Золотой санайг

— Иш-Ти, где ты, колосок? — позвал Тай-Ша и усмехнулся: сложно уже называть колоском почти взрослого парня, статного, высокого, для своих четырнадцати весен — очень сильного. Вот уж кому Степь благоволит. — Тут, нэнэ. Что случилось? — Иш-Ти пришел на зов. — Готов к посвящению? — шаман вынес из шатра низкий столик, принялся расставлять на нем плошки и ступки: нужно было перетереть краски, размешать их с единорожьим молоком. Ему этими красками всем подросткам сегодня лица и тела раскрашивать, с сына и начнет. — Готов, конечно же. Даже не верится, я все-таки вырос. — Вырос, малыш, вырос. — Ну, нэнэ! — Прости, не буду так тебя называть, — усмехнулся шаман. — Поможешь? — Конечно. Иш-Ти взялся за растирание краски, то и дело косясь влево, где мелькала белая гяйна-подросток, словно видение. Она нетерпеливо скребла лапами землю, хвост так и мотался из стороны в сторону. — Косоглазие заработаешь, сынок, — усмехнулся шаман. — Пригласил бы невесту, познакомил с отцом и мной. — Так не идет. Пока нельзя. — Тогда не отвлекайся. После обряда станет можно, а ты время тянешь. Иш-Ти принялся быстрее смешивать краски с молоком. Псица, видимо, уразумев, что отвлекает, смирно села, потом легла, вывалив язык, только хвост еще подметал землю. Теперь видели ее все, переговаривались, шептались, удивляясь. Она появлялась по вечерам, когда у орков наступало время отдыха, и Иш-Ти гарантированно становился свободен, и они уходили вдвоем в степь, недалеко: Тай-Ша мог видеть их от своего шатра. Сидели там, псица — «нэнэ, ее зовут Сармина» — клала голову на колени подростку, Иш-Ти гладил ее, трепал мягкие уши. Тай-Ша любовался ими, хотя в сердце все еще кололась занозой тревога: почему именно его сына выбрала Душа Степей в супруги своей дочери? Развеял его тревогу сам Иш-Ти. — Я просто понравился Сармине. Не совсем, конечно, развеял, однако делать было нечего. Выбор мальчишка не изменит, или он не знает своего сына. Девять лет Иш-Ти грезил своей невестой с белыми волосами, влюбился в нее заочно, а когда Сармина появилась снова — чуть больше луны назад — выплеснул на нее свои чувства, ошарашив слегка. Бедная девочка сперва моргала. А потом пришлось целующуюся парочку разгонять шаману, презрев то, что Сармина — дочь Души Степей. Так и гонял — едва только замечал, что увлекаются, возникал грозной тенью неподалеку, напоминал, что кое-кому тут еще четырнадцати не минуло. — Вот после обряда, — вслух мечтал и Иш-Ти. — После обряда вам еще два годика только целоваться да за руки держаться можно, — усмехался шаман. — Но почему? — погрустнел подросток. — Потому что рано. Невестой назовешь — и два года потерпи, собрав себя в кулак, мужчина ты или нет? Не разлюбишь, дождешься воинского посвящения, да и шаманского тоже — все будет можно, только колечки выкуй. — Я ей серебряные выкую. Как у вас с анэ. — Можно и серебряные, да хоть золотые. У отца монету попросишь, а ковать я научу. Сам я в жизни один раз только за драгоценный металл брался, — Тай-Ша усмехнулся, погладил свое кольцо. — Я закончил с красками, нэнэ. — Вот и молодец. Раздевайся, — кивнул шаман. Иш-Ти мигом все с себя скинул. Белая псица затявкала и накрыла морду лапами. Тай-Ша рассмеялся, обмакнул в первую, белую краску кисточку из волоса санайга и принялся разрисовывать лицо, грудь и спину сына ритуальными узорами. Краска засыхала мгновенно. Сегодня все вступающие на путь взросления юноши будут носить эти украшения. Еще алые и коричневые знаки, и пара синих росчерков — и он готов. Шаман подал ему простой полотняный отрез, прикрыть чресла, кивнул в сторону алтаря: — Ступай, колосок, жди остальных. За его шатром уже негромко переговаривались остальные юноши, а у шатра старейшей орчанки племени, должно быть, так же собрались девушки. Сармина перебралась поближе, потом ушла к девушкам, любопытствовать, что делают с ними. Девушки шушукались со старшими орчанками, краснели, хихикали. Ну, да, все правильно: сегодня старухи рассказывают им о своих, женских