Жизнь Героев

Рядом с Уорреном я чувствовала себя… Неописуемо. Я чувствовала. И это было… Эйфорически. Прекрасно. Восхитительно. Он был рядом, и это пробуждало во мне нечто, чего я ранее не знала, о чём не думала и не догадывалась. Сама мысль о том, что внутри меня что-то полыхало, трепетало и заставляло подрагивать, вызывала у меня волнение и улыбку. Все эти ощущения были мне приятны. Я не знала, что это, но догадывалась. Теперь я могла спокойно сваливать всё на Писа, являющегося первопричиной моих волнений. Как-то раз, когда я сказала ему, что он — исток моей нервозности, парень только рассмеялся и крепче обнял меня, уткнувшись носом в мои волосы и сказав, что готов хоть прилипнуть ко мне, чтобы от моего нервного срыва мы погибли оба. В один день, в одну минуту… Я не знала как на это реагировать и с неожиданным смущением уткнулась обратно в книгу, в смятении не видя текста перед глазами. Оставалось лишь чертыхаться и в очередной раз проклинать парня. Беззлобно, но с таким приятием. Я словно открылась, как только разрешила Уоррену вступить в свою зону комфорта. Мне обнажились новые краски вокруг, я стала видеть больше и дальше. Стали заметны детали и малости, которые ранее не акцентировали на себе моё внимание. И всё вокруг меня стало удивлять, развернувшись под новым ракурсом, как бы красуясь перед новым, свежим взором. И всё вокруг безмолвно просило — «посмотри на меня, глянь, какой я!» В некоторой степени мне стали понятны и отношения между людьми. По крайней мере, мне так казалось. Мнилось, что причина поступков хоть частично проявилась. И была ей любовь. В разных ипостасях, в разной форме. Симпатия выливалась в заботу, и мне открылись её следы отдалённо и вблизи. С удивлением вспоминались наши с братом отношения — ранее я не придавала значения его поступкам и, привыкнув, принимала как должное. А лишившись, осознала, что именно происходило между нами. И оттого только больнее вспоминалась его любовь, и принимались чувства Уоррена. Странно, но я не могла отказаться от Писа. Мазохистка. В один из зимних дней мне пришла весть из первых уст побратима-чистильщика: поймали злодея, терроризирующего компанию, заперли под охрану, готовят суд. Меня заткнули ещё только на мысленно сформировавшемся желании посмотреть в глаза уроду. Не скупясь на слова, мне красочно расписали, как много людей жаждут народного суда, и скольких таких активных уже завернули. Неимоверно злила невозможность саморучно поквитаться, и раздражало всезнание и вседозволенность коллеги брата. Нервировала разница в возрасте, росте и силе. Жутко чесались кулаки. Жгуче кипела внутренняя сила. Дар волнующе нашёптывал сделать то, чего хотелось. Отобьёмся, выдержим, устоим… Куда им до нас? Но здравый смысл топил внутренний глас стихии — вряд ли брату понравился бы этот путь. Нужно быть хитрее. Если раньше я поверхностно изучала конституции и уставы мест своего нынешнего и грядущего обитания, то теперь значительно углубилась. Мне требовалось найти способ покинуть стены академии на законных основаниях. Безвозвратно. В какой-то момент стало страшно. Уоррен обеспокоился моим «увлечением непонятного содержания» и задал вопрос. Ответить честно я не могла, что-то внутри удерживало меня от этого. Но и соврать я также не смела. Чутьё молчало, не давая никаких подсказок. А интуиция вопила, что грядёт нечто. Я смолчала. Тогда осмелели и подбили клинья Натали и Ванесса. С Уитман и Белл у нас откровенно не клеилось ничего, высокая толща крепкой завесы ограждала нас друг от друга, и если они пытались её пробить, то я — нет. Не желала. Я погрязла в юриспруденции, выискивая для себя то, что могло освободить меня от оков академии. И повесить новый ошейник с биркой организации. Я готова была едва не на все безумства, которые могли меня окружить, любые лишения, унижения и боль. Но я поставила перед собой цель: всеми способами попасть в компанию раньше положенного срока, и шла к ней всеми силами. Внутри меня горела энергия, вместе со смыслом жить появились силы. Краем