Золотой санайг

— А где мама? Анэ, где мама? — спрашивал у Най-Ха его маленький сын, дергая застывшего в своем горе орка за рукав. — Мама?.. — переспрашивал тот и снова замирал. — Твою маму увез в Лазурные Степи золотой санайг, малыш, — шаман племени подхватил Иш-Ти на руки, унося из шатра. Вождю нужно было побыть одному, смириться с потерей. — А они разве бывают золотые? — Иш-Ти нахмурился. — Я никогда не видел такого. А когда он вернет мне маму? — Никогда, малыш. Что забрал золотой санайг, то ушло навсегда, так говорят. Обычных санайгов много, а золотой один. Его мало кто видел, вернее, те, кто его видел, не смогут рассказать, каков он — всех он увозит в Лазурные Степи. Оттуда не возвращаются. — Но зачем он забрал маму? — мальчик расплакался. — Ты ведь шаман, сделай так, чтобы она вернулась из Лазурных Степей. — Не могу, Иш-Ти. Я, конечно, шаман, но не всесилен. Ну-ка, вытри слезы, сын Най-Ха, и посмотри вверх. Видишь радугу? Каждый раз, когда ты ее увидишь, знай, что это твоя мама шлет тебе привет, это ее вышитый пояс блестит там, среди лазурного ковыля.       Мальчик послушно уставился на радугу, вытерев слезы. — И она меня видит? — И она тебя видит, конечно, как же иначе?       Иш-Ти закивал, помахал рукой радуге, успокоившись.       Если бы еще так же легко можно было утешить Най-Ха, как его маленького сына, шаман был бы счастлив. Но Тай-Ша не знал, как утешить боль друга, как унять его горе. Най-Ха любил жену, любил так, что ради выкупа за нее поймал и приручил десяток санайгов — эльфы называли этих злобных тварей пегасами. Вождь даже слушать ничего не хотел, желая лишь остаться наедине со своим горем. Тай-Ша не оставалось ничего иного, кроме как оставить его в покое. Горе что вешняя вода, затопит, заледенит — и схлынет. Нужно только подождать.       Его расчет оправдался — через две весны вождь уже не так грустил, засматривался на празднествах на гибких красавиц и красавцев. Еще и Тай-Ша подначивал, подкалывал, почему шаман — взрослый орк в самом расцвете сил — себе ни жену, ни подругу, ни друга сердечного не завел?       Шаман отмахивался: — У меня и так дел хватает, есть, чем день занимать, да и ночью я лучше посплю. А ты решил все племя перебрать в постели? — Может и решил. Только что-то никого по сердцу не нашел, никому душа моя не улыбается, — вздыхал Най-Ха. — Зато ты сам много кому улыбаешься, — негодовал шаман. — Ты же сам говорил, что не стоит мне совой в шатре сидеть, — пожимал плечами вождь. — Теперь чем я тебе не угодил? — Иш-Ти бегает ко мне, требует, чтобы я у духов спрашивал, кто тебе подходит из тех, кому ты улыбаешься на праздниках.       Най-Ха только рассмеялся: пять весен сыну, пусть его побалуется, в чем печаль-то? Рукой на негодование шамана махнул и отправился с охотниками в степь, за бурыми степными лисами и серебристыми козами. — Шаман, — мальчик сразу же прибежал к Тай-Ша, — анэ выбрал себе кого-нибудь? У меня будет новая мама? Я не хочу. — А что же ты хочешь, Иш-Ти? Вождю негоже одному оставаться. Должна у него жена быть, тебе братьев-сестер родила бы новая маана. — Я не хочу братьев и сестер, шаман. Я хочу, чтобы анэ не грустил.       Снова пришлось Тай-Ша руками разводить: не знал он, кто его другу и вождю по душе. В постель-то многие с радостью шли, да никто не задерживался. — А когда вернется анэ, он привезет мне шкуры лис? — Коль будет на то удача и благословение богов. А чтобы было, мы с тобой сейчас к алтарю пойдем и попросим.       Иш-Ти ухватил его за руку и поскакал рядом, как козленок. Тай-Ша не одергивал — степные боги не требуют строгого ритуала, только искренности. Говорят, к тем, кто искренне просит о чем-то, приходит Белая Гяйна, а кого она в лицо лизнет, будет счастлив всю жизнь и он, и дети его, и внуки. А о чем может попросить ребенок в таком возрасте? Шкуры попушистей и рога козы покрасивей в подарок, собственного щенка гяйны.       