Волчий лес

Не смоют дожди дороги мутные, С ног не собьют ветра холодные, Жило надеждами сердце юное, Одолело проклятье волчье злобное… Сыплется алый мех, В горле голос, не рык, Нет хвоста и ушей, В пасти спрятался клык. Только стоны, не вой, Только руки и ноги, - Лишь был бы живой, - Снова молится богу. Очи с круглым зрачком, Больше нету когтей, Его образ знакомый Так нужен был ей. Речь больше не в мыслях, А теперь наяву, И нет волчьей крови. - Я снова живу. Сыплется алый мех, И не так остер слух, Он немного стал слеп, По-человечески глух. Свобода не в мыслях, Она теперь наяву, Больше нет волчьей крови. - Я снова живу.

Повалился юноша в ноги мне совсем обессиленный. Уши маленькие прижались испугано к голове его косматой. Нездоровым он выглядел, неведомой магией ослабленным. Долго ли, коротко ли разошлась непогода грозная, да зарезвились ветра остервенелые. Испугалась я, как закачались ветви деревьев, стволы тонкие почти до земли покланялись, как зашелестела молодая листва, будто змеями зашипела. Гром и молнии небеса разорвали, тучи черные солнышко в плен захватили. Лес мрачными тенями укрылся, до дрожи напугал криком звериным. - Не хорошо мне, - за голову держась, морщился волк и носом сопел шумно. - Что-то не так со мной, Люси. Я слабею… Я зайцем трусливым огляделась напоследок и подорвалась к оборотню. - Нам нужно уходить! – подпоясала накидку на нем потуже, руки его через плечи перебросила и взвалила себе на спину. – Держись крепче! Ухнул он на меня всем весом своим, что даже коленки прогнулись. Защекотало вдруг до слез в носу и на щеке, и встряхнулась я, чтобы прогнать с себя нечто. И так и замерла на миг, как только шерсть ало-серая полетела с волос и лица. С предчувствием дурным нащупала одно ухо волчье и, погладив его осторожно, догадку свою недобрую подтвердила. Остались на пальцах пушистые волосы, да так много! - Куда ты… собралась… нести меня? – заворчал он еле разборчиво. – Оставь… здесь… - И не подумаю, - воспротивилась я и, капюшоном укрыв его, зашагала спешно и настойчиво. – Сам сказал, что превратиться не можешь. А у меня и лекарств с собой нет никаких! Поэтому отнесу тебя в деревню, а там видно будет… - А как же… вилы? – еле язык волоча, спросил юноша и веки вяло опустил. – Я ведь… волк. Меня вовеки… не примут люди. А еще я… травницу украл… - Сейчас ты Нацу. Просто Нацу. Травник знает про тебя все, он поможет! - Ты слишком добра ко мне… после всего, что сделал я… - выдохнул раскаянно оборотень и в шею уткнулся. – Лес… он больше не слушается. Кажется, я потерял власть над ним. - Так ты знал, что был наследником Адалуолфы? – пробираясь между стволами и кустарниками, вопрошала я. – Бер поведал мне, что видел в тебе ее дух. - Я не знал, - пробурчал он. – Или не хотел знать. Но, когда ты… навещать перестала, то как-то сила эта сама собой появилась. Я не понимал, что делать с ней. Как правильно хранителем быть. И, в итоге, по вине моей родичи твои заболели… Налетел сильный вихрь на нас, треснуло небо напополам да с грохотом. От испуга я еще прыти прибавила. Как умела быстро бежала прочь из лесу. - Люси, я могу идти… сам, - завозился волк. – Пусти. Отстранился он но, пару шагов сделав, неловко пошатнулся. Подоспела к нему тут же и снова опорой стала. - Пожалуйста, не упрямься, - обхватила его и с собой повела. – Нам нужно добраться затемно, а иначе беды не миновать. - Хорошо, делай со мной, что пожелаешь, - обреченно сдался Нацу и последовал рядом. – Если это последний день моей жизни, то… я бы хотел провести его именно с тобой. - Не говори так, - нахмурилась я и с опаской на уши его покосилась. Не видать их было совсем, будто пропали! Только клочки шерсти в волосах его малиновых запутались и трепетали на ветру. К вечеру самому, в хмурых сумерках покинули мы