сознания мигала мысль, что волей или нет я покидаю Уоррена. Он не поймёт и попробует остановить. У него не выйдет, он оскорбится, разобидится как малой ребёнок и замкнётся в себе как… Как я когда-то. Этого мне не хотелось. Но спросить совета было не у кого. И я двигалась вперёд, продолжая поиски и стараясь не думать о неотвратимом грядущем. Наивная. Наши разногласия стали видны окружающим, хотя вслух мы ничего не выносили на обсуждения. Это делало за нас общество. И Пис поддавался их гласу, ломался, но всё ещё держался за нить, связующую нас. Его останавливала память. Совместно проведённые дни, разговоры, что свели нас когда-то, открытые тайны и разбереженные раны. Он видел, что мне нужна его поддержка, что без его общества, единственного оставшегося дорогого человека, я рискую сломаться окончательно. И был рядом. С ним говорил Крепость, к нему подсаживалась подружка ударника — божий одуванчик, как и её избранник продвинутая «высшими силами» с первого курса из помощников в неоспоримые герои. Манипуляция растениями была её даром и специфически отражалась на мировоззрении и поведении девочки, неимоверно раздражая меня. Когда-то, как это кажется было давно, она воспользовалась услугами Писа, чтобы обратить на себя внимание дорогого ударника-Крепость, и вдвоём у них это вполне получилось. Все остались довольны: Уоррен получил возможность испытать нервную систему тогда ещё заклятого врага, а одуванчик-Лайла — внимание тогда ещё просто друга детства. На знаменитом выпускном того года случилось много всякого, что я пропустила ввиду отсутствия, и отголоски былого всё ещё летали. Они мне аукнулись. Теперь не через Писа, но напрямую решили действовать самопровозглашённые друзья пирокинетика, решив, что ему, бедному и несчастному, не след крутиться вокруг меня. Я, мол, подавляю его, удерживаю возле себя и запрещаю всё, на что упадёт глаз. Подобного бреда я не слышала ни разу в жизни и лишь глянула на поведавшего мне эту историю Уоррена, одним взглядом передав весь фарс, что кружился вокруг. Однако я не могла не заметить изменений в парне. Его вся сложившаяся ситуация здорово задевала, а собственные выводы ставили в тупик. Не зная, как и я, что делать, он просто был рядом. Но привычное молчание между нами с каждым днём становилось менее комфортным и всё более натянутым, пока не лопнуло одним январским днём. Нас вытянули за академию. На площадке собрались зрители и группа поддержки в лице бывших первокурсников. Герои прошлогоднего выпускного, спасшие академию, и единственные, не попавшие под бэби-луч. Два парня помощника героя, девочка-тинейджер оттуда же, Крепость с Одуванчиком, Натали, Ванесса и девушка-герой со старшего курса. От однокурсниц подобного я не ожидала. Всё удивление и непонимание с наших лиц смыло с первыми же словами публики о том, что вместе нам не быть. Клокочущий в груди смех перебило заявление незнакомой белокурой девушки со старшего курса о её правах на Писа. Короткий взгляд на Уоррена — да, встречались, нет, разошлись. Честно признавшись, что претензии не поняла, я выслушала в свой адрес нелестности, какие не так давно имела честь слышать из уст Ванессы, и резким движением руки остановила Писа, собравшегося вмешаться в одностороннюю перепалку. Нет, милый друг, здесь намечается чисто и типично бабская раздача. Никогда не думала, что подобный абсурд не то что прямо, а хоть вскользь коснётся меня. Внутренний рост на лицо. — Ну, а вы что скажете? — Мы не знали… — Прости, Одри, мы даже понятия не имели… И хотя у меня крайне мало опыта в понимании отношений людей, внутреннее чувство шепнуло, что правда на стороне однокурсниц. Я повернула голову в сторону тех, с кем не считала нужным находиться за одним столом. — Вы считаете как она? Я кивнула в сторону полыхающей гневом белокурой старшекурсницы. Ответом мне были уже менее уверенные кивки никчёмной массовки. — К чему весь это цирк? Уоррен свободный человек, мы живём в свободной стране. Он волен сам выбирать, с кем ему быть. — Он не может! Потому что чувствует