь острая полоса белого света. - Йоши, ты здесь? - сорвавшимся голосом выкрикнул он, а в глубине души пытался успокоиться. Конечно, он тут, просто встал и решил вымыться, логичное желание, они же только что переспали... Нет, занимались любовью. По-другому нельзя было это назвать. В мыслях всплыл момент, когда пальцы сплетались, и руки соединялись, и животы липли друг к другу, а Йошиатсу хрипел под ним, выстанывая его имя. Такого Томо никогда раньше не чувствовал, первый раз и... Последний. Он распахнул дверь, почти расслабленный в надежде нырнуть под тёплые струи душа к своему тощему скрюченному чудовищу, вымыть ему голову шампунем, подышать в волосы, мокрые и спутанные... Кажется, сработал резервный механизм его человеческой оболочки. Потому что Томо ясно знал, что кричал тогда, кричал и матерился, причитал, как скорбящая женщина на кладбище, но тело делало то, что нужно на автомате. Будто его этому обучали - оказывать первую помощь суицидникам. Йошиатсу лежал в ванной, заполненной до краёв красным, а вода всё текла и текла из крана. И Томо помнил своё удивление: почему из крана льётся прозрачное, а Йоши - в какой-то алой акварели по грудь. И он уже не шевелился, слабо повернул голову, и глаза закатил почти так же, как при оргазме, но Томо откуда-то понял, что сейчас всё по-другому. И слышал свой крик, будто со стороны, он был неприятным, грубым, как карканье. Окровавленная бритва лежала на полу под болтающейся над ней, свисающей с бортика рукой. Томо подхватил его под шею и под бедра, вытащил, как младенца, уложил на кафель, поднял обе руки вверх, и так и держал, пока кровь не остановилась, подхватил полотенце и прижимал-прижимал к порезам. Потом была найденная тут же аптечка, что-то обеззараживающее и даже бинт. В больнице ему потом сказали, что он молодец и прекрасно наложил повязки. Да какой тут молодец! Позже он не мог сообразить, что же говорил всё это время, возвращая Йошиатсу с того света. Но одно слово запомнил. «Зачем?» - повторял он до бесконечности с разной интонацией, визгливо и нервно в ванной, а потом с тоской севшим от ора голосом - в машине скорой помощи. Йоши не отвечал, только один раз уже в коридоре на каталке, вроде бы пришёл в себя, но не до конца. Отвёл взгляд от обезумевшего от непонимания и ужаса Томо и, повернувшись в сторону, едва слышно прошелестел усталым голосом: «Не могу я так. Прости, Томо». В палату его не пустили, велели ждать в приёмном покое. Медсестра пожалела, принесла кофе, похвалила за повязки и пообещала, что всё будет хорошо с его другом. «Он не друг мне, он мой любовник», - сухо отрезал Томо, посмотрел по-особенному ожесточённо, и поражённая грубостью женщина больше рядом с ним не появлялась. Под утро нервное отупение отступило, стала накатывать паника. И мучительно захотелось видеть кого-то рядом с собой, кого-то родного, а спешащих мимо врачей и редких пациентов. Томо рассеяно достал телефон, пролистал записную книжку и остановился на единственном возможном для себя номере. С горечью посмотрел на знакомые цифры – «Ну что за малодушие» - и, борясь со стыдом, набрал: - Алло... - сонный голос, мелодичный и уютный, такой же, как сам Такаши. - Таши, я в больнице... Недолгое молчание, прерывистый вздох. - С тобой всё в порядке, Томо? - Со мной да, но Йоши... - Я понял... Не выдержал... Когда мы остались одни вчера, он говорил мне тогда в доме, что может не справиться. Томо, он такие вещи рассказывал, это и правда не под силу человеку, но я надеялся, он сумеет... В каком он состоянии? - Не знаю, но жив... Меня пока не пускают. - Понятно, я уже одеваюсь. Скоро буду. - Такаши, это я виноват. Не уберёг! - Эй! Ну что ты! Ты не виноват, я сейчас, подожди, бегу к тебе. Томо закусил губу, оторвал трубку от уха и тихо выругался, потом снова поднял, в душе надеясь услышать гудки, но Такаши всё ещё был там. - Я... Такаши... Мы с ним... переспали... Скрипнули зубы, и, кажется, даже застучавший быстрее пульс было