волчьи владения, и за нами будто ворота невидимые захлопнулись. Нацу уже не говорил со мной. От усталости лютой он с трудом двигался. А я все молилась и утешалась, что справимся мы, что вот-вот деревня родимая уж покажется. Окольными путями шли с оборотнем, дабы на глаза жителям раньше времени не попасться. Вела юношу темными закоулочками, чужими огородами. Собаки иногда лаяли, и у меня сердце обмирало от страха, что нас поймают. Нацу по привычке старой зарычать было хотел на дворнягу, но вместо рокота звериного получилось у него странное мычание. Недоволен был волк и недоумевал от происходящего, а я все глядела на него украдкой и надеждой странной переполнялась. Неспроста сущность волчья так ослабела. От каждого шороха сторонясь, добрели мы до дома заветного. Постучала я в дверь еле-еле, ведь Нацу уже вовсе повис на мне. Послышались шаги по ту сторону, и вскоре замер на пороге старец, глазам своим не веруя. Смотрела на него с мольбой о помощи, отчаянно юношу держала на плече. Ой, тяжко мне было. - Адалуолфа? – губами одними проговорил травник с потрясением. – Так ты смогла… отдала сердце? Но как жива еще? - Я не знаю! Не взял он ничего, а только отпустил домой! А теперь вот тает на глазах! – захныкала я. Подступил ближе лекарь задумчиво, собрал волосы малиновые пальцами и потянул за них, чтобы лицо Нацу к себе поднять. Закрыты очи у него были, а сам бледный и вымотанный несметно. - Так вот, значит, как оно должно было случиться… - с досадой потаенной прошептал он и выронил прядь волос волчьих, отчего голова юноши поникла снова. - Не стой в дверях. Заноси его, да поскорее, пока не увидел никто. Впустил нас старец, в комнату дальнюю проводил и помог волка уложить на кровать. Насыпалась дорожкой шерсть за ним ало-серая. Наказал мне учитель подмести все немедля и в печи сжечь, дабы следы звериного присутствия скрыть. Волю его исполнила послушно, а когда вернулась, то уже стояла у кровати бадья деревянная. Травник дотошно Нацу осматривал: то веки поднимет, то губу верхнюю отогнет и выбросит что-то в кадушку. Так и просидел с ним, покуда дела свои не закончил. - Это тоже сжечь, - подымаясь, протянул мне посудину он, и я с ужасом заглянула в нее. – Ради его же благополучия в жизни новой, никто этого знать и видеть не должен. Понятно? Кивнула я и к печи побежала, а саму вот-вот наизнанку вывернет. Лежали на дне деревянном уши маленькие волчьи, хвост, облысевший почти, клыки и когти черные. Колотило меня от радости и страха, руками неповоротливыми все в топку сбросила. Заискрился огонь, затрещал и зачавкал. Съедал остатки волчьей крови, гнусного проклятия. Я вернулась снова к Нацу. Он лежал так смиренно, умиротворенно спал. Волосы чуть в крови перепачканы, губы синие с сукровицей, пальцы перемотаны бинтами. Живого места на нем не было, будто побитый! Затряслось тело мое обессиленное, слезы потекли по щекам красным. Больно было видеть его таким, дюже больно! Стояла и капли глотала соленые. Я и счастлива, что спасен мой волк, но и мучилась вместе с ним. - А ты думала так легко переродиться? – подошел ко мне травник и кружку с отваром ароматным протянул. – Это тебе не платье сменить к лету. Адалуолфа была половиной его. А теперь сгинула, пустоту после себя оставив. Коли эту ночь переживет – дальше легче будет. А ты пей, пей. И домой потом ступай. Нечего тут мне слезы лить. Да и с ним ничего страшного не сделается. Уж я присмотрю. Уверил меня травник, что тревожиться не о чем, не разрешил больше остаться рядом с Нацу. Напомнил мне, что дома горевали родичи, оплакивали доченьку, погибшую от когтей волчьих. Совестно мне стало и грустно. Стучало сердце девичье, как птичка раненая в клетке билось. Себя еле пересиливала, чтобы оставить Нацу без опеки своей. Взглянула на прощание милому