Племя Най-Ха и без того не бедствовало, так что Тай-Ша больше благодарил, чем просил, жег ароматные травы, собранные своими руками, бросал на уголья высушенное и скатанное в шарики единорожье и кобылье молоко, смешанное со сладкой пыльцой цветущего жемчужного рыльца. Мальчик тоже старательно сжег немного сушеных цветов, о чем-то попросил. — Вот и молодец. Теперь мне помоги травы перетереть. Осень скоро, от земли холодом потянет, слабые орки и старики кашлять начнут, дети носами зашмыгают, тут-то летние травки и понадобятся.       С травами Иш-Ти возиться очень любил, перебирал их, раскладывал. Шаман нарадоваться на него не мог. Конечно, сын вождя шаманом вряд ли станет, но уже то, что сам в травах разобраться сумеет, о болезнях орков и скота знать будет, хорошо. Не всегда шаман всюду поспеть может, всем помочь. — А почему у тебя нет своей гяйны, шаман? — Да вот, когда была возможность щенка взять, нам с моим другом, твоим отцом, один и тот же приглянулся. Встали мы рядом, каждый позвал. Выбрала Орша твоего отца, а мне никто больше не нужен был. Так и вышло. — А у меня когда-нибудь будет своя гяйна, пушистая и большая. — Будет, малыш, обязательно. Может, Орша тебе щенка подарит, или другая какая гяйна выберет.       Оршу ребенок любил, катался на ней по степи, гордый и счастливый. Гяйна обычно привозила его к отцу и передавала прямо в руки. Най-Ха собирался в этом году поймать и объездить для него степного единорога, пора было садить мальчишку в седло и вручать первый его лук. А пока что тот возился с травами и делился своими маленькими секретами с Тай-Ша. — Еще я нашел очень красивый камешек. Он светится. — Светится? — шаман озадаченно приподнял брови. Он не слышал, чтобы обычные, даже драгоценные камни светились. — Ага, светится ночью, если его под луну положить. — Покажешь?       Ребенок шаману доверял, поэтому принес красивый серебристый камень, гладко отполированный. — А ночью в нем танцуют искры.       Тай-Ша только удивленно рассматривал камень. Он, конечно, был еще молод и многого не знал, но такой камень видел в первый раз в жизни. Он не походил ни на что ранее виденное. Был бы он оранжевым или золотистым, шаман принял бы его за янтарь, солнечный камень, приносящий счастье. Янтарь часто находили в излучинах степных рек. Этот камешек был таким же легким, казался застывшей слезой. — Лунный янтарь? — сам себя спросил Тай-Ша. — Наверное. Правда, он очень красивый? — Правда. И необычный такой. Никогда раньше не видел похожего. Можно сплести из жилок чермень-травы для него колыбель и повесить тебе на шею. — А ты сплетешь? Я не умею. — Я тебя научу.       Чермень-трава была первым материалом, который орки научились обрабатывать. И универсальным: из нее женщины делали пряжу и ткали ткани, плели крепкие веревки, ею шили шатры, из нее делали основу для знаменитых орочьих ковров из единорожьей, конской и козьей шерсти, плели сандалии, которые продавались на базарах эльфийских и людских городов влет, потому как излечивали потницу и боли в ногах.       Иш-Ти плел, высунув кончик языка, гордый тем, что у него что-то начинает получаться. Его имя значило «Голос травы», и шаман думал, что имя влияет на характер и судьбу орка, словно боги проводят указующую линию, по которой пробежит ручей жизни. Чермень-трава в его руках словно сама сплеталась, повинуясь приказу.       Имя же его отца значило «Лунный свет», и необычные для орка серые глаза иногда казались шаману напоенными светом луны. — Смотри, что у меня получилось, — похвастался Иш-Ти.       Тай-Ша вынырнул из своих мыслей, словно из разлива реки, взглянул на плотно оплетающие серебристый камень волокна чермень-травы, прихотливо увязанные в сеточку. — Молодец. А вот и шнурок для тебя.       