слышно. Такаши молчал, и Томо слушал его дыхание, понимая, насколько ужасную вещь только что произнёс, и ждал чего угодно - обиды, оскорблений, но не того, что прозвучало чуть позже: - Ясно... Я еду. Позже поговорим. Он примчался минут через двадцать, непривычно неряшливый в простой белой парке с капюшоном, широких джинсах и бейсболке. Ни грамма косметики на усталом лице, серёжек в ушах тоже не было, из-под кепки выбивались лохматые волосы, кое-как собранные в хвост. Сел рядом на соседнее пластиковое кресло и молчал, не поворачивался. Томо тоже не мог подобрать слов. Какие вообще слова могли передать то, что проходило сейчас в его жизни, он не знал. Чувство вины, сожаления, но при этом - нарастающий страх за того, кого ему не давали видеть. Так он и сидел, опустив голову на грудь, сжимая потертые подлокотники с поблекшей серой краской. Как вдруг тёплая ладонь накрыла его руку: - Никаких новостей? - тихо спросил Такаши, скосив на него глаза. Томо с благодарностью вздохнул, пошевелил пальцами, будто впитывая тепло от касания. - Пока нет. Я не понимаю, почему нельзя просто поговорить с ним. Десять раз уже у персонала спрашивал, они мне отвечают только: «Ожидайте». - Ничего, подождём. Всё остальное пока неважно, - завершил он сухо, отрезая любые попытки развить назревающую тему. За это Томо тоже был ему благодарен, и так тяжело было, на выяснения отношений просто не осталось сил. Конечно, он спрашивал себя мысленно: если бы ему сейчас предоставили выбор, как поступить, что бы он сделал? И он отвечал себе, не задумываясь, без малейшего промедления - поступил бы так же. Теперь, после произошедшего он знал со стопроцентной точностью, что к Йошиатсу его тянуло всегда, и оттолкнуть его было бы самым страшным враньём в жизни - враньём самому себе. Он бы что угодно отдал за то, чтоб повторить эту ночь. Вместе ждать стало чуть легче. Такаши принёс кофе и всё время был рядом. Пользоваться его беспредельной добротой было отвратительно, эгоистично, но Томо позволил себе быть слабым, слишком вымотался. А потом пришла полиция. Он рванул по коридору за Сакураем, надеясь выяснить, что же происходит. Но тот только сказал: - Ничего особенного, пропусти, нам надо поговорить с Йошиатсу-куном. - Да какие разговоры, он вены перерезал сегодня! А вы ему допрос хотите устроить? - Именно, а ещё поставить охрану у палаты. Ради его безопасности, конечно. - Ради безопасности? Не смешите! Вы решили свалить все преступления в городе теперь на другого моего друга! - Томо... Во-первых, не я здесь распоряжаюсь, мы с Ясу только консультируем. Но идея с охраной - моя. И с тем, чтоб не переводить твоего приятеля в участок, в камеру, пока... - Пока? То есть потом будет камера? И к чему такая забота? - Я считаю, здесь он многое может рассказать, обстановка другая, больше располагает к доверию. Лучше бы, конечно, дома, но дома у него такое... Так что пока будем держать его тут. А в участке закроется, замкнётся в себе и не станет говорить. Я привык опираться только на факты, но толпа опирается на эмоции и на слухи. Кое-что произошло вчера, и теперь город гудит, как разворошенный улей. И эта охрана нужна, чтоб защитить Йошиатсу от многих недовольных, от родственников жертв пожара в том числе. - сдержанно ответил мужчина и добавил, оценив внешний вид молодого человека, - Тебе надо поспать. - Идите вы с вашим сном на хрен! Мне нужно увидеть Йоши. - Тебя к нему сейчас все равно не пустят. У тебя есть несколько часов, езжай домой и поспи, ты похож на призрака, и так ему ничем не поможешь. Это тебе совет не от полицейского, а от человека - отдохни! Такаши не стал его уговаривать, но в душе был согласен со следователем, выглядел Томо ужасно - глаза ввалились, и скулы заострились, он будто исхудал за несколько часов, кожа облепила череп и ненормальная чернота под нижним веком была похожа на размазавшуюся подводку. «Панда Томо», - невесело улыбнулся Такаши пошёл к автомату за очередным