в лицо, руку его погладила осторожно. Дала слово честное, что приду завтра и навещу его. Так и ушла я в дом родимый, где уже не ждали меня, в чудо не верили. Матушка с батюшкой перепугались, что призраком вернулась к ним, не признали сразу. Да и я их узнала с трудом. Постарели они за эти месяцы, скорбь родительская отняла все силы жизненные. Кинулась я в объятья родичей и давай плакать, как маленькая. А там и матушка со мной, даже батюшка слезы не удержал. Стояли в обнимку долго-долго, отпускать не хотели. Просили они прощения снова, корили себя, что не уберегли. Я утешить их старалась, успокоить сердца измученные. Поведала им, как жилось мне с волком и как за все время жития того в лесу он даже когтем меня не тронул, а после отпустил восвояси. Рассказала про доброту его и заботу, хотела я, чтобы пошла благая молва об Адалуолфе. И так и сложилось. Как узнал местный люд, что вернулась я из лесу целехонькая, то стал диву даваться волчьей добродетели. Собрались селяне и в честь спасения моего праздник устроили. Радовались освобождению моему искренне, пили, ели, песни горланили и восхваляли окрыленно дух волчицы благородной, что лес стерегла. У каждого метка волшебная была, как память о днях тяжелых болезненных, как символ покровительства Адалуолфы. Вечером поздним ходила я к травнику. Пускал он меня совсем ненадолго, глазком одним глянуть, как там мой волк. Сидела на краешке кровати его, гладила по руке спящего и тихо сказки сказывала, как любил он раньше. Отдыхал Нацу. С тех пор, как здесь очутился, не проснулся ни разу. Видно, совсем изнемог в перерожденьи, что даже очи не открыть. Любовалась им и вспоминала встречу нашу самую первую. Не думала, не гадала я, что так сильно кого-то полюбить смогу, жизнь свою завещать безвозмездно, сердце отдать… Отдать на съедение. И открылась мне вдруг истина проклятья лесного. Разом все на свои места встало! Ворон хоть и правду говорил волку черному, да только не объяснил сути настоящей. Сколько бы сердец тот не поел, все это лишь сильнее связывало бы его с телом пса. И даже если бы Нацу моего сердца добровольного отведал, то тоже человеком не сделался! Хранителю шанс давался: жить в лесу в шкуре звериной и нести порядок иль связать судьбу с человеком и уйти. Мой волк не стал губить меня в угоду своему благополучию, повел себя, как человек. Он сам свой выбор сделал, а я завещала ему любовь девичью. И отступила Адалуолфа, оставила его, забрав с собой личину пса ало-серого. Поэтому проклятье пало. Поэтому Нацу теперь свободен. Уснула я с этой мыслью и во сне увидела вновь тень черную. Близилась угроза страшная, мчалась на четырех лапах, через пасть дышала хрипло. Глаза горели кровью и кровожадностью, желанием сыскать долгожданного отмщения. Неспокойно спалось этой ночью, встала я вся разбитая и к лекарю побрела. За заготовками ходить пока не дозволяли мне, поэтому решила почитать записи травника, поучиться мудрости его. Шла я тропинкой мимо домов соседских. День погожий был и солнечный. Птицы верещали над головою радостно. И тут услышала я смех девичий звонкий. Стояли подружки у забора деревянного и подглядывали во двор учителя моего. Между собой перешептывались застенчиво, хихикали, а потом шустро отворачивались, глаза ладонями прикрывая. Меня заметив, притихли и покраснели обе, аки дети нашкодившие. На непонимание мое ответили быстро, мол, к травнику приехал сын родственницы дальней из деревни другой. Будет жить теперь здесь и по хозяйству помогать, а то старец уж слаб и немощен стал. Видели девушки его мимолетом, так красавец он! Сам коренаст и смугл, очи острые раскосые, хищные, а волосы… волосы оттенка невиданного! Разволновалась я не на шутку и через калитку во двор поспешила. Мимо огородов с посадками лекарственными, мимо колодца