Руки, пока он думал, сами собой вязали узелки и плели косички из волокон, шнурок получился с обережными знаками. Правда, такие знаки обычно выплетали своим детям орчанки… Тай-Ша мысленно пожал плечами и повязал украшение на шею мальчику. — Я покажу, когда он засветится, — пообещал Иш-Ти. — Будет красиво. А когда анэ вернется? — Может, к ночи вернется. А если нет, приходи ко мне в шатер, накормлю и спать уложу. — Я сам могу лечь спать, — засмеялся мальчик. — Я уже взрослый. — Взрослый-то взрослый, но если вдруг станет грустно — приходи.       Вечером Иш-Ти прибежал. Ему хотелось похвастаться своим камнем. А еще шаман обещал накормить. Первым делом Тай-Ша именно этим и занялся: насыпал ему в миску похлебки, сунул в одну руку еще теплую лепешку, во вторую — костяную ложку. — Ты вкусно готовишь, — похвалил Иш-Ти. — Как анэ, только лучше. — Если б я плохо готовил, ходил бы голодным, — рассмеялся шаман. — Ешь, малыш, набирайся сил.       Камень на шее ребенка слегка мерцал, приглушенно и мягко. Иш-Ти доел и спросил:  — А луна скоро? — Пойдем, посмотрим, как Лунная богиня выезжает в Лазурную степь на своем черном единороге.       Иш-Ти побежал из шатра в ночь. — Смотри, шаман!       Камень брызнул искрами, начавшими веселый танец. Тай-Ша кивнул, почти завороженно глядя на это кружение крохотных светлячков в капле прозрачной росы. Потом встряхнулся: как бы узнать, к добру ли Иш-Ти нашел дар степных богов? — Они каждую ночь танцуют для меня. Лунные искры. Тебе нравится? — Нравится. Очень красиво, как светлячки в лунном луче, — согласился Тай-Ша. — А анэ я так показать и не успел, но как только он вернется, сразу похвастаюсь. И шнурком, который ты сплел, тоже. — Похвастаешься, Иш-Ти, обязательно. А теперь, идем-ка, я тебе мягкие шкуры постелю и подушку вышитую дам. На ней спится, знаешь, как хорошо? — Я не хочу спать, — зевнул мальчик. — Я хочу дождаться анэ. Он скоро приедет, привезет мне подарок. — Вот как только приедет, я сразу тебя разбужу, колосок. Идем, спать детям, даже таким взрослым, как ты, надо непременно хорошо.       Иш-Ти больше не стал протестовать, пошел в шатер, свернулся там на шкурах как довольный щенок гяйны, который набегался, наелся и теперь отдыхает. Тай-Ша укрыл его самым мягким одеялом из шерсти серебристой козы, что было в его шатре, вышел к костру, разведенному перед ним. Вскоре к нему прошаркала старая Каяль, трижды прабабка Иш-Ти по отцу. — Угомонился мальчонка? — Угомонился, дремлет как гяйненок, — улыбнулся шаман. — Вот и хорошо, вот и славно. Ты, шаман, над ним сам, словно гяйна, вьешься, жениться когда надумаешь? — Да пока не надумалось, тэнэ Каяль. Что-то все не до женитьбы.       Старуха погрозила ему суковатой клюкой: — Знаю я, что тебе Темриль по сердцу была, жена вождя.       Тай-Ша чуть не расхохотался. — Что говоришь-то, тэнэ Каяль! Неправда это. — А коль неправда, что глаз с шатра не сводил? — Сводил я там или нет — неважно все. Даже если б Темриль мне и по сердцу была, меж нею и другом не встал бы я никогда. — Так все-таки по сердцу…       Тай-Ша только усмехнулся, не переубеждая ее. Что толку-то? Старики себе в голову как вобьют что-то, так хоть кол на голове теши, не вытешешь. — Жениться тебе надо, — ворчала меж тем Каяль. — А то с чужими детьми все возишься, пора б и своим обзавестись. Кого в ученики возьмешь? — Когда у Теннари сын подрастет — его и возьму. Хороший шаман будет, боги благословили, — безмятежно ответствовал Тай-Ша.       Каяль и еще сказала бы что-нибудь, но тут на фоне звездного неба с негромким перестуком проплыли темные силуэты — возвращался вождь. — Идите спать, тэнэ. А я пойду с вождем побеседую да скажу, что сын его у меня спит.       Най-Ха был доволен, удалось взять богатую добычу, степь расщедрилась дарами. — Все не спится, говорящий с духами? — поприветствовал он друга. — Где уж мне спать, пока тебя духи по степи носят, вождь. Сын твой в моем шатре уснул, не тревожься, Най-Ха.       