***
Сейчас наступила новая эра. Взрослые повторяют, как мантру детям, что Бога нет. Веры нет. Никаких высших сил нет. И вера, какой бы она ни была, — глупые выдумки сумасшедших профессоров, придумавших это только для того, чтобы хоть как-то доказать необъяснимые явления, происходящие в жизни людей. Это все поняли, когда один ученый, пожелавший остаться анонимом, высказал свои догадки. Догадки. И только. Но люди как с ума посходили и начали уничтожать все, что связано с верой, вдоволь наслушавшись бредни старого маразматика. Считая, что они освободились от строгого взгляда Бога, которого, как оказалось — не было. И с того момента над миром повисло много темных туч, из которых вечно льет мерзкий дождь, как из ведра. Люди думают, что это очередные выходки природы, но никто не догадывается, что это самая настоящая кровь Бога. Эти разрушения веры убивают его. На его теле много порезов, практически не осталось свободного места, потому что каждое «Бога нет» порождает боль и кровь и оставляет на нём все новые и новые шрамы, терзая и без того уставшее от горечи сердце.***
Бог сидит на куполе церкви, до которой пока не добрались ковши экскаваторов, свесив ноги, и шипит от боли, крепко стиснув зубы. Кажется, кто-то опять отказался от веры в него. Он думает, что скоро и до этого его дома доберутся и уничтожат. Бог не знает, где ему придется жить, ведь за церковными землями он — обычный человек. Если Бог уйдет за пределы церкви, считай, что он уйдет с трона навсегда. Он миллионы лет был на этом месте и помогал людям, нуждающимся в его помощи, и сейчас не готов покинуть их. Страшно. Страшно, что они отвергли и забыли. Страшно, что он продолжает помогать им, вкладывая всю свою неугасающую любовь к человечеству. Но другого выбора не остается. Либо умираешь от ударов, наносимых неверием, либо живешь как человек. Бог ведь не бессмертный, он тоже может умереть. Конечно, не от острых предметов или падения с высоты. Да, получит легкие ранения и всего то. Но у каждого свои пределы и уязвимые места. У Бога ахиллесова пята — это вера. Он согласится, что и раньше было так, что кто-то не верил в него, но это же всего какая-то тысяча людей. Это малая часть его шрамов, кровоточащих ран. А сейчас веру утратили все. Даже монахи, служители церквей, которые, казалось, веруют настолько твердо, что готовы расстаться с жизнью. И это действительно жестокий удар в спину. Но если Бог еще жив, значит что-то есть. И это по большей части у людей, что скоро покинут этот мир или же у тех, кто загнан в капкан жизненных неудач. Бог хочет помочь, но сил нет. А выйти и, показавшись всем, сказать: «Вот я, Бог ваш, и где же вера?» было бы до болезненных коликов от смеха комично. Его засмеют эти родные лица и только. Да и если он так сделает, даже если кто-то поверит, то он уже уйдет со своего места. Отречётся от своей власти.***
Покой и тишину в пустом классе разрывает звук плескающейся воды и скрип полов, прогибающихся под ногами парнишки. Он драит эти полы битый час, но краска не хочет оттираться полностью. Парень проклинает своего тупого одноклассника за эту выходку, потому что Пак Чимина, этого паренька, заставили в наказание отодрать всю краску с пола. А он просто глотал комками свое возмущение, но ничего не мог сделать. Чимин не виноват, что его одноклассник Ким Тэхён не переносит геев. «Педиками» называет. Ясно, что так оно и есть, но обидно и досадно вдвойне, еще потому что облили краской самого Пака, и теперь он даже не знает, как пойдет домой в таком ужасном виде. Волосы, склеенные из-за едкой зеленой краски, школьная форма, вся покрытая этой же краской, которая шьется на заказ и стоит бешеных денег… Чимин садится на корточки у этого пятнышка с краской и начинает колупать его ногтями, понимая, что иначе не отодрать. Кажется, получается, потому что парень радостно встает на ноги и потягивается, думая, что наконец-то домой. Сладко зевает, глядя в окно на угрюмые тучи, которые всего минуту назад были так похожи на него самого. Убрав ведро и швабру, он берет в руки свой телефон. Достав его из глубокого кармана брюк, смотрит на время. Полвосьмого. Ладно, не так уж и поздно. Можно жить. Чим идет по улице под дождем и, смотря на прохожих, не понимает, зачем им нужны зонты. Парню под дождем не холодно, а наоборот, ему это кажется чем-то теплым и согревающим. Чимину почему-то думается, что этот дождь какой-то необычный, странный. А намокнуть он не боится, потому что до подкошенных коленок ему нравится, когда одежда прилипает к телу. И, возможно, это дает ему забыть, что сейчас он с непонятно чем на голове, и то, что на него странно косятся люди, в постоянной спешке пролетающие мимо. А вообще Чимину хочется подойти к любому прохожему и сказать, что всё вокруг буквально достало его. И Ким Тэхён, и учителя, что сделать ничего не могут, и люди, которые смотрят с ужасом на него