бежала почти, себя позабыв. Раздавался стук глухой и все громче становился. Вынырнула из-за угла и застыла на месте, глаза округлив. - На-цу… - выдохнула почти беззвучно я и губы дрогнули от улыбки счастливой. Стоял предо мною юноша с волосами цвета заката летнего. Сам по пояс раздет, в руке держал топор и колотил дрова. Да так умело, будто всегда это делать умел. Спиной ко мне не замечал присутствия моего, а я разглядела ненароком шрам свежий на пояснице его, там, где раньше хвост ало-серый был. - Нацу! – окликнула снова, и он, вздрогнув, обернулся немедля. Топор из рук выронил и заулыбался мой волк, ко мне пошел. - Ты пришла, Люси, - остановился рядом со мной и сверху вниз посмотрел. Я взгляда хмельного отвести не могла. Очи его, как капканы опасные, поймали меня в ловушку, из которой не выбраться. Хотела было молвить что-то, но тут травник объявился и закричал недовольно: - Эй, Нацу! Тебе тут дел не переделать до вечера, а ты лясы точишь! А ну, не отвлекай ученицу мою, пес шелудивый! Люси, иди в дом. Пора переписать запасы наши. Насупился юноша обидчиво, скулы его алыми пятнами покрылись, а мне смешно стало, и прыснула в кулак тихонько. Вернулся он к рубке дров, но украдкой все же проводил меня, выследил, как уходила. Занимались мы делами будничными. В полдень я стол накрыла, чтобы пообедать после работы изнуряющей. Собрались мы за угощением, и у меня дух захватило. Сидел Нацу и ложкой сам похлебку мясную откушивал с хлебом. Не руками греб, не языком хлебал! Спину ровно держал, не сутулился. И невозмутимым был, словно всю жизнь так жил! Я терялась в недоумении, а учитель хмыкал довольно. Со старцем наедине разговорились потом. Оказалось, проснулся мой волк прошлым вечером после того, как ушла я. И все то время лекарь потратил, чтобы всю дурь волчью из него выбить. Всему научил, показал, как надобно. Был строгим и жестким, есть не давал, пока Нацу с приборами не освоился. То нужно было, чтобы не вызвал оборотень подозрений, чтобы не подумали чего люди вокруг. Но волку стоило отдать должное – старался он изо всех сил, все хватал на лету. Сам желал новые знания получить. Смотрела я на травника и думала, почему он так о Нацу заботится? Ведь мог он просто раны его подлечить, а дальше будь что будет. Но вместо всего приютил его, родственником дальним нарек, обучил, как вести себя в обществе людском. Заметил старец косые взгляды мои, сам все понял. Не просила я, но заговорил он о прошлом, в котором отрёкся от Адалуолфы. Тогда молод был, прям как мы, и испугался предложения ее странного. Как многие, неверно трактовал слова Благородной, а ведь любил волчицу так же сильно, как она его. И если бы только он смелости набрался признаться ей, то все иначе сложилось бы. Не погубил бы ее охотник, и не передалось бы проклятье на Нацу. Вина косвенная лежала на плечах его. Он все понимал, поэтому принял оборотня, как сына. Грустно стало на душе, но тепло в то же время. - Спасибо, - поклонилась я учителю, и он кивнул по-доброму мне в ответ. Вечером попрощались мы со старцем, и мне уходить настала пора. Стоял Нацу на пороге и с места не двигался, ведь не разрешал ему лекарь покидать его двора. Неопытен он был еще в общении с окружающими, наворотит дел, потом бед не оберешься. Но, понаблюдав минутку за нами, сдался травник и, затылок почесав, бросил небрежно: - Иди, проводи ученицу мою. Только быстро, и не болтай ни с кем, - проскрипел он и старческой поступью в сенях скрылся. Загорелись глаза волка искрами, заулыбался он и с охотой большой пошел со мною рядом. Поежилась я от прикосновения его неожиданного, когда пальцы наши переплелись в замок. Жарко стало, что аж щеки опалило румянцем. Как же приятно было идти с ним вот так по тропинке в сторону дома. Большего счастья я и придумать не