Вождь похлопал его по плечу: — Благодарю, друг мой, что приглядываешь за Иш-Ти. Обещаю, что буду уделять ему больше времени, чтобы он тебя не тревожил. — Не зли меня, Най-Ха, — сердито выговорил ему Тай-Ша. — Когда это твой сын был мне в тягость?! Да он мне помощник получше прочих!       Мальчик, видимо, сердцем почуяв, что отец вернулся, выбрался из шатра, сонный, часто моргающий. — Анэ! Смотри, что мне шаман сплел.       Най-Ха подхватил его на руки, понес в свой шатер, по пути рассматривая плетеную обережную ленточку. У входа помедлил, глядя на замершего у костра шамана. — А еще я нашел в степи камень, смотри, как он светится, — Иш-Ти радовался всему вокруг: возвращению отца, красивому камешку, новой ленте. — А шаману показывал? Хотя, что это я, конечно, показывал…       Судя по тому, что камешек увивала плетенка из чермень-травы, Тай-Ша не смог определить однозначно, к худу или к добру находка, но решил поостеречься. Недаром же и ленточку сыну сплел такую, и камень в вымоченные в единорожьем молоке волокна заключил. Хотя… не шамана рука колыбель плела. — Он сплел ленту, а я все остальное. А ты привез мне поиграть шкуру? А где Орша, пусть она со мной поспит. — Будет тебе и шкура лисья, только выделаю и камешки агатовые вместо глаз вставлю.       Орша уже вошла в шатер, заняла чуть ли не весь его, улегшись у края низкого широкого ложа, где теперь спали вождь и его сын, а не супруги. Вождь уложил сына, Иш-Ти сразу же перебрался к Орше, которая лизнула его в лоб. — Нэна Орша, — сонно пробормотал мальчик. — Я хочу, чтобы моя новая мама была похожа на Оршу, анэ.       Най-Ха только вздохнул: иногда сын ставил его своими высказываниями в тупик. Вот как понимать: «хочу, чтоб мама была похожа на Оршу»? — И чтобы она еще была как шаман, — «добил» его сын.       Орк сел на край постели, озадаченно хмыкая: совсем непонятно, какую такую маму ему искать, какой она быть должна? Иш-Ти расспросить не удалось, он уже заснул, обнимая гяйну. А назавтра Най-Ха и думать об этом забыл, дел у вождя много, не до детских загадок ему. Нужно разобраться со шкурами, нужно вручить сыну его первое оружие, да и начать его обучение верховой езде тоже пора. И еда сама себя не заготовит, это тоже забота вождя: организовать добытчиков, распределить отряды. Какая тут женитьба?       Да и не женятся орки летом, некогда. Свадьбы орочьи играются поздней осенью или весной, после того как племя откочует на летние или зимние угодья, обустроится там, раскинет шатры. Вот тогда и приходит пора свадеб. А летом и зимой слишком много работы. Женщины собирают чермень и другие травы, кто и огороды вскапывает, шерсть зимнюю состригают, чешут да прядут. Зимой из вычесанной и приготовленной шерсти ковры да ткани будут ткать, вышивать и шить, плести да вязать.       Иш-Ти больше отцу ничего про другую маму не говорил, словно забыв свои собственные слова. Его степной единорог, смирный и немолодой, оттого и покорный, требовал ухода, еды, ласковых слов, которые он внимательно слушал и вздыхал, будто понимая. А кроме единорога был еще и лук, и сколько раз Иш-Ти себе этим летом пальцы тетивой резал — не счесть, а сколько раз к шаману за травяной мазью бегал? Да ровно столько же. В конце концов, Тай-Ша подарил ему плетеную из тонких ремешков наручь, ладно севшую по детской кисти, чтоб защищать ее от ударов тетивы, да перчатку, чтоб пальцы не резать. Иш-Ти повис у него на шее, благодаря.       