секретах. О том, как взрослеет тело и чего требует. Лунные дни приходят к орчанкам позже, чем к людским девочкам, но раньше, чем к эльфийкам, к тем самым шестнадцати, у кого пораньше, у кого — позже. И только после этого возможны браки, когда тело готово к материнству, а разум — к ответственности за новую жизнь. Сармина внимательно слушала, прокравшись к шатру. Ей тоже надо будет потом соблазнять жениха, надо узнать, как. Матушка говорила, чтоб она в этот день оставалась дома, но разве влюбленную девчонку — ветер степной — удержишь? Она обернулась орчанкой и подошла еще ближе. Шаанта даже научила ее, как скрыть необычный цвет волос, и теперь никто не отличил бы Сармину от остальных девочек, внимательно слушающих старух. — Наши мужчины, — говорила тэнэ Каяль, — любят честно, искренне. Им нельзя врать. Но можно немного хитрить, иначе какие ж мы женщины? Орчанки рассмеялись. — Помните, что после этой ночи вы можете начать присматриваться к мальчикам. — Только присматриваться? А если уже любим друг друга? — негромко спросила Сармина. — Все равно, рано пока. Молодость, она недолгая, успеешь еще детей понянчить. Девушка кивнула, но внутренне не согласилась: у них с Иш-Ти будет много-много времени, пока жива Степь, живы будут и они, а молодость — она от души зависит. — А почему ты без узора? — спохватилась Каяль. — А… я… — Иди сюда, ну-ка, снимай свою рубаху, потом наденешь, краска если и испачкает — не страшно, дочери потом передашь, на ее четырнадцатую весну. Сармина опасливо посмотрела на старуху. — А зачем вообще краска? Та глянула на нее, как на дуру, потом пригляделась, подслеповато сощурив выцветшие старческие глаза. — А ты чья-то, девочка? — Я ничья. Я тут живу, — растерялась Сармина. — В степях. — А звать тебя как? — не отставала старуха. — Сармина. — Сармина, значит. Краска — это только для того, чтоб тело татуировками не портить. Раньше-то узоры орки прямо на коже выбивали, как у матери твоей, видела, небось? Мудрую старуху обмануть было непросто даже мороком. Сармина закивала. — А мне тоже нарисуют узоры? — Говорю же, раздевайся. Сармина скинула рубаху. Когда рисовали, было щекотно, но вместе с тем таинственно. У нее знаки были другими, тэнэ Каяль иногда задумывалась, прежде чем нанести очередную линию или закорючку. Эти символы походили на те, что Сармина видела на матери. Что там у нее на лице — было непонятно, но, судя по движению кисти, тоже — древнее. Символы солнца — на груди, еще только чуть-чуть припухшей, плодородия и земли — на животе, женской силы — на чуть тронутом светлым пушком лобке. Мудрости — на солнечном сплетении, где, по вере орков, живет душа. — А что надо делать? Я не знаю обычаев, — опасливо спросила Сармина. — Да ничего особенного, шамана просто слушай. Жертвенную корзинку я тебе сейчас дам сама. Сармина взяла плетенку, посмотрела на рожь в ней. Надо просить богов о плодородии, кажется. Чтобы у них с Иш-Ти было много крепких здоровых щенков. Потом исправилась: детей. У них будут не щенки, а дети. Хотя матушка говорила, что дар перекидываться в гяйну у них останется и передаваться будет их потомкам. Девушки пошли в сторону алтаря, Сармина двинулась следом. Так же как и остальные, она жарко краснела, представляя, как сейчас увидит десяток почти обнаженных парней. А среди них — ее Иш-Ти, ее колосок. Детское прозвище юноши ей очень нравилось. Парни при виде подруг детства в коротких рубашках тоже зарделись. Забавно, решила Сармина, столько молодости, столько желания. Иш-Ти узнал ее, даже морок не стал ему помехой, уставился, жарко-жарко алея скулами и ушами, но шагнуть к ней не позволил шаман. Ударил костяной лапкой по тугой коже бубна, тряхнул распущенными волосами, в которых поблескивало серебро и бисер, дрожали перышки степных птиц, закружился, разводя в стороны парней и девушек, запел негромко, гортанно древнейший напев благодарения богам и просьбы обратить внимание на новых орков, вступающих в пору взросления. Молодежь поддержала его просьбы, посыпалась из