вину за собой! Оказав тебе помощь, он не может тебя оставить просто так! После твоего… Так. Поднятой ладонью остановив поток речи Одуванчика, дав понять, что поняла её, я зависла. Так вот, как наши отношения видят окружающие. Всего лишь помощь пьющей однокурснице и муки совести. Не более. Живой якорь, не дающий мне снова заняться алкоголизмом. Больше их не волнует ничего. Теперь Уитман и Белл поняли, что я имела в виду и как видела их «благие намерения» в своё время. Они попытались исправить ситуацию, защитить меня, но натолкнулись лишь на кичащуюся своей искренней верой в собственную правоту толпу. Я остановила начавшийся балаган, рискующий вылиться в драку, и высказалась: — И что же нам теперь делать? Поставить Писа посередине и как собачку зазывать? К кому пойдёт, тому и принадлежит? Уоррен едва не оскорбился, но будучи мне ближе прочих увидел тщательно скрываемое раздражение, граничащее с гневом. Сделал шаг ближе и накрыл плечи своими руками. Ощутив его тепло, я успокоилась и поднабралась сил. — Я не отдам Уоррена какой-то приблудной шавке с заокраины! Я знаю, из какой ты дыры, и знаю, кто тебя окружает! Уличные отбросы, бомжи и убийцы из запертых аварийных бараков! Вот твой дом, вот твоё окружение! Хочешь заменить одиночество Уорреном? У тебя ничего не выйдет, мерзкая ты су… Да, мой район не из самых благополучных. Да, не все дома там новенькие и подкрашенные. Да, не все жители славятся своей порядочностью. Да, я одна… Была. Именно в последнем старшекурсница ошиблась. В одном со мной районе живёт Натали, мой друг, как и Ванесса. Из одного со мной района вышли коллеги моего брата. Коматозного, но всё ещё живого брата. И заняли не последние должности в своём профиле вопреки всем давкам сверху. А в соседнем районе живёт тот человек, что стоя за моей спиной дарит мне успокоение, так не типичное его характеру и дару. Я не одна, я не одинока. Руки на моих плечах резко сжались и исчезли, а в поле зрения на снегу полыхнуло пламя. Резко повернувшись, я накрыла полыхающие гневом глаза Уоррена своими руками, всем телом бросаясь в живой пожар. Пламя охватило нас обоих и едва не опалило, но вовремя признало меня и сделалось ласковым. Пожар погас, растаявший снег образовал внушительные лужи, отражающие такое близкое небо и испуганные лица студентов. Уоррен осознал, что именно едва не натворил, опустил подрагивающие руки мне на талию и сжал в объятиях, спрятав лицо в моих волосах, прижавшись к щеке, к шее… Я обхватила его руками и прижала к себе, а когда у окружающих прошли минуты животного страха, поймала облака и опустила с небес крупные хлопья снега, всё также поддерживая Уоррена у себя. — Не разобравшись в себе, судишь других. Как можешь ты? Мой голос заполнил пространство возле уличного бассейна. Тишина звенела, но звуки моей речи текли спокойно и размеренно, вынуждая против воли прислушиваться. Грязно использовать приёмы чистильщиков, но сейчас я была готова изваляться в этой грязи с головой. — Чего ты хочешь? Не от других, от себя? У тебя есть всё. Состоятельная семья, чистое лазурное будущее, любая прихоть готова исполниться по одному движению твоей брови. Но чего-то ведь не хватает? Может, стоит поискать вокруг? Оглянись, посмотри, сколько снега. Твоя стихия. Лёд. Говорит ли он с тобой? Пробовала ли ты обратиться к нему не с приказом? Привыкнув к подчинению, не пыталась ли ты вглядеться в своё окружение? Вокруг тебя голоса. Их много, и всё они говорят. Кто-то шепчет, другие кричат. А третьи молчат. Но молчащие громче тех, что кричат прямо перед тобой. Прислушайся к молчанию. Всмотрись в то, что не считала за живое… — Нет… Я не хочу… — Прислушайся. Услышь. Тот, кто молчит, — прямо перед тобой. Протяни руку, открой глаза и разберёшь слова… — Прошу… Не надо!.. — Он говорит с тобой. Шепчет в твоей голове. Невнятная тень, несформированный образ. Его так много… Он давит на тебя своей силой, неимоверной силой, которую тебе не удержать… — Н-нет!.. — Он знает, что ты не готова, что ты слаба, и не станет давить. Он