кофе. После ещё одного часа упрямого сидения внизу в ожидании, Томо стал ловить себя на том, что мозг отключается, а он сам вываливается из реальности, происходящее делилось на отрывки - он закрывал глаза вроде бы на секунду, и тут же, казалось бы, разлеплял веки, но оказывалось, что всё изменилось - посетители в приёмном покое не те, и только Такаши сидит всё так же рядом, прямо, как мраморная статуя ангела скорби, и почти не двигается. На Томо он смотрел редко, как-то вскользь, и тут же отводил взгляд, будто ему было больно. Часто вздыхал и следил за коридором, ведущим к палате Йошиатсу. Только когда Томо стал заваливаться на бок, засыпая, Такаши не выдержал и, растолкав его, безапелляционно приказал отправиться домой отсыпаться, пока он подежурит в клинике. На следующий день и через день ситуация не изменилась. Они с Такаши посменно приходили в больницу, то ли чтоб оставлять время на отдых, то ли чтоб меньше видеть друг друга, потому что не разрешённое напряжение повисло над ними бесконечным грозовым фронтом с низким тяжёлым небом и разреженным воздухом. К Йошиатсу не пускали никого, судя по всему, по инициативе полицейских. Но навестить его было некому, кроме друзей, весть о страшной о гибели родных разлетелась по Мацуяме, несмотря на то, что следователи не хотели разглашать информацию. Но в маленьком городке не утаишь ни кота в мешке, ни тем более деяния маньяка. Из уст в уста передавались десятки версий, одна ужаснее другой. Факты же были такими: в ночь, когда кукла была разбита и Йошиатсу вернулся в своё тело, в городе соседи по дому, в котором жила его семья почувствовали дикую вонь на лестничной площадке, а потом к тем, кто жил ниже этажом сквозь потолок и через перекрытия стала сочиться жуткая буроватая жижа. То, что нашли в квартире Йоши, не мог без рвотных позывов описать ни один эксперт, даже самые опытные и подготовленные служители правопорядка были в шоке. И ни один специалист не смог назвать вразумительной, а главное, естественной, причины, по которой люди не почувствовали запаха разложения раньше, и как затопленная квартира с трупами не привлекла внимания до этого. Опрос свидетелей показал, что последнюю неделю входящим и выходящим в дом видели только хозяйского сына-старшеклассника. А ещё одна женщина вспомнила другого мальчишку - невысокого, с серебряными волосами, столкнувшегося с ней у подъезда, и выглядевшего перепуганным и безумным. Все эти детали обсасывали и склоняли то так, то эдак повсюду. Такаши слышал в комбини болтовню перешёптывающихся старушек о том, что в больнице под охраной держат ребёнка-маньяка. Томо припугнул одного сплетника в школе, куда пришлось вернуться по настоянию отца. Тот коротко поговорил с ним по телефону, подтвердив его предположение: он задерживался в Токио на неделю по каким-то сверхважным делам, просил вести себя осторожно и не вмешиваться в полицейское расследование, а также начать посещать уроки. Теперь они с Такаши осаждали полицейских в клинике вместе. Шли после школы и караулили в приёмном покое. Если сначала палату охранял один человек, то теперь их было трое. - Нашли тоже бандита, - бросал Сакураю вслед Томо. - А чего вы не роту поставили? Всем отделением сторожите! Вдруг он всех троих перережет-переубивает-ногтями разорвёт? Как Росомаха в кино! - вторил ему Такаши и показывал язык смеющемуся Ясунори, который отвечал ему тем же. На четвёртый день внезапно парочка следователей подошла к ним, и Атсуши немного озадаченно произнёс: - Такаши, пойдём. - Куда? - Твой друг хочет тебя видеть. Томо вскочил первым, но тяжёлая рука Сакурая легла ему на плечо. - Только Такаши, тебя - нет. - Да что за безумие? - ошарашенно воскликнул Томо, - Как это может быть? - Вот так, - с сочувствием отозвался Ясунори, - Он просил не пускать тебя к нему. Извини, парень. Может, ты чем-то его обидел? - Нет, это какая-то ошибка... Такаши попытался подбодрить, вкрадчиво произнёс: - Я всё узнаю, не волнуйся, - и