корзинок рожь, сразу прорастая юной зеленью. Остальное племя собралось в два хоровода — женский и мужской, женщины держались за руки, мелкими шажками обходя алтарь и шамана с подростками посолонь, мужчины, положив руки друг другу на плечи, широко и быстро шагали, подпрыгивая на каждом третьем шаге, противосолонь. Сармине эта ночь нравилась, хотелось обернуться и завыть от всей души. Но нельзя было, не сейчас. Сейчас она участвовала в людском обряде, как орчанка, приходилось признать, что матушка была права: приглушить свои животные потребности, чтобы быть с тем, кого выбрала, будет нелегко. Потом им позволили подойти друг к другу, рассмотреть, привыкнуть к мысли, что они больше не дети и пора выбирать спутника. Иш-Ти протянул ей руки, и Сармина без колебаний вложила в них свои тонкие ладошки. — Идем, я познакомлю тебя с родителями. — Идем. А ты красивый. Когда почти голый. Иш-Ти снова заалел, искоса глянул на нее: — Смутить хочешь? Ну, тебе удалось. — А когда мы будем делать детей? У нас будут красивые и сильные щенки, то есть, орчата. — Когда родители разрешат. Твоя мама вот знает, где ты сейчас пропадаешь? Тут пришла пора краснеть Сармине. — И что она скажет? — Ничего… Лучше познакомь меня уже открыто с родителями. И поцелуй. — Анэ! Нэнэ! — позвал Иш-Ти, и вождь подошел к ним, по пути прихватив устало, но счастливо усмехающегося шамана. — Это моя невеста Сармина. Сармина улыбалась обоим. Вождь внимательно рассматривал ее, хмурясь: он-то не слишком был в курсе того, кто там есть у сына, а вот шаман улыбнулся, щелкнул пальцами, снимая морок с серебристой гривы девушки. Теперь ее и Най-Ха узнал, кивнул.  — Я рада буду назвать вас своими родителями. — Мы будем счастливы назвать тебя своей дочерью, — Тай-Ша рассматривал знаки на ее лице. — Тэнэ Каяль тебя готовила? Поблагодарю ее. — А теперь мы можем пойти делать щенков? — спросила Сармина. — Нет, малышка, не так быстро. — Сармина! — сердитый рявк заставил девушку подскочить, пискнув, и спрятаться за спину жениха. Из степи, звеня монистами и сверкая бирюзовыми звериными огоньками зрачков, шла беловолосая орчанка, обок нее бежал, поскуливая, подросток-щенок. — Мама, знакомься. Это мой жених Иш-Ти. А это его родители, — пробормотала Сармина. — Здравствуй, Кость Степи, и ты, Лунный Свет, тоже здравствуй. А с тобой, малыш, мы уже знакомы, — улыбнулась женщина поклонившимся оркам. — Я хочу, чтобы у нас с Иш-Ти были красивые дети. Я даже просила степь. — Будут. Но торопиться-то куда? Марш домой! Ишь ты, детей ей подавай! — Душа Степей фыркнула совсем по-собачьи, махнула рукой, и девушка обернулась белой гяйной, припустила прочь, но отбежала недалеко, остановилась, виновато поскуливая и глядя на жениха. — Ты, шаман, сына в шестнадцать весен приводи к Секире на шаманское посвящение. — Приведу, — пообещал Тай-Ша. Когда три белых силуэта исчезли, Най-Ха рассмеялся. — Надо же… Одни проблемы и у орков и у духов. — А что ты хотел? Миры духов и Людей переплетены неразрывно, как звенья в одной цепи. — Идемте в шатер, все разбредаются. Да и пора бы и Иш-Ти задуматься о своей гяйне или больше не нужна, если невеста есть? Подросток принялся чесать в затылке, раздумывая, нужна ли ему гяйна, потом тряхнул головой, отбрасывая длинные волосы за спину: — Нужна, отец. Не будет же моя жена единорогов пасти? — Тогда поведешь Оршу в соседнее племя. Лир-Мар давно щенка от нее хочет, вот и поделите. — Завтра и поведу, — согласился Иш-Ти. — Спасибо, анэ, нэнэ, — он попытался обнять разом обоих мужчин, вмешалась Орша, едва не повалив всех троих на траву. *** В траве кувыркалась молодая гяйна, радуясь прекрасному дню. Иш-Ти тоже хотел бы покувыркаться. Шестнадцать весен! Вместо этого приходилось внимательно слушать нэнэ, да не просто слушать, а запоминать, что он говорит, последовательность обрядовых песен. — Запомнил, колосок? Там не до вспоминаний будет. — Запомнил, нэнэ. Посвящение в шаманы. И Сармина придет взглянуть. — Тишу с собой бери, после посвящения ваша связь