отойдёт, отпустит тебя. Но встанет рядом. И будет шептать. Так громко, как не кричит ни один голос. Девушка заливалась слезами, бессильная перед атакой того, кто учился у профессионалов. Я давила и давила, не желая отпускать свою жертву. И никто не смел мне мешать, окаменев от проникновенных звуков моего голоса и странной речи. Обращение к стихии не все могли понять. Но между тем — прочувствовать. — И ты будешь глохнуть от силы, что накрывает тебя, слабеть от чрезмерно могучего потока, не подвластного тебе. И он будет это видеть, будет знать, но будет ломать. Как ты когда-то ломала то, что тебе не нравилось или потеряло свою ценность. Он проверяет тебя… И шепчет всё сильней. Он будет наполнять тебя, заполнять всё твоё пустынное нутро, пока не переполнит и не прорвет, как тонкий пергамент. Ты знаешь, чего он хочет. Ты не слышишь его слов, нет голоса, нет пола… Но ты чувствуешь истинную цель. Ту, к которой тебя вела жизнь и вёл твой дар. Дар, который ты не ценила… Невозможно остановиться. Я дошла до грани, которую нельзя переступать. Не мне. Я не чистильщик, я — поддержка. Мне нельзя убивать, можно только ломать. Ломать соперника, которому желаешь помочь. Услышь она меня, пойми она, чего хочу от неё я, — и всё исчезнет. Испарится, будто не было никого давления извне. Но появится чёткий голос — глас стихии, её стихии. Дар поможет услышать зов льда, что уже отчаялся дозваться до своего друга, своего личного слушателя. Мой голос растворился в тишине густой снежной завесы, в которой никто не мог увидеть ни здания академии за своей спиной, ни друга в трёх метрах от себя. Уоррен, поцеловавший меня, удерживал кольцо рук. Так мы и спустились с парящего острова. С нашим уходом снегопад стал реще, а балаганщики не досчитались ещё двух девушек. Их я опустила на улице в квартале от академии, но не отпустила Уоррена, с которым меня аккуратно снял щуп с небес, поставив на ноги перед моим домом. Едва сумев открыть дверь, не разрывая контакта, мы ввалились в прихожую, снеся собой одинокую вешалку из тёмного лакированного дерева. Хлопнув дверью и запнувшись о ковёр, Пис, ни разу у меня не бывавший, по наитию выбрал направление к гостиной, и не оплошал, упал вместе со мной на диван. Эмоции, что нас обуревали, невыразимые чувства выплёскивались во взаимных ласках. И я искренне считала, что после всего случившегося наши чувства прошли испытание и выдержали удар извне. Это понял и Уоррен. Но к большей близости я была не готова. Чувствуя зов плоти, своей и его, нечто, сокрытое внутри меня, удерживало, накатывая волнами невообразимого страха. Я оттолкнула парня. Он рвано выдохнул мне в плечо, дрожа всем телом. Подрагивало и моё. Но не сейчас, нет. Я ещё не готова. Обхватив его за шею, поглаживая по чёрным прядям волосы, я прикрыла глаза. Дыхание восстанавливалось неохотно, а вот рассудок возвращался куда быстрее. Через какое-то время Уоррен расслабился окончательно, и мы просто лежали в объятиях друг друга, пока я не ощутила ясное желание подкрепить свой организм. Пис составил мне компанию. В полупустом холодильнике нашлось то, что не требовало готовки и чем можно было насытиться, но мне было некомфортно от одной мысли, что мою бедность увидел Пис. Пусть он молчит, отводит глаза, но я вижу, как тянется язык сказать то, о чём говорить не следовало. Мы ужинали молча. С наступлением темноты мы позволили себе расслабиться на диване, взяв в руки по книжке, и ещё долго бы отдыхали от мыслей, если б не звонок в дверь. Неожиданным визитёром оказался побратим из числа чистильщиков, с которым мы сблизились на почве общего горя. Лиам Миллер, выросший с моим братом на одной улице, он больше прочих скорбел вместе со мной. Искренность. — Рано я, да, но дело есть. Пошли, на кухне поговорим. Обратив моё внимание на пару туго набитых пакетов, мужчина посторонил меня и прошёл в дом. Профессионализм этого человека не давал повода усомниться в его компетенции и в этот раз также не подвёл. На Писа в гостиной не было брошено и мимолётного взгляда, хотя