двинулся по коридору за следователями. Томо плюхнулся обратно в кресло, откинулся на спинку и недоуменно покачал головой вслед уходящему пареньку. Он не мог представить, по какой причине Йошиатсу не желал его видеть. В чём он провинился? В том, что спас его от смерти? В том, что не захотел отпускать? У входа в палату Такаши обернулся, поправил на плече школьную сумку и проговорил, обращаясь к любимому парню, одними губами: «Всё будет хорошо». Плавно, красиво, в памяти промелькнули все свидания, встречи, все общие радости, и тот день их общей, ещё беспечной и детской, поездки за город. Тогда в облаке белых цветов Такаши выглядел так же загадочно - как мифическое существо, остановившее время своей красотой - фея или эльф. Томо замер, не в силах оторвать взгляд от того, как изящно приоткрывался рот, расстояние между ними чудесным образом сократилось, и вроде бы он продолжал сидеть в кресле, но при этом видел каждый изгиб и складочку, зубы жемчужной нитью сверкнули в прорези губ. И время снова потекло, как обычно, дистанция стала естественной, охранники расступились, пропуская мальчика внутрь в палату. Он пробыл там около часа. Не дождавшись возвращения, Сакурай, видимо, начал беспокоиться и зашёл за ним. Томо оставалось только наблюдать со стороны за развитием событий. Вскоре Атсуши вывел Такаши под локоть, тот немного упирался, и всё оборачивался назад, продолжал что-то говорить в проём двери. До Томо долетел только обрывок фразы: «Пожалуйста, Йо, подумай об этом... Прошу тебя! Очень прошу!» - Правда, не хочет меня видеть? - угрюмо спросил Томо, когда паренёк вернулся к нему на их привычный пост наблюдения и уселся в протёртое серое кресло рядом. - Извини, - потупился, разглядывая узор больничной кафельной плитки на полу, - Я пытался его уговорить, правда, пытался. Но у него есть на то свои причины, о которых он просил меня не говорить. Что-то странное было в его голосе, что-то тревожное, оно настораживало, заставляло передёрнуть плечами от недоумения. Только Томо не успел сконцентрировать на этом внимание. Тяжесть от того, что увидеться с Йошиатсу не удаётся, давила на нервы, и без того уже взвинченные до предела. - Значит, у вас тайны от меня? Классно. Молодцы, дружочки. - Я правда не могу сказать, я обещал. Мы же с ним с детства... Несмотря ни на что, я не могу тебе чужой секрет раскрыть. С меня слово взяли, понимаешь ты? - Ах чужой? Теперь я ему чужой, значит? Охренеть... Я от вас тут всех просто в шоке. Ну что... В следующий раз сам его вытаскивай - из петли, из чего там он ещё задумает. Я же чужой! - разозлился Томо и направился к выходу. - Эгоист! - крикнул ему в спину Такаши рассержено, - Только о себе и думаешь! Это было последней каплей. Он эгоист? Эти двое разодрали его душу на части, сожрали её, а теперь, он, Томо, значит, эгоист. Он пропустил оттенки слов мимо ушей, а предчувствие мимо сознания. Вечером он совершил набег на отцовский бар дома, нашёл там какую-то жгучую многоградусную гадость, напился и заснул прямо в гостиной. Он уже четыре дня не спал у себя в комнате, не мог, тень Йоши преследовала его, действительно, как симптом зарождающегося безумия. Он видел обнажённое тонкое тело, пьяную счастливую улыбку на губах, закатывающиеся глаза, а потом - вспоминал ванную. Потому приходилось стелить в отцовской спальне, а теперь вот он отрубился в кресле. Под анестезией из алкоголя спалось легко, он просто провалился в темноту, в шуршащий океан из сухих чёрных лепестков роз, и эта масса затягивала глубже и глубже. Будильник он благополучно прозевал, потому резонно решил, что в школу не пойдёт. Вспомнил вчерашнюю обиду на Йошиатсу и продолжил пить «Ах, не хочешь меня видеть, значит? Вот и не пойду». Отрезвление пришло с головной болью и стыдом. Часы показывали девять вечера. Как он умудрился столько времени спустить на жалость к себе и отупляющее занятие в стиле своего отца? Сравнение дало ему внутреннюю пощёчину и наконец