Тай-Ша только усмехался и рассказывал, как понаблюдать за единорогом, чтоб угадать погоду на три дня вперед, как рог ему подпиливать и смазывать, чтоб выправить искривленный, как копыта подрезать и пясти перевязывать, чтоб не растянул сухожилия. Иш-Ти все больше времени проводил с ним, слушая его рассказы, часто засыпал в шатре у шамана. Най-Ха в конце концов с кривой усмешкой сказал тому, что скоро приревнует сына. На что едва не схлопотал колотушкой от шаманского бубна в лоб. — Сам сыном не занимаешься, ничему не учишь, только и дел, что за плясками у костра глядеть. Еще и радуешься, что шатер пустует, сын не видит, кого ты на ложе готов волочь. — Я взрослый мужчина, — огрызнулся вождь, — мне без ласки обходиться, что ли? Мозоли на руках не сведу потом. — А сыну что скажешь, если спросит?       Най-Ха только отвернулся, хмурясь. Что говорить-то? Любиться хотелось, да вот только после тоска еще сильнее когтями в сердце впивалась. — Может, тебе кой-каких трав попить, вождь? — сочувственно спросил Тай-Ша. — Чем мне твои травы помогут, шаман? Сны навеют, как с женой обнимался?       Тай-Ша только зубами скрипнул и прочь пошел, чтоб не наговорить лишнего. Около шатра налетел Иш-Ти, зачастил вопросами про то, какая погода будет, если единорог трижды чихнул на восток, потом заявил, что хочет покататься ночью на ползучем камне. Шаман только руками всплеснул: — Ты и камень, небось, отыскал уже?! — Конечно, огромный и теплый. — Хорошо, ночью сходим к нему. А единорогу своему шептун-травы нарви, что это его, старичка, чихать потянуло? Как бы не простудился. — А можно я у тебя сегодня ночевать буду, шаман? — А где ж еще, раз ночью по степи на живом камне кататься собрался, — усмехнулся Тай-Ша. — Отец опять от общего костра кого-нибудь приведет. А они все мне не нравятся. Ты можешь как-нибудь отвадить их от моего отца? — Он взрослый орк, Иш-Ти. Думаешь, отчего наши мужчины редко когда остаются вдовцами, коль случается беда? Да и бобылями после совершеннолетия недолго ходят? Не может орк без телесной ласки, огонь внутри жечь будет, требовать. Вот и ищет твой отец себе того, кто либо камнем для него очажным станет, либо водой ласковой, как матушка твоя была, либо воздухом свежим. — Я не хочу другую маму, шаман, мне никто в племени не нравится. Они совсем не похожи на нее. — Потому что в нашем племени детей Благой Реки, кроме нее, и не было. Все сплошь огонь да ветер. — Сделай что-нибудь, чтобы у меня не было второй мамы, — требовал Иш-Ти. — Тяжелые задачи ты подкидываешь, малыш. Подумаю, что мне по силам сделать. — А сегодня пойдем кататься на ползучем камне. Они ведь добрые? — Не добрые и не злые, просто камни, выросшие там, где из-под земли пробивается тонкий ручеек магии земли. Ожили и ползают, место свое ищут, где удобно будет, где не потревожат. — А ты когда-нибудь видел Белую Гяйну? — Иш-Ти забрался под бок к шаману. — Видел, когда совсем мальчишкой был, чуть постарше тебя. Только тогда она еще Белой не звалась, только призрачной. Прошлым летом ее эльфийский Целитель из мира духов в тварный мир провел. — А она, правда, светится? — любопытство мальчишки было неистребимо. — А ты уснешь, если я расскажу? — усмехнулся Тай-Ша. — Нет, тогда ты меня не разбудишь, я не покатаюсь на камне, а он уползет за ночь. — Разбужу, когда Небесная Гяйна дотянется носом до зенита.       Иш-Ти кивнул, сполз пониже, улегшись головой на колени шаману. Тот распустил его волосы, принялся поглаживать за ушами и по темени, негромко рассказывая о том, как Лир-Ша Раннин привел в степи эльфа с чужой душой, который одним прикосновением мог исцелить самую страшную хворь. И о том, как тот проложил Душе Степи тонкую тропинку из мира духов в мир живых, чтобы она могла обрести счастье. И о том, как Белая Гяйна обзавелась двумя щенками, а у ее сына весной в белом мехе заискрились камни-северины, символ обещания.       