my name is being as a homophone for 'veni vidi vici' to you

мино чувствует себя автоматом для ловли мягких игрушек - покемонов и желтого пикачу: железная лапа смыкается и захлопывает воздух с всегда одинаковым результатом. рот железной кабины разговаривает на механическом японском откуда-то изнутри коробки деталей и микросхем; необходимо внести тысячу вон, будете продолжать игру? будете продолжать игру? будете продолжать... седьмая попытка сгорит через десять, девять, восемь- универ чихо выделяется на картинке ночи белым пятном и кажется гигантом, облитым фосфором фонарей, которому ничего не стоит проглотить человека и не поперхнуться, закинув его внутрь себя подошвами вверх. они садятся на бортик бордюра прямо на асфальт, когда им надоедает искать ближайшую станцию метро, и мино мнет в руках жестяную банку. подсветка над ними схлопывается с бесшумным щелчком, оставляя после себя вспышку, и в её слепой зоне становится невозможным сфокусировать взгляд - справа и слева еще тянутся лампочные нитки гирлянд, и дорогу к дому еще можно легко найти, но дело в том, что мино и сам не знает, куда ему нужно. носки его обуви, по всем законам показывающие истинное направление его мыслей и желаний, сиротливо тупят взгляд, когда он смотрит на них, опустив вниз голову. план таков, говорит чихо, - сейчас ты помогаешь мне упаковывать вещи, а через полгода я скидываю фотку своей довольной рожи на твой самсунг. лицо чихо в противовес словам худое и мятное, пахнущее где-то между его собственной чиховской серой олимпийкой с белыми шнурками и смотанными наушниками, зажатыми в единственном кармане у рюкзака между проездным и мелочью комком червяковых змей. они сматываются в рулон легче белья и футболки, нет, я не забыл положить бритву и словарь, говорит чихо, критически оглядывая единственную сумку, которую он собирается забрать из дома, они покупают билеты в кино на последний ряд, а потом забывают про них, взяв себе колы и пробник коньяка из дьюти фри, и мешают это всё прямо на улице, заедая кислыми мармеладовыми жуками разных цветов. могила привычной жизни вскрывается и под памятью надгробий земля становится в трещинах: рука без костей ползет по шее и пережимает воздух у кадыка, и имя этой руке - время. она закидывает шутки про грудь и общие мечты, свернутые комком вырванного из блокнота листа в урну точным трехочковым. мино прикладывает и расправляет на груди джинсовку, которую они купили вместе, когда им было по шестнадцать лет, и на которую чихо с тех пор ежемесячно клеил по одному значку или нашивке - она мне теперь не нужна, говорит чихо, и взгляд его на секунду замыливается: взрослая жизнь не предполагает заплечный груз из старой сентиментальщины. она предполагает три подработки в день, студентскую коммуналку и пыль под кроватью в твоей старой комнате, в которую ты будешь возвращаться на зимних и летних каникулах, и с каждым разом она будет оказываться всё дальше, дальше, дальше и пыльнее, а потом вовсе окажется снесенной под комнату для гостей. взрослая жизнь не спрашивает - просто переставляет и требует - как правильно заменить слайд напридуманного будущего раскадровкой настоящего, не повредив временную мембрану? в какой пакет нужно выкинуть снэпбек, сменив его на костюм-тройку? как делать, почему делать, куда. но даже если бы и спросила, мино всё равно не знает ответ. вытащим, говорит чихо и слишком быстро отворачивается, чиркнув комком огня по косой дуге. сразу после этого в воздухе пахнет дымом, и когда он затягивается, скулы появляются на его лице и откусывают от него добрую половину. всё у нас будет, уверенно говорит он и опять отворачивается. но мино видит, как на самом деле дрожат его пальцы.