разбудило. «Йошиатсу в больнице, а я его бросил... Как он маму бросил...» Паника толкала его в спину, заставляя подняться, умыться, найти чистую одежду. Дрожащими пальцами завязал шнурки, выбежал во двор, подхватил велик. Добираясь до больницы, Томо впервые в жизни молился, сам не зная кому, но просил, просил кого-то или что-то светлое, хорошее, если оно есть в мире, защитить Йоши. Предчувствие, что появилось в душе после короткой то ли ссоры, то ли стычки с Такаши, окрепло и разрослось, заполняя каждую жилу в теле холодом. Кажется, уже входя в стеклянные двери, он знал, что именно увидит. Охраны у дверей знакомой палаты не было, его никто не остановил, когда он заглянул внутрь и увидел пустое помещение, почувствовал сильный запах дезинфицирующих растворов. Пол и потолок поменялись местами, качнулись ещё раз другой и замерли. Томо ухватился за стену и тяжело дышал, пытаясь найти равновесие. К нему приблизилось размытое светлое пятно. Сфокусировавшись, он разобрался - подошла та самая женщина - медсестра, которой он нагрубил несколько дней назад. Теперь он разглядел, что лицо у неё очень доброе, участливое, не нарочито, а искренне заботливое. Захотелось извиниться, но во рту пересохло, язык прилип к нёбу, а ещё было стыдно, что из глотки, наверняка несёт алкоголем. - Вы не знаете, что случилось? - тихо спросила медсестра, и Томо зажмурился, будто готовясь к удару. Со вздохом раскрыл глаза, спросил: - Что? Было ощущение, что он застрял в компьютерной игре, и этот белый стерильный коридор, и эта женщина с печальными сочувствующим глазами - только часть сценария, в который он попал по ошибке, и вынужден проживать нечто страшное. - Никто не знает, откуда он ножик взял. Но достал где-то... Такой глупый, как у девочек в начальной школе - с тюленятами... Томо сделал шаг назад и вжался в стену спиной, ударившись затылком. - С тюленятами? - глупо переспросил он, губы подрагивали в дикой пляске, глаз начал дёргаться, Томо был в курсе, что будет сказано дальше, но предпочёл дослушать до конца. - Горло перерезал. Его мёртвым уже нашли. Следователи столичные. Такой крик тут подняли, шум. Но сделать ничего было нельзя. Как я поняла, они так и не узнали, признание и не выбили. Бедный мальчик. Он же душевнобольной был. Ему помощь нужна была, а не держать тут, как в клетке. Лечить, он такое говорил, ваш мальчик, такие страсти. Я еду ему носила, видела, как мучается, ужасно. Он и меня просил, со слезами умолял принести что угодно, хоть шприц, хоть нож или вилку металлическую. Всё плакал и плакал, говорил, что не может. Глаза - кровавые просто были от слёз и напряжения. Все сосуды полопались. Не спал, не ел, ему искусственно питание вводили. А он всех только и делал, что упрашивал его убить. И вот, достал-таки... Несчастный... Томо кивнул, бледный, помертвевший, внутри точно всё оборвалось и заледенело, он с трудом отлепился от стены и проходя мимо женщины, вскользь погладил ее по плечу, как родную: - Спасибо, что ничего ему не дали. Спасибо. Дорога до дома Такаши не заняла много времени. Или он его не заметил. «Разве компьютерный персонаж замечает смену локации?» - истерично смеялся про себя он. Просто - вспышка, смена кадра - и Томо сидел прямо на тротуаре напротив дома своего бывшего или не бывшего (он уже ничего не понимал) молодого человека. Телефонный звонок. И Такаши спустился к нему, как по команде. Увидев его, Томо вспомнил слова медсестры про полопавшиеся сосуды в глазах - у Такаши они были такими же. Неужели он тоже не спал? Пока Томо пил и жалел себя, эти двое приняли решение об эвтаназии, хватило же силы у обоих. Но главная тяжесть легла на вот эти вот хрупкие плечи? Томо прикурил, и Такаши вдруг присел рядом на корточки, отобрал у него сигарету, затянулся и бросил сухо: - Ну давай, обвиняй. Ты же за этим пришёл? - Не буду. Хотя я бы не дал ему нож, как это сделал ты. Ты же его...