Spectrum (Спектр)

Несмотря на то, что Джон обожает Шерлока в любом виде, больше всего он любит его фиолетовую рубашку. То, какая она тугая, плотно облегающая худощавое тело, кажущееся неожиданно мускулистым и подтянутым. Поэтому когда Джон приходит с работы на следующий день и видит Шерлока, который полулежит в кресле с книгой: спиной опирается на один подлокотник, его ноги свисают со второго; Шерлока, одетого только в его любимую рубашку и брюки, босого и лохматого, он замирает в дверях и тихонько любуется. Потому что Шерлок такой… От него захватывает дух. И дело даже не столько в его потрясающей дедукции, поразительных логичных выкладках и удивительном интеллекте. Дело было в самом Шерлоке. В том, какой он восхитительно наглый, самоуверенный и одновременно удивительно заботливый, если дело касается Джона. Этот дуализм, эта двойственность поражает и радует Джона. Потому что он знает, что он, такой весь неидеальный, с изломанной душой и исковерканной судьбой, со всеми своими шрамами (внешними и внутренними), весь целиком — он принадлежит Шерлоку, и это как незыблемая истина, это аксиома, и ни один из них двоих не будет даже пытаться доказать её — это очевидно. Потому что это взаимно. Это выше многих признаний, это чёткое знание, это проще даже, чем таблица умножения. Это взаимное притяжение. — Почему ты так смотришь на меня? — спрашивает Шерлок, поднимая взгляд от книги, он смотрит на Джона одновременно оценивающе и с искренней привязанностью, и сердце Джона заходится от нежности. — Просто, — пожимает плечами Ватсон и подходит к Шерлоку. Тот смотрит немного озадаченно, но через мгновение приходит понимание. — Джон, — тихо шепчет он, и книга соскальзывает с его коленей на пол с коротким стуком. Шерлок тянется к Джону, как цветок к солнцу, и Джон не в праве ему отказать. Джон протягивает руку, и Холмс цепляется за неё, выбирается из кресла и немного по-детски тут же обнимает Джона. Тот тихонько смеётся и проводит пальцами по спутанным кудрям — ему, кажется, никогда не надоест делать это. Они не делают ничего, кроме как обнимаются, хватаются друг за друга, и слепо тычутся носами. Впрочем, это совершенно не значит, что они не начнут целоваться через несколько минут. Просто сейчас, когда за окном потрясающий, удивительно красочный закат, окрашивающий комнату одновременно в возвышенный королевский синий, оранжево-золотой и византийский фиолетовый, им не хочется ничего другого. Они рядом, они держат в руках друг друга, они чувствуют родной запах, и они не нуждаются во всей остальной вселенной. Шерлок наклоняет голову и прижимается губами к шее Джона. — Что, настолько соскучился? — смеётся Джон тихонько и немного вздрагивает, когда чувствует, как Шерлок прихватывает зубами нежную кожу и немного посасывает. Джон подозревает, что останется засос, но противиться не собирается, потому что это нужно Шерлоку и ему самому. — А ты разве сомневаешься? — хрипло шепчет Шерлок и поднимает горящий взгляд на Джона. — Сегодня не было никакого дела, и я весь день умирал со скуки, а здесь ещё и твоя дурацкая работа. Ты уверен, что она тебе нужна? — спрашивает он и пожимает плечами: — Денег, которые мы получаем за расследования, нам вполне хватает. — Да, Шерлок, нужна, — говорит Джон. — И это не обсуждается. Шерлок подозревает, что работа даёт Джону чувство относительной независимости, ощущение твёрдой почвы под ногами, но ему совсем не нравится тот факт, что целых восемь часов подряд Ватсона рядом с ним нет. И это ещё не считая периодических ночных дежурств, которые Шерлок просто искренне ненавидит. Потому что Джон брал их слишком много после возвращения Шерлока, потому что они были своеобразным копинг-механизмом, механизмом совладания с реальностью, которая казалась такой отчаянно невозможной, невероятной и неправдоподобной. И тогда, в те дни, Шерлок скучал по Джону, наверное, даже больше, чем за всё время двухгодичного отсутствия. Потому что Джон был