Иш-Ти немного позевал, потом уснул. Шаман ощутил, как воздух вокруг начинает странно сгущаться, погружая его в оцепенение. Но враждебности не ощущалось, просто вкатился в шатер толстолапый белый щенок, подбежал к Иш-Ти и принялся внимательно его обнюхивать, повизгивая и бешено размахивая хвостом. Белыми во всей Великой степи были только три гяйны — сама Душа Степи и ее дети. У этого щенка на богатой шкуре не светились чудесные камни-северины, значит, это была дочь Белой. Но… она и Иш-Ти? Как это понимать? Иш-Ти во сне медленно поднял руку, погладил щенка по макушке. Белая подпрыгнула, заурчала. — Вуф, — строго сказали за пологом.       Псёнка выпрямилась, посерьезнела и вышла из шатра, чуть ли не на прямых ногах. Оцепенение сразу же спало, время потекло, как и раньше. А в волосах у Иш-Ти там, куда ткнулась мордой дочь Белой Гяйны, пролегла снежная полоса, словно заморозком прибило. Тай-Ша выскочил из шатра, но вокруг никого уже не было, и ни следа, кроме этой отметины, не осталось. Он до полуночи искусал себе все пальцы, гадая, что же делать, потом все ж решился, кинул на волосы Иш-Ти морок, скрывая метку. Белая Гяйна не зла и не добра, а что может означать эта отметина, одной лишь ей и ведомо, но вряд ли она расскажет шаману.       В полночь, как он и обещал Иш-Ти, разбудил мальчика, напоил отваром трав и накормил холодным мясом и лепешкой. — Ну, что, идем? Показывай свой камень, малыш. — А мне приснилось, что ко мне пришла какая-то девочка с белыми волосами. Она сказала, что когда я вырасту, она родит мне трех сыновей, — поведал Иш-Ти и засмеялся. — Но я никогда не вырасту, мне кажется. — Отчего же? Вырастешь. Еще одиннадцать весен, и будешь искать по всей Степи свою невесту с белыми волосами. — И где я такую найду? — задумался Иш-Ти, но быстро остыл и побежал показывать выбранный камень, огромный, с плоской верхушкой, словно созданный для того, чтобы на нем катались любопытные орчата.       Тай-Ша погладил камень, прося его не гневаться на мальчика и покатать. Показалось даже, что тот фыркнул, как разбуженный еж, но согласился. Ползал камень медленно, это было забавно, лежать на нем и смотреть на небо. Вроде ничего и не происходит, а потом моргаешь и внезапно понимаешь, что звезды поменяли расположение.       Когда нос Небесной Гяйны склонился к Следу Санайга, шаман тихонько поднял задремавшего на теплом камне орчонка, поблагодарил тот и потихоньку пошел назад в стойбище.       Навстречу вышел вождь, нахмурился. — Где вы были? — Катались на живом камне, вождь, — усмехнулся Тай-Ша. — С чего вдруг ты обеспокоился? — Это же мой сын. Я должен знать, что он в порядке. И спит ночью, а не бегает по степям. — Как видишь, спит. Что же ты сам не спишь? Или не греет Ван-Тай под боком? Или уже не Ван-Тай, а Ра-Аш?       Вождь нахмурился еще сильнее. — Я сплю один, Тай-Ша.       Шаман только глазами сверкнул, обошел его и отправился в свой шатер. Обещал же Иш-Ти, что тот ночевать у него будет.       Утром Иш-Ти проснулся и побежал завтракать в свой шатер. Отцу почему-то не нравилось, что сын больше времени проводит с шаманом, но в чем причина, тот не понимал. Он поначалу сердито выговорил сыну за то, что тот без спросу в степь ходил, и это Иш-Ти расстроило: он же не один ходил! — Со мной ведь был шаман. — Ты должен был спросить у меня! — Почему? Шаман ведь разрешил. — Ах, шаман? Может, он тебе и отцом станет? — совсем потерял берега Най-Ха. — А пускай и станет! — выкрикнул Иш-Ти. — Он совсем как мама, он добрый и обо мне заботится! — А я, значит, не забочусь? — Перестаньте! — рявкнул незаметно для спорящих (стар да млад, вот у кого-то ума не хватает!) возникший в шатре шаман. — Что за крик, что случилось? — Ничего, — хмуро пробурчал Иш-Ти, решив, что сыну вождя недостойно жаловаться на отца. — Я пойду к своему единорогу. — Най-Ха? Ты-то взрослый, можешь объяснить, что с тобой происходит? Вот, держи-ка, пей и рассказывай, — Тай-Ша протянул ему пиалу с травяным отваром. — Просто щенок подрастает и показывает зубы, — вождь взял пиалу. — Да ты себя в его возрасте вспомни, — легко рассмеялся шаман. — Таким же был, всем приключениям заводила. Меня иное тревожит. Сын твой ни с кем из детей племени дружбы не сложил пока, сторонится, все или у меня пропадает, или с единорогом своим, или вовсе один. — Он с тобой подружился. А на других детей и не смотрит.       