Spectrum (Спектр)

В квартиру они врываются так, будто за ними кто-то гонится, будто их преследуют все те, кому насолил, так или иначе, Шерлок (а таких на самом деле немало). Они захлопывают дверь стремительно, так, что слышно, как жалобно звякнул дверной молоточек, проносятся мимо миссис Хадсон, которая стоит в коридоре, явно поджидая их двоих. Они не заинтересованы в том, чтобы терять время на всяческие пустяки, потому что вот-вот, впервые, так, как они мечтали, так, как хотели и хотят, они, господи-как-можно-в-это-поверить, поцелуются. Возможно, именно поэтому они, добравшись, наконец, до гостиной, замирают в предвкушении, глядя друг другу в глаза. Шерлок автоматически отмечает, что здесь, дома, глаза Джона правильного, родного оттенка, цвета пороховой сини, цвета войны и бездонного океана, цвета гигантской и страшной Марианской впадины. Этот цвет — последнее, что он видит, прежде чем Джон решительно преодолевает дистанцию и, обхватив двумя ладонями лицо Шерлока и чуть наклонив его вниз (господь всемогущий) прикасается осторожно своими тёплыми губами к губам Шерлока. И мир рушится. Небеса раскалываются надвое. Всё вокруг них крошится на части, как яичная скорлупа, смазывается, сливается в единый пёстрый фон. Привычная гостиная — полотно импрессиониста. Но это всё неважно, смысла не имеет, ведь единственное, что имеет значение, — это губы Джона на губах Шерлока, это нежное, неуверенное, но такое родное ощущение, от которого хочется плакать и смеяться, и это чувствуется так — навылет, сквозь грудь, сквозь рёбра и лопатки, продырявливая эластичную кожу и смывая всё в единый поток. А потом обрушиваются запахи и вкусы, и Шерлок понимает, что его желание быть с Джоном везде и повсюду, быть с ним так близко, так плотно, как только можно, быть с ним, на нём и в нём, и у него под кожей, имеет реальное обоснование, имеет все предпосылки для того, чтобы оказаться правдой, такой притягательной, такой выжданной реальностью. Джон имеет вкус кофе Лестрейда и их любимого Эрл Грэя одновременно, а ещё он пахнет бергамотом и тёплым, нагретым на солнце деревом (немного смолы, высушенных волокон и пыли). Джон такой идеальный, такой совершенный, такой… его? Да, он — его, а Шерлок — Джона, и это так просто, так элементарно, как знание и рациональность того, что в периодической системе восемнадцать групп и восемь периодов. Язык Джона проскальзывает внутрь Шерлокова рта сквозь губы и гладкую преграду зубов, и всё замирает. Весь мир останавливается, стрелки часов прекращают свой ход, не слышно ничего: ни шума ночного Лондона за окном — никогда не спящего, никогда не умолкающего Лондона, ни шагов миссис Хадсон внизу, ничего, кроме шумного дыхания Джона и такого же шумного дыхания Шерлока. Они больше не нежны, они отпустили тормоза, они летят с Эвереста в самый низ, они тонут в Тихом океане и погружаются в зыбучие пески Сахары. Они окружают друг друга, цепляются судорожно пальцами, яростно толкаются языками и аккуратно прикусывают губы. Вокруг них взрываются сверхновые, вокруг них всё засасывает в чёрные дыры, вокруг них искажается пространство-время, но они слишком заняты друг другом, чересчур увлечены, заворожены восхитительными движениями языков и трением кожи, чтобы заметить такой пустяк. Им мало. Джону мало Шерлока — такого поразительного, потрясающего Шерлока, который умудрился сузить весь кругозор, всю его вселенную до одного-единственного человека, который находится рядом с ним, который цепляется длинными пальцами за рубашку Джона, который вжимается в него бёдрами, вынуждая почувствовать, заставляя ощутить всю силу, всю безграничность его желания. Джон опускает руки на ягодицы Шерлока и слегка сжимает, притягивает к себе ещё ближе, давая понять, что желание взаимно, и Шерлок издаёт низкий, утробный стон, от которого Джон весь покрывается мурашками, от которого у него начинают дрожать пальцы, напоминая о давнишнем треморе. Но это не тремор вовсе, это чистое, настоящее и искреннее желание, и он больше не хочет его контролировать и останавливать. — Господи, пожалуйста, Джон, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, — просит Шерлок, и Джон не может вспомнить, когда этот упрямец просил о чём-либо в последний раз, когда он говорил «пожалуйста» и так умолял. И это не имеет чёртова смысла, когда всё, чего по-настоящему хочется, он может заполучить прямо сейчас. Поэтому Шерлок тащит Джона в сторону своей спальни, не прерывая поцелуев и в темноте пытаясь нащупать дверную ручку. Наконец ему это удаётся, и он спиной делает шаг в комнату, втягивая за собой Джона, тот пинает дверь, отчего та с грохотом закрывается, и они оказываются внутри, изолированные ото всего мира, стоя в оранжевом свете уличных фонарей, проникающем