Понимаешь, его больше нет! Я вот не понимаю, и никогда, наверное, не пойму, как это... Мне всё кажется, будто это неправда... Я бы спас его снова, и снова, и снова, если бы мог, несмотря на мольбы, несмотря ни на что. - Эгоист. Я же сказал, что ты эгоист. - А ты нет? Ты убрал с дороги соперника, разве нет? - неожиданно для самого себя прошипел Томо с раздражением. Вина никуда не делась, не получилось спрятать её и надо было на кого-то её свалить. «Я бы спас, но я не спас». - Ну вот, а говорил, что не будешь обвинять, - горько усмехнулся Такаши и покрутил сигарету в пальцах, - Хорошо, если хочешь знать, я бы снова и снова дал бы ему нож, если бы у меня был выбор. И дело не в тебе. Тебя я потерял ещё до того, как встретил. А после смерти куклы - окончательно. - Ты заставил меня уйти с ним, зачем? Я не хотел! Ты дал Йошиатсу надежду на жизнь, как ты можешь вообще после этого позволить ему умереть? Да это почти убийство. Тюленята твои... - Нет, ты хотел, Томо. Я увидел это ещё в доме перед дверью на чердак, когда ты рассказал мне правду, чтоб затащить в это чёртово место. Ложь бы я почувствовал, не поверил бы тебе, и комната бы меня не пустила. Сдох бы там, не было бы никаких тюленят. Но ты хотел Йошиатсу. И я дал тебе выбор. А Йоши надежду, да. Он просил меня уйти ещё тогда, при личном разговоре в доме. Оставить его, дать ему закончить кошмар, творящийся в его памяти. Он говорил, что не хочет стать овощем, как тот поэт Като, не хочет тебя утопить в своём сумасшествии, утянуть за тобой. А иначе существовать с этим не сможет. А я предложил ему попробовать... - Меня попробовать? Как таблетку от безумия? Не лучшая идея, Такаши... - Нет, попробовать жить. С тобой или нет, всё зависело от тебя. А Йошиатсу никто бы, кроме тебя не успокоил. Да у него и не осталось никого. Вот и родилась эта идиотская идея. Я сам предложил. Если не выйдет, я обещал помочь ему уйти. Ты мог бы не спать с ним, Томо, - холодно добавил Такаши, выпуская дым ему в лицо, - Мог бы. Если честно, я очень надеялся на это. Но, видимо, не судьба. Я не знаю, смогу ли я когда-то смириться с этим... - А я не знаю, смогу ли я смириться с тем, что ты дал ему нож. Молчание, тихое шуршание сгорающей бумаги и табака. Летний горячий ночной ветер и падающие звёзды, на которые нет сил загадывать желание. - Ещё есть сигареты? - спросил Такаши. - Конечно. Держи, - протянул пачку Томо. Так они сидели рядом на асфальте, вроде бы вместе, и вроде по одиночке, два разрушенных до основания, опустошённых человека. Это был ноль, с которого можно было что-то начинать или разойтись в разные стороны по оси координат, навечно. *** Они попытались начать с начала в других местах. Томо уехал в Токио на летние каникулы. Такаши, к удивлению матери, попросил съездить к бабушке, которая жила в маленькой деревушке в другой части страны. Он был таким городским мальчиком, желание показалось странным, но в свете ужасных событий в Мацуяме, идея услать его прочь из места, заполненного грязными и некрасивыми слухами о погибших друзьях, показалась разумной. Когда вернулся, в первый же учебный день последнего года в старшей школе на церемонии открытия гимназии увидел в толпе одноклассников Томо. Он повзрослел, вытянулся ещё больше, на уроках теперь носил очки, на переменах много шутил и улыбался, хотя глаза оставались серьёзными. Такаши не думал, что он приедет. Был уверен, что сбежит, это ведь так в духе Томо - убегать. Но, похоже он изменился или просто перерос желание бродить по миру в поисках лучшего, бросая развороченные руины за спиной. Такие мысли мелькали в голове, когда они остались в классе одни после уроков. Такаши давно собрался, и Томо сложил учебники. Каждый сидел на своём месте, за своей партой, и каждый думал, как же начать разговор. - Я за тобой вернулся, - наконец сказал Томо, - Хочу закончить школу здесь с тобой, и увезти в Токио. - Ого, как самоуверенно, - рассмеялся внезапно Такаши, и с интересом посмотрел на него, - А если я не захочу? - Тогда я сделаю так, что