сильнее станет. Гяйна подбежала, лизнула Иш-Ти в лоб. Юноша рассмеялся, едва не свалившись на спину. — Пора, нэнэ? — Пора. Бери мешок, в шатре у выхода лежит, седлай единорогов. Этой ночью в племени появится еще один шаман. Осенью грянет пышная свадьба его и дочери Души Степей. К лету народится их первенец, если Тай-Ша еще не совсем разучился понимать людские стремления и мысли, то так оно и будет. А то и двойня, и это было бы хорошо. Тай-Ша задумчиво ехал вперед, чуть приподнимались в улыбке уголки его губ, и сын не решался его побеспокоить, постепенно тоже задумываясь о чем-то своем. А сбоку, расстилаясь над степью, неслись две гяйны, белая и черная. У Иш-Ти давно уже был другой, молодой и резвый единорог, так что до Секиры шаман и его ученик добрались быстро, куда скорее, чем помнилось юноше. Он слетел с седла и снял мешок, направился прямиком к скале, готовить все для обряда. Тай-Ша не мешал ему, только приглядывал, чтобы все было правильно. Шаманское посвящение — не шутки, Иш-Ти уйдет по узкой тропе в мир духов, чтобы познать там себя и свою силу, получить благословение богов. А Тай-Ша останется присматривать за его телом и волноваться. Несмотря на то, что готовил сына к этому моменту он давно, с того самого времени, как они с Най-Ха связали себя узами брака, и он объяснил упрямому вождю племени, что, раз уж в крови орчонка горит шаманский дар, его надо развивать, а не прятать. У Тай-Ша был еще один ученик, тоже очень способный, но Ке-Лану еще только тринадцать, через год его ждет обряд посвящения в юноши, а еще через два — такой же, как сейчас совершает Иш-Ти. — Я готов, нэнэ. А ты? — Ох, колосок, разве можно быть готовым к такому? Это ведь и мой экзамен, — усмехнулся Тай-Ша. — Иди сюда. Последний знак на тело будущего шамана наносит его учитель. Тай-Ша окунул ладони в коричневатую глянцевую массу краски, растер и приложил обе обережным кругом к солнечному сплетению Иш-Ти. Это позовет обратно дух юноши в конце пути. — Я тебя не подведу, — пообещал Иш-Ти. Тай-Ша кивнул и отступил, не стирая краски с рук. Опустился на траву, скрестив ноги, выпрямил спину и свел перед собой ладони, словно держал в них тяжеленький каменный шарик. Иш-Ти выпил приготовленный отвар, улегся, прикрыв глаза. Сознание сразу поплыло, он закачался, словно листок на глади воды, последним, что он ощутил, было тянущее чувство в солнечном сплетении, словно оттуда вытягивается тонкая нить следом за… ним же? Юный будущий шаман открыл глаза и огляделся. Он стоял посреди ночной поляны в лесу, словно к эльфам явился. А вокруг клубился туман. «Странно, почему я в лесу-то? Ладно, надо… надо идти. Надо найти свой путь и проводника, добраться до Лазурных Степей и испросить благословения у богов». Из чащи выбралась гяйна, зевнула во всю пасть. Иш-Ти обрадовался ей, как родной, хотя эту он не знал. Просто гяйна, черная, с веселыми карими глазами. Он опустился на колено и протянул ей руку ладонью вверх. Гяйна обнюхала его ладонь и кивнула, потом пошла вперед, оглянулась. Он последовал за ней, улыбаясь. Было так непривычно идти по пружинящему слою мха, а не твердой земле степи, уплотненной переплетением множества травяных корней. А потом раздалось тихое ржание, навстречу вышел маленький единорожек, неуверенно переставляющий ноги, посмотрел. Иш-Ти узнал его сразу. Просто узнал — и все. — Айши! Мой хороший, какой ты малыш совсем! Единорожек подошел, боднул его еще совсем не острым рогом в руку, подставил шею для почесывания. Юноша приласкал его, но его уже звал за собой взгляд гяйны. — Мы еще увидимся, Айши, непременно. Здесь или в Людском мире, когда ты народишься в вольном стаде. Иш-Ти потрепал его по шелковой гривке и поспешил за своим проводником дальше. Трава под ногами постепенно скрывалась в тумане, пока Иш-Ти не понял, что идет по облакам. А потом из них проросли лазурные и сизые травы, и вот уже под ногами разостлались Лазурные Степи — мир духов, куда, как рассказывал ему когда-то нэнэ, золотой санайг увозит души