сейчас, толком не зная ничего, взглядами осуждая того, кого видят в первый раз в жизни. За что все это? И его до коликов в желудке бесит то, как люди меняют своё мнение в считанные секунды. Вчера поклонялись Богу, сегодня нет. Вчера без церкви не обойтись было, а сегодня она им не нужна вовсе. Вчера им было жарко, а сегодня холодно. Ему так и хочется взять рупор и крикнуть что есть мочи: «Люди, определитесь уже!». Чимин продолжает идти, и на глаза ему попадается церковь, небольшая и совсем не тронутая руками человека, как все остальные. «Не добрались еще», — думает парень. Он хочет войти туда, потому что за всю свою жизнь в церкви появлялся только тогда, когда был маленьким, при крещении, а потом-то у него времени не было толком. И не то, чтобы стыдно стало, просто это ощущается неправильным. И, наверное, сейчас он последний раз видит это здание. Потом церкви не станет. На земле их вообще, кажется, не осталось. Все беспощадно уничтожили. Бога нет. Веры нет. Церковь не нужна.***
Внутри густая темень и чихать хочется, потому что пыли здесь предостаточно. Старое место, покрытое толстыми слоями пыли несомненно пугало, но любопытство берет верх. Парень проходит глубже и резко подскакивает от ужасного скрипа двери, находящейся позади него. Никого нет. Спокойно выдыхает и снова, не замечая, задерживает дыхание в каком-то предвкушении. Что-то внутри приятно теплеет и разливается жаром по сердцу. Чимин достает телефон и включает фонарик. Освещая, он осматривает церковь, подходя к разным иконам и смотря на них подолгу, потому что в новинку все это. Парень никогда столько икон в жизни не видел, да и свечей, что уже давно потухли, тоже. Ему кажется, что тут красиво. Нереально просто. И успокаивающе. Он думает, что на священника бы точно пошел учиться, если бы не все это… Кажется, замечтался совсем, да и время уже девять вечера. Чимин поворачивается назад и врезается в кого-то. Не успев сделать и шагу, он отпрыгивает как ошпаренный куда-то в сторону и хочет посветить, но телефон, как на зло, пиликает, оповещая, что зарядка села, и выключается. В помещении в миг становится темно, и не видно ничего, хоть глаз выколи. Пак от страха руками себя обхватывает, обнимает и глаза зажмуривает, боится до жути. Сердце в пятки уходит. Спустя мгновения, пропитанные увесистым страхом, парень чувствует теплое прикосновение к своему плечу, мурашками покрываясь. — Ты что тут забыл? — хриплым и невероятно тихим голосом спрашивает нечто. А голос даже приятным на удивление оказывается. Низкий такой, хрипловатый баритон, который в краску вгоняет. Если бы не на миг остановленное сердце Чимина не ушло в пятки, то вряд ли он услышал бы что-то. — Посмотреть, — Пак сглатывает ком страха, — пришел. Где-то рядом слышится хмыканье незнакомца и тихое: «Испугал». У Чимина руки затекли, и он их на свой страх и риск опускает, приоткрывая один зажмуренный глаз, пытаясь что-то разглядеть. Перед ним вся та же темень. Неожиданно за спиной загорается какой-то огонек. Чимин на стене перед собой видит свою тень и всё. Негодование. Он поворачивается на свет, видит высокого парня с серым цветом волос. Одежда на нем непонятная. А когда Чимин смотрит на его руки, то рот сам приоткрывается от удивления, потому что видит как незнакомец держит фонарь, видит сквозь его руку и шумно сглатывает накопившуюся слюну. Через секунду нечто как-то лицо скрючил и зашипел, свободной рукой волосы свои взъерошив. Он перевел свой взгляд на Чимина и тоскливо вздохнул. А потом слышится урчание у кого-то в животе, уж точно не у Пака, а вот нечто себе под нос буркает изумленное «Опять?». Чимину это показалось чем-то милым, забавным. Он невольно улыбнулся, хотя вышло криповато. Он и сам не мог подумать, что будет размышлять о голосе этого странного незнакомца, стоя ночью посреди заброшенной церкви, прямо перед ним самим. Глупо как-то. Тишина длится минут десять. За всё это время Пак устал стоять на месте, слушая хрипы и кашель незнакомца. Он на месте с ноги на ногу перемещается несколько раз, набирается смелости. — Ну… Я пойду, — немного сипло прошептал Чимин, мгновенно разворачиваясь. Дверь опять скрипит противно, когда Пак выходит наружу, как можно быстрее закрывая её. На улице довольно прохладно и хорошо. Парень позволяет успокоить разбившиеся в дребезг понятия приличия и нервы. Прижимается к двери спиной. Бог стоит на месте и, держа свечу, со странной улыбкой смотрит на спину незнакомца и стремительно закрывающуюся дверь. Подходит к ней, кладя ладонь на дубовую поверхность, чувствуя с другой стороны жар молодого, решительного, верующего тела. Он думает, что наконец воздух в церкви не такой спертый, и дышать вроде стало легче, но кашль прекращаться совсем не хочет (у болезней всегда свои планы). И кажется, на теле появились еще несколько постыдных кровоточащих ран, которые уже не причиняют столь сильную боль.