могла. - Ты меня сегодня и не приметил сразу, - очи прятала под ноги я. – Обычно за версту чуял. - Да, это так, - согласился Нацу. – Оказывается, вы, люди гораздо хуже видите и слышите. Мне до сих пор не по себе. Не привык я, когда со спины подкрадываются, а я не ожидаю. - Теперь придется привыкать, - не утаила улыбки я, и он тоже. - Я так ослабел… Ничего не слышу, ничего не вижу, колдовать не могу. Но кое-что все еще при мне, - обратил взор в мою сторону он и продолжил. – Адалуолфа витает подле меня. Она не ушла совсем. Но слиться со мной уже не может. - Но почему? Чего она хочет? – напугалась я, что еще что-то случится. - Наверное, ждет кого-то на мое место. Я ведь ушел, а лес, - Нацу поднял серьезный взгляд на свое оставленное пристанище, - остался без хранителя. Я и так плохо справлялся с обязанностями, а без Адалуолфы совсем худо будет. - Я тебя не отпущу, - сжала пальцы сильнее и серьезно на волка уставилась. - Да я и сам не пойду, Люси. Не для того мы столько пережили, чтобы отказываться от всего. Мне нравится жить здесь, мне нравишься… ты, - он заправил волосы мне за ухо нежно. – Я не вернусь туда. Но… - Но? Дошли мы уже до порожка, а расставаться, ой, как не хочется. Обернулась я к волку, и он мои ладони укутал своими теплыми. - Есть у меня одна задумка, но сделать я должен все сам, хорошо? – говорил он так гипнотически, даже не моргая. - Это опасно? – не унималась я, беду страшную предчувствуя. - Люси, просто верь в меня. Ты и так сделала очень многое. Теперь попрощаться с прошлым я должен сам. И дабы спокойно мне за тебя было, не вмешивайся. Склонился ближе Нацу и губами коснулся моих. Ласка его вскружила голову, и забылась я на мгновение, пока были мы едины. По коже мурашки бежали, ресницы трепыхались, как бабочки. И все равно от волка пахло лесом и травами, а вкус его я теперь вовеки не забуду. Днем следующим занималась я у травника, когда крики перепуганных жителей послышались. Выбежали мы во двор, а люд в сторону пастбищ толпился. Спросили у прохожих, что случилось там. Отозвались пастухи, говорили, что овец порезал кто-то. Несколько тушек уволокли, несколько задушили. Переглянулись мы с Нацу и тут же вперед помчались. Обгоняя людей и расталкивая, пробрались к пастбищу. Трава в крови была перепачкана, шерсть мягкая белая катилась на ветру, цепляясь за веточки. Жуткое зрелище предстало перед нами. Вспомнила я картины прошлого, в котором обращенный охотник черной псиной на жителей нападал. - Это волк! – кто-то крикнул в толпе, и видела я, как Нацу чуть дернулся и побледнел. Схватила я его за руку и удержала на месте. - Значит, не так он добр, коли на скот наш напал! Того и гляди на люд простой охотиться начнет! Заволновались селяне, зашумели в обсуждениях. А я к милому прижималась крепче, чувствовала его напряжение лютое. Не выдержал он и увел меня оттуда. Бежала за ним, как девочка маленькая. - Он скоро будет здесь, - молвил коротко Нацу и по-волчьи оскалился. – А я еще не готов и уже без сил Адалуолфы. Мне не защитить тебя голыми руками. - Вернулся? Неужто ты о… - Зерефе, - собрались складки на его переносице, брови нахмурились пуще прежнего. – Не соврал ворон, что брат уже в пути. Но не думал я, как быстро он окажется здесь. - Это он сделал? – оглянулась я на пастбище, зверями разоренное. - Нет, один из приближенных. Брат крупнее меня, его следы я ни с кем не спутаю. - Крупнее… тебя? – пропищала ошарашенно, припомнив каким большим волком был Нацу. - Мне нужно поторопиться. Люси, сегодня я покину деревню. - Что? Но почему? Хочешь в лес воротиться? Снова принять проклятие? - заверещала я протестующе. - Никогда, - остановился он и обнял меня порывисто и крепко. – Но мне нужен совет мудрого хранителя. Я поеду к Беру, Люси. Только он может знать, что делать.