Иш-Ти, пока взрослые разговаривали, оседлал единорога и помчался в степь, сам не зная, куда. Еще и половина дня не миновала, заблудиться нельзя, вся степь как один ковер. Хоть и надеялся он, что шаман отцу разум вернет, поговорит, но обида гнала его вперед, дальше, пока стойбище племени не скрылось за окоемом. Надо было вернуться, но единорог так уверенно рысил вперед, словно знал, что там дальше. Иш-Ти решил, что к вечеру вернуться всегда успеет. Он привстал на стременах, потом и вовсе высвободил ноги в мягких сапожках из ременных петель и вскочил на седло, приложив руку ко лбу. Огляделся, но ни стойбища, ни чего-то иного, особенного не приметил. А единорог, словно не заметив акробатики своего маленького всадника, трусил и трусил вперед. — Стой, Айши, мы заблудились. Надо возвращаться.       Единорог только укоризненно всхрапнул, мол, для того ли я столько бил свои старые копыта, чтобы вернуться ни с чем? И перешел с неспешной трусцы на рысь, не слушая поводьев маленького орчонка. — Да куда же ты, Айши? Стой…       Но не тут-то было. Единорог припустил еще скорее, хотя ему, старику, было уже весьма нелегко бежать. Единороги не живут дольше полусотни лет, а он был бел уже не от того, что родился таким, а от седины. Иш-Ти решил довериться своему единорогу, наверняка тот знает, куда бежит. Может быть, удастся узнать еще одну тайну степи. Еще через какое-то время, когда старый рогач уже начал задыхаться, роняя с трензелей клочья пены, но упрямо не останавливался, словно из-под сизо-голубого ковыля вынырнул трехгранный каменный осколок от секиры Бога Грозы — так называли этот останец орки. На день пути окрест не было ни одного камня такого насыщенно-алого цвета, кажущегося облитым стеклом или водой. В час весенних гроз молнии лупили в него, словно он их притягивал. — Зачем ты привез меня сюда, Айши? — Иш-Ти опасливо поглядывал на камень.       Единорог остановился, тяжело поводя боками, понурил голову. Иш-Ти спохватился, что его надо бы выводить, чтоб остыл, а потом напоить. Говорили, что у подножия Секиры есть родник, но вода там невкусная. Да и ладно, главное, что вода. Айши покорно пошел за ним, все еще тяжело дыша. Иш-Ти только радовался тому, что у него такой послушный первый единорог. Хотя зачем он привез Иш-Ти сюда, все еще было непонятно.       Родник оказался именно там, где и говорили старшие орки. И когда Айши успокоился и перестал хрипеть, Иш-Ти напоил его и обтер пучками травы, потом напился и сам, чувствуя, что сглупил невероятно, уезжая из дому без ничего. Хотя… верный лук с собой? Значит, можно попробовать добыть суслика или степного зайца. А кремень и огниво и шаман, и отец учили всегда носить в поясном кармашке, они и сейчас там. Без еды не останется. — Так зачем ты привез меня сюда? Тут какое-то памятное для тебя место?       Единорог только посмотрел на него добрыми карими глазами, с какой-то хитринкой в них. Конечно, ничего не сказал — единороги не умеют говорить. Пришлось Иш-Ти отправиться на охоту, добывать себе обед. И он оказался удачлив — подстрелил степную куропатку и мелкого суслика. А когда нашел и наломал достаточно сухих кустов каменника, чтоб зажарить хотя бы что-то одно, ободрал шкурку с суслика и нанизал его на палочку, к его костерку вышла огромная белая гяйна.       Иш-Ти сразу подскочил и поклонился Душе Степей, оробев и не зная, что сказать. Судорожно пытался припомнить, что говорил шаман, потом, сообразив, схватил перепелку и протянул псице: — Прими мой дар, Душа Степи, не оставь милостью своей мой род.       