захочешь. Буду стараться. Я пытался начать всё сначала, но выкинуть Мацуяму из себя не могу. И тебя не могу. Похоже, ты - мое единственное утешение, может, я сейчас что-то извращённое скажу, но, Такаши, ты для меня - самое важное на свете, в том числе, как связь с ним... - Опять унижение, Томо. Я не думаю, что смогу с этим жить. - Это не унижение, Йошиатсу - часть тебя и часть меня. Я смирился, а ты? - А я стал писать песни, Томо. Представляешь... Не только музыку, но и слова, - вдруг будто соглашаясь с ним, сказал Такаши. - Хочу услышать. - Может быть, когда-нибудь. - Могу я проводить тебя сейчас домой? - Сигареты есть? - Ну конечно. Для тебя - всегда. - Мажором был, мажором и остался. Тогда пошли, - пожал плечами Такаши. Дорога к примирению была долгой. Куда дольше, чем от школы до дома. Куда дольше, чем от школы до любой точки на планете Земля. Слишком многое разрушено. Но слишком многое было общим. Расставаться с родным для себя человеком оказалось больнее, чем простить. Вдвоём было спокойно, вдвоём раны затягивались быстрее. И тот прежний невидимый купол, отделявший их пару от окружающих, восстановился и даже стал намного прочнее. Они просто ели вместе, гуляли, читали, сближаясь даже не по шажочку, а по миллиметру. Теперь Томо заменял Такаши друзей в клубе исторического костюма. Мацуяма притворялась, будто ничего не произошло, даже имена погибших были забыты. Но не страх. Именно поэтому пойманный в учительской директор, пряча глаза, без вопросов подписал разрешение на клуб, вопреки всем правилам состоящий из двух человек. Однажды Такаши позвал домой. И сыграл Томо ту самую мелодию, которую придумал в их первую встречу. Но теперь это была полноценная песня, и слова её были жутковатыми, но такими знакомыми... Будто их написал Йошиатсу. Гитара в сторону, солнце в окно, Томо сидел на коленях у его ног и целовал, взяв пальцами за подбородок. Робко, трогательно и очень печально. Жизнь стала состоять из таких печальных фрагментов, и всё не складывалась в единую мозаику. Такаши всегда было немного тревожно. Это «почти счастье» с червоточиной внутри его не устраивало. Приближался культурный фестиваль. Томо взял на себя рекламу, занимался листовками. А Такаши решил покрасить волосы в блонд. Надо было переломить судьбу, кардинально измениться. И теперь, выжидая время - с краской на голове, сидел у себя в комнате и шил новое потрясающее платье. Заготовка уже была на манекене. Красивая и немного траурная - залюбуешься. Чёрный воротничок, чёрная кокетка, крупные рукава- фонарики. И Такаши любовался. Фигурка манекена, с точностью повторявшая его собственную, выглядела прелестно. Он подшивал декоративные элементы вручную, что-то напевая про себя. Что-то мрачное и прекрасное. Стежок, ещё стежок, и снова. Пока песня в голове ещё не оформилась, фоном Такаши подумал, что манекен - это тоже в чём-то кукла. И если бы у него был хоть один шанс загадать желание, как у Юске, он бы не был таким дураком. Он бы загадал нечто по-настоящему хорошее. «Что именно?» - откуда пришли слова, он не знал. Но ответил, не задумываясь: - Я бы загадал другую жизнь. Совсем другую. Чтобы все они были живы. И Йоши, и Юске. И чтобы у нас была группа. Очень популярная группа. А главное, чтобы Томо всегда был рядом со мной. Ткань под руками всколыхнулась, точно от неизвестно откуда взявшегося ветра. От испуга Такаши уколол свой палец иголкой. Крови было много. Очень странно для такой маленькой ранки. Голова закружилась. Мальчик ухватился за первое, что подвернулось под руку - за манекен, за его безголовую шею. И там, где раненая рука коснулась поверхности, кукла для шитья в одну секунду прямо на глазах впитала кровь. «Принято, котик!» - ответил потрескивающий, мигающий, как сломанная лампа, смеющийся голос в голове. - Бред какой-то, - тряхнул головой Такаши, и, посмотрев на настенные часы, со всех ног бросился в ванную. Пришло время смывать краску, и он начисто забыл о произошедшем...