орков. Где-то здесь — его мама… Иш-Ти не помнил ее, но знал, что сможет догадаться, что это именно она. Гяйна потянулась всем телом, превращаясь в красивую и отчего-то печальную орчанку. У нее на талии был вышитый разноцветными шелками пояс, и Иш-Ти тихонько и как-то очень по-детски протянул: — Ма-а-ама… Она шагнула, обняла, взъерошив ему волосы. — Каким красавцем ты вырос. — Мама! — Иш-Ти стиснул ее в объятиях, ткнулся носом в ее плечо, но, как и Айши, она ничем не пахла, только чуть-чуть — травой, словно эхо запаха, а не сам запах. — Идем, малыш, тебе нужно поговорить с богами. — Идем. И пока она вела его куда-то, направления в этой степи Иш-Ти понять не мог, ведь здесь было светло везде одинаково, а солнца над головой не было видно вовсе, он спросил: — Ты не сердишься на анэ за то, что он взял себе мужем Тай-Ша? — Я рада за них. Они счастливы, Най-Ха отпустил меня. А это значит, что скоро я смогу родиться в степи. — Я тоже рад, мама. Будет хорошо, если мы когда-нибудь встретимся с тобой там, дома. Он договорил и посмотрел вперед. И потрясенно замолчал, рассматривая огромный шатер с откинутым пологом. На пороге сидел и курил длинную трубку, совсем как у его нэнэ, мужчина с ярко-рыжими волосами, забранными в высокий хвост на темени и падающими оттуда сотней тонких косичек, и ослепительно-синими глазами. А потом из шатра вышла женщина, и Иш-Ти сразу понял, кто они: мать-земля и отец-небо. — До встречи, сын, — тихо сказали за спиной, и мама исчезла в тумане. Юноша низко поклонился, дождался ответных кивков и запел выученную наизусть песнь-просьбу о благословении. — Память хорошая, — сказала женщина. — Голос красивый. Единорожек к нему так привязался, что узнал сразу. Мне нравится этот мальчик. — Он еще и девчонку Души Степей в себя влюбил, — расхохотался мужчина. — Ах, да, и огонь с очагом соединить умудрился, и янтарик из здешней реки найти. Мне он тоже нравится. Женщина подошла, погладила Иш-Ти по волосам, потом протянула ему еще один лунный янтарь. Иш-Ти с поклоном принял этот дар и благословение, поблагодарил, как и полагалось, второй шаманской песнью. Мужчина просто потрепал его по плечу: — Благословляю тебя. Будь хорошим шаманом и мудрым вождем. Юноша ощутил, как натягивается нить в солнечном сплетении, как становится все менее ощутимой твердость земли под ногами, лазурные травы, шатер, богов окутывает туман, застилает все вокруг. А потом его облизали сразу две гяйны, тревожно скуля. Через миг к губам прижалась чаша с единорожьим молоком, разбавленным травяным настоем. — Тебя очень долго не было, — пояснил Тай-Ша. — Долго? — удивился Иш-Ти, напившись и чувствуя, как возвращается в тело сила. А ведь ему показалось, что прошло не так уж и много времени. — День. Это слишком долго. Но все в порядке? Юный шаман потянулся и лишь потом догадался раскрыть намертво сжатую ладонь. На которой в свете восходящей луны заблестел сотнями искорок-светлячков лунный янтарь. — Благословили? — догадался Тай-Ша. — Да, — расплылся в улыбке Иш-Ти. Потом был костерок на том самом месте, где семилетний Иш-Ти разводил его, чтобы поджарить суслика, и он совсем не удивился, когда к ним вышла Шаанта, присела у костра, с благодарностью принимая пиалу с травяным отваром и лепешку, намазанную перетопленным козьим салом с кусочками вяленого мяса. А бок грела белая гяйна, любимая невеста. И от этого всего было так хорошо на душе. — Какие они все-таки счастливые, — поделился шепотом с супругом Най-Ха, приехавший узнавать о судьбе сына. — И мы тоже счастливые. Хотя я боялся, что ты мне откажешь у алтарного камня. Тай-Ша взял его за руку, крепко стиснул переплетенные пальцы, качнул головой: — Я не отказал бы тебе никогда, Свет мой. Ждал только твоих слов — и дождался, слава богам. И отказать? Ты же мой золотой санайг, как бы мог я тебя упустить? — Сейчас отращу крылья и унесу тебя, — пообещал вождь. — Никто не заметит, что нас нет. Идем? Он оказался прав — их отсутствия не заметили. Иш-Ти и его невесте было чем заняться.