Гяйна аккуратно взяла подношение с его ладошки, не задев страшенными клыками, и сжевала. Только косточки хрустнули. Потом фыркнула, наклонив голову: маленький орчонок доставал ей едва до груди, выдохнула ему в лицо, тронула кончиком языка лоб, разом снимая морок шамана с белой прядки. Иш-Ти завороженно смотрел на огромную собаку, потом набрался смелости и погладил ее по боку. Под его ладошкой белоснежная шерсть перетекла в яркую шерстяную ткань нарядного орочьего убора. — Рассказывай, малыш, что случилось, что погнало тебя в такую даль? — Анэ был недоволен тем, что я ночую у шамана. Но шаман добрый, кормит меня, рассказывает интересные вещи, показывает звезды и учит всему. — А, Кость Степи. Знаю его, хороший шаман. Молод еще, не слишком силен, но это поправимо. Что ж твоего анэ злит? — Я не знаю. Когда умерла мама, анэ стал всем постоянно недоволен.       Орчанка фыркнула: — Конечно, недоволен. Если огонь будет сырые дрова жрать, тоже искрами исплюется. Очаг ему нужен, чтоб ровно гореть. Смотри, малыш, видишь скалу? Это кость земли. Небесный огонь без вреда для себя принимает, лишь сильнее становится. Огонь же в ней успокаивается. Понял ли? Ну, не беда, сейчас не понял, подрастешь — поймешь. — А где взять очаг для анэ? Мне никто не нравится в племени, не хочу вторую маму.       Она только потрепала его по волосам и растаяла. Иш-Ти принялся дожаривать себе еду, решив, что надо подкрепиться, а потом уже отправляться обратно домой. И что такое Душа Степей про кости земли говорила? При чем тут скала эта? Иш-Ти поел и полез разглядывать камень, гадая, при чем он тут. Жаль, что шамана нет рядом, он бы точно понял и все разъяснил.       Топот боевых единорогов он услышал загодя, потом и увидел — отцовского, рыже-каурого, и шаманского, солового. Вождь и шаман, словно и не ссорились, скакали бок о бок. Иш-Ти удивился: куда это они поехали? Орки заметили тонко заржавшего белого единорога мальчика, повернули к скале. — А что вы тут делаете? — удивился Иш-Ти. — Вы тоже выехали на прогулку? — Тебя, глупый, искать выехали! — нахмурился, но словно бы не всерьез, отец. — А зачем? Я бы вернулся к вечеру, — Иш-Ти решил, что ругать вроде не за что. — Ты хоть знаешь, куда скакать? — Знаю, шаман рассказывал, что от Секиры наше стойбище — точно на восток.       Тай-Ша решил задать другой вопрос. — А зачем ты уехал так далеко от стойбища? — Я не собирался так далеко. Айши меня сюда привез.       Только тут Най-Ха увидел в его волосах белую прядь. — А это… — Меня лизнула Белая Гяйна, — похвастал мальчик.       Най-Ха только смотрел, то — потрясенно — на сына, то — сердито — на Тай-Ша. В конце концов взорвался: — Это все ты своими шаманскими сказками голову ему заморочил! Мой сын шаманом не будет!       Шаман только зло глянул и отвернулся. — Но она правда была, — до слез расстроился Иш-Ти. — Я у нее и про тебя спросил.       От Иш-Ти вождь отмахнулся: не до сказок ему. Тай-Ша тоже молчал, и назад возвращались словно бы порознь, на прощание шаман только потрепал мальчика по плечу и повернул к своему шатру. Иш-Ти побежал за ним, не оглядываясь на отца. — Подожди, я же еще не рассказал, что мне ответила Белая Гяйна. А я не понял ничего. — Малыш, — орк присел перед ним на корточки, — она ведь говорила тебе, значит, подрастешь и обязательно поймешь. Иди к отцу, а то разозлится совсем и выгонит меня из племени. — Не выгонит, — Иш-Ти обхватил его за шею. — Почему он злится на меня? — Потому что ты уехал, не спросившись, да еще и так далеко. Мы едва нашли тебя. Не делай так больше. В степи для одиночек опасно, а ты еще маленький к тому же. Втройне опасно.       Мальчик вздохнул, отпустил шамана и пошел к отцу, слегка надувшись — почему ему не верят, он же правда видел Душу Степей. Но шаман-то как раз и верил ему. Сам Иш-Ти не смог бы снять морок со своих волос, да и Белую Гяйну Тай-Ша видел и сам, потому и гадал — что же такого сказала мальчику Душа Степей об отце?