в том, что парень был примечен мужчиной с самого начала, сомнений не оставалось. Составив ношу на стол, Лиам поставил чайник и развалился на стуле, пока я привычно разбирала ежемесячную материальную помощь. Помощь коллег брата. — Ты рано. — Да. Я хотел попрощаться. В ближайшие сроки меня… нас отправляют на задание. Как долго пробудем в командировке — не имею понятия. На кухне появился Пис, с непроницаемым лицом отодвинувший стул и севший возле меня. Процессу разгрузки пакетов он не мешал, ничего лишнего услышать не сможет, а сказать, надеюсь, не вздумает. Я считаю его умным человеком, но червячок беспокойства, вызванный нарушением привычного уединения на щепетильных темах, внутри вертелся. Бояться нечего… — Я поняла тебя. — Это хорошо. Теперь самое главное. На период отъезда за тобой будет присматривать Марлон Гарнет. Имя тебе ни о чём не скажет, но прошу его запомнить. Марлон — крайняя мера. И наша, и твоя. Обращайся к нему только при крайней нужде, он излишне раздражителен. Всех нас раскидывают по разным точкам, не обязательно штатам. Хочу, чтобы ты знала… Мы этого не хотели. Я передам тебе несколько записей, внимательно ознакомься и используй, иначе тебя обманут. Следи за финансами — дашь Гарнету послабление, и наш фонд пропадёт в его кармане. Причин называть не стану, пояснений не дам. Ты девочка не маленькая, управишься… Так что там с чайником? — Закипел. Белый? — Валяй. Тебе привезти сувенирчик? Например, ройбос*? Кивнув, избавилась от пакетов и извлекла запылившуюся баночку в единственном экземпляре и посуду. Засыпав заварку на одного человека, приложила руку к стенке чайника и опустила температуру до необходимой при заваривании столь прихотливого чая гостя. Залитая посуда отодвинулась, ожидая своего часа, пока я наполняла оставшиеся чашки простым цейлонским. По прошествии положенных минут белый чай присоединился к чёрному на обеденном столе. В этот раз ещё и с печеньем. — Меня так трогает, что ты ради меня придерживаешь мой любимый чай. — Это память о вашем задании. Дальше пили молча. В который раз за весь период общения и первый лишь за сегодня он пытается меня подколоть, воображая меня дитём. И в который раз я накрываю все его шуточки железным занавесом реальных фактов. Именно этот белый чай, ставший впоследствии любимым напитком Лиама, они с моим братом привезли со своего первого совместного задания. С этого чая началась их карьера в отделе зачистки. Этот чай они всегда пили, его же признавал Джефри. А сейчас только его употреблял мой постоянный ежемесячный гость. Больше в этом доме — никто. — Что ж, я пошёл. До пяти утра можешь звонить по любой причине, а там… Прошу тебя быть максимально осторожной. Взгляд, которым мужчина выразительно в первый раз за вечер окинул Писа, был красноречивее всех слов. Я смолчала, сжал челюсть Уоррен. Кивок. — Спи спокойно, Одри. — Да хранит тебя лунный свет, Лиам. Побратим ушёл, а Пис остался. Терпеливо дождавшись, пока я перемою посуду и вернусь на своё излюбленное место на диване, он выразительно покашлял и сверкнул глазами. Я откинулась в его объятиях и сжала горячую ладонь, начав объяснения. Я рассказывала, что коматозное состояние брата дохода не приносит. Рассказывала о том, что все наши накопленные финансы ушли на поддержание его жизни и обеспечение в госпитале. Рассказала и о том, как в моей судьбе появились его коллеги, как мы совместно сели и обсудили проблему, к каким решениям пришли. Рассказала о создании так называемого фонда, счёта в банке, на который скидывали часть своей заработной платы чистильщики, чтобы я могла протянуть месяц, оплатив все счета и налоги. Я рассказала ему всё. Уоррен молчал, поглаживая большим пальцем тыльную сторону моей ладони. Ему хватало ума не жалеть меня и не успокаивать. Он был чрезмерно умён и понятлив. Он знал, чего делать не следует, сам бывший в подобном незавидном положении. И он молчал, пока я не закончила говорить. Ни разу не прервав даже резким выдохом. Он просто был рядом. — Ты сильная, ты справишься. — Спасибо…