сквозь тонкие гардины. Шерлок пытается быстро расстегнуть рубашку Джона, но его пальцы непослушные и неловкие, он начинает злиться, и Ватсон чувствует это, он улыбается и мягко отстраняется, впрочем, это не ощущается так жутко и пугающе, как уже успел вообразить себе Шерлок, потому что Джон принимается выцеловывать длинную шею Холмса, помогая ему расстегнуть свою рубашку и, наконец, стянуть её с себя. Потом наступает черёд Шерлока, и Джон справляется просто замечательно, несмотря на подкашивающиеся ноги и горячее предвкушение. Шерлок будто плывёт по бурной горной реке, стремительной и прекрасной, преодолевает пороги и отталкивается от каменистого дна, хватая ртом жадно воздух, наполненный Джоном. Джон здесь. Джон рядом. Джон никогда больше не сможет уйти. Спотыкаясь и запинаясь, стаскивая с себя брюки и носки, они — наконец — оказываются на кровати: Шерлок падает первый, Джон — сверху на него. На них нет ничего, кроме боксеров, и это так злит, так мешает, так раздражает чувствительную плоть. Это лишнее, потому что им нужно больше. Больше кожи, больше восхитительного трения, больше крышесносящих прикосновений. Джон требовательно обхватывает напряжённый член Шерлока поверх тонкой ткани, и Шерлок стонет, изгибаясь дугой, он — словно совершенный фрактал,* идеально пропорциональный и правильный. — Джо-о-он... — тянет Шерлок и откидывается на подушки. Джон одобрительно урчит, а потом резко стягивает с Шерлока последнюю преграду и, спускаясь влажной цепочкой поцелуев всё ниже, достигает наконец эпицентра Шерлокова желания, целует нежно головку, проводит языком по всей длине ствола и мягко погружает в потрясающе тёплую влажность своего рта. Шерлок замирает и, кажется, прекращает дышать. Джон придерживает Шерлока за бёдра, аккуратно посасывает и периодически втягивает щёки. Шерлоку кажется, что всё вокруг погрузилось во тьму, весь мир, всё, что только в нём есть, кануло в Лету, взорвалось и исчезло, оставив только крошечный уголок, только его комнату на Бейкер-стрит. Но это всё ничего не значит. Значение имеют только лишь они с Джоном, только их сила притяжения, в сравнении с которой сила притяжения Земли и Луны — пустяк, ничего особенного. И все приливы и отливы только для них, только из-за них, лишь от них зависят. — ДжонДжонДжон, — стонет Шерлок, сжимая непослушными пальцами простыни, он не может и не хочет прекратить повторять это имя — имя человека, к которому свелось, сузилось его существование. Член Шерлока твердеет ещё больше, хотя ему кажется, что больше уже некуда, и Джон чувствует, как он напрягается, он пальцами ощущает, как поджимается его мошонка, и понимает, что Шерлок уже близко. Шерлок протестующе стонет, тянет Джона на себя, но тот не обращает на это никакого внимания. Джон с восхищением понимает, насколько Шерлок прекрасен в момент своего пика: раскрасневшийся, взлохмаченный, цепляющийся пальцами за простыни. Джон глотает всё до последней капли, смотря прямо на Шерлока, потом поднимается выше и, укладываясь рядом, целует его. Его любовник расслабленный и ленивый, он поразительно нежный и мягкий, он целует Джона в ответ и сонно моргает. — Господи, какой ты прекрасный, — шепчет Джон Шерлоку на ухо и мягко целует в губы — невинно почти, успокаивающе и ласково до дрожи в руках. Джон ложится на бок, так, чтобы смотреть Шерлоку в глаза, резко стягивает с себя боксеры и точными, быстрыми движениями начинает ласкать себя. Шерлок приподнимается на острых локтях, целует Джона крепко — так, будто сам находится на грани (хотя он и правда на грани — всего этого так много, и Джон рядом с ним, и он чувствует, как его запах пробирается сквозь поры к нему под кожу). Шерлок протягивает свою руку и обхватывает член Джона поверх его руки, и они движутся вместе — конечно же, вместе, они всегда вместе. Джон убирает свою руку, скользкую от пота и выступившего предъэякулянта, и отдаётся в полное распоряжение Шерлоку, толкается бёдрами и яростно рычит сквозь стиснутые зубы. Шерлок нежен. Он мягко движется вверх и вниз, большим пальцем проводя по блестящей головке, чуть сжимая член у основания. Джон откидывается назад и смотрит на Шерлока. Смотрит внимательно, пока тот методично доводит его до оргазма — и вот уже он изгибается дугой, выплёскиваясь на смятые простыни, потом он округляет плечи, и Шерлоку кажется, что Джон сейчас — идеальный образец золотого сечения,** потрясающе совершенный после своего пика. Шерлок смотрит на него из-под опущенных ресниц; в его взгляде чувствуется восхищение — он откровенно любуется Джоном. Потом он обхватывает Джона и прижимает к себе, Ватсон поворачивается к нему спиной и умиротворённо выдыхает. Они наконец-то счастливы. Они рядом и не нуждаются более ни в чём. Они вместе.