рядом и одновременно далеко, потому что он избегал Шерлока, не шёл на контакт и отказывался поверить своим глазам. И своим ощущениям, если уж на то пошло. Шерлок отмахивается от этих мыслей, потому что это неважно больше, это всё лишено смысла, потому что Джон сейчас рядом с ним, и ему сердца мало, чтобы вместить всё то, что он чувствует к этому невысокому военному врачу. — Я ненавижу твою работу, — фыркает Шерлок и продолжает целовать шею доктора. Джон не чувствует пола под ногами, он закрывает глаза, а под закрытыми веками взрываются яростными сполохами горячие искры. — А я твою работу люблю, — отвечает Ватсон и прижимается чуть крепче к Шерлоку, обхватывая ладонью его затылок. Шерлок довольно ухмыляется и немного дует на всё-таки проступивший засос. Джон ёжится и заставляет его оторваться от исследования своей шеи, поднимает своё лицо и целует Шерлока в щеку, прикрывая глаза и касаясь пальцами точёных скул. Это нежно. Это чистая нежность, без всяких страстных примесей. Это благоговение. Это восхищение тем, что он имеет, такое настоящее, такое искреннее. И Шерлок понимает, что он не хочет молчать, что он не может не сказать, хотя прекрасно знает, что Джону и так это известно; просто потому, что молчать нет сил и желания, и это всё захлёстывает его, накрывает жгуче-холодной волной, но не отрезвляет, а только подталкивает наружу. — Я люблю тебя, — немного удивлённо произносит он, и Джон замирает, немного отстраняясь, — но они всё равно соприкасаются носами и ловят дыхание друг друга. У Джона немного трясутся руки, и он не знает, как остановить этот неожиданный тремор. У Джона сильно-сильно колотится сердце, и он понимает, что в человеке, который стоит так близко, так рядом, так, что он уже будто стал частью его самого, будто в их случае действительно возможна диффузия,* будто это не миф и не выдумка, будто у них один код ДНК на двоих, и они есть двумя частями витой спирали, заключается его вселенная. И он падает, падает в самую тьму, будто там и не тьма вовсе, а только раскалённый жар и вечная страстная привязанность. — Я знаю, Шерлок, — шепчет он чуть слышно, потому что громче он не может, потому что ему кажется, что превышение количества децибел может взорвать их уютный мирок, уничтожить его, и тогда вселенная коллапсирует,** схлопнувшись в сингулярность.*** Ему хочется сказать то же самое в ответ, потому что это действительно так, потому что его чувства бегут по его венам, артериям и капиллярам, потому что его любовь к Шерлоку — полный набор лейкоцитов, эритроцитов и тромбоцитов. Потому что это то, что кипит внутри и зажигает чёртовы звёзды. Только ради них. Поэтому он медленно, перемежая слова с поцелуями: один на подбородке, по одному в каждую щёку, два поцелуя в невероятно острые скулы, один в лоб, говорит: — Я. Тебя. Люблю. С последним словом он накрывает губы Шерлока мягким, требовательным поцелуем, и тот отвечает, сразу же приглашающе разжимая губы и впуская язык Джона в тёмную влажность его рта. Они целуются медленно и лениво, они пробуют друг друга снова и снова, потому что им это никогда не надоест, потому что каждый раз чувствуется иначе — и всё так же по-родному одновременно. Потому что они идеальны, они как два паззла, они не могут порознь, потому что тогда они не имеют смысла. Потому что они Джон и Шерлок, Шерлок и Джон, детектив и его блоггер, социопат и его лучший друг. Потому что они не могут иначе. Потому что они просто должны — обязаны быть вместе. Потому что каждый их оттенок, каждый тон и полутон сливается в единый спектр, совершенный, как ослепительный белый свет, потому что это как обратный эксперимент. Будто это не свет пропускается сквозь стеклянную призму, а его спектр, чтобы соединить, слить, спаять цвета воедино, создать нечто идеально благозвучное, без малейшей фальшивой ноты. Потому что это будто совершенная симфония Бетховена, опера Моцарта, сюита Баха. И вся вселенная не имеет смысла без них двоих.