Станиславы

— Ой, не еби мне мозг, дорогуша! — А кто слезно просил меня объяснить ему математику, не подскажешь? — Блеать, — вздохнула я. — Поматерись мне тут! — прикрикнула Кира. — Хорошо, мамочка, — закатив глаза, шепнула я ей. Вот прозвенел звонок, и подруга поскакала на свое место, оставив меня с Рапунцель, который вечно хлюпал носом. Так и хотелось сломать этот нос. В класс зашёл статный мужчина лет двадцати пяти и сел за стол. Поправляя красную оправу очков, он листал классный журнал. Когда все замолчали, он поприветствовал класс и принялся проверять посещаемость. Фамилия за фамилией, а вот и моя очередь. О, да, детка, сделай это, скажи моё имя как можно правильнее! — Бедрицкая... — Бедрицка моя фамилия, блин, Бедрицка, — опять мою бедненькую фамилию каверкают. — Хорошо, Бедрицка, здесь? — он улыбнулся мне. — Вы же математику ведете, конечно, здесь! Учитель хмыкнул, продолжая называть моих одноклассников. На математике мне было всегда интересно, но меня привлекал не сам предмет, а тот, кто его ведет. Каждый раз я любуюсь белыми волосами учителя, его карими глазами и фигурой трехстворчатого шкафа. Математик был типичным парнем-мечтой. Но было у него то, что отличало этого человека ото всех: придурь. Герой моих очень влажных мечтаний резко оборачивался на громкие звуки, порою говорил сам с собою. А однажды я видела, как он от чего-то отмахивался и просил это что-то уйти. В итоге, по нашей школе поползли слухи, что он сумасшедший. Мне как-то похуй, ведь он мне нравился таким. — Бедрицка... Ой, Станислава, решаешь задачу, — требовательно проговорил тот, о ком я опять мечтала. Выхожу к доске, беру мел, слушаю условие задачи, записываю так, как мне это объяснила Кира. Начинаю решать. Все формулы перемешались в моей дурной головушке, и я стала соображать хуже топора. Кира со второй парты начала подсказывать, как решать это дерьмо, а Лева, главный шутник девятого "Б", крикнул: — Стась, вы же со Станиславом Владимировичем близнецы, а мозгов он явно больше получил. Ребята дружно заржали, я стукнулась затылком о зелень в меле, недовольно застонала, а математик покраснел так сильно, что любой помидор уступил бы ему место в цвете. Я любила, когда он рдел. Я была в восторге, потому что он казался мне маленьким ребеночком. — К сожалению, мы не родственники, — сказала я, на что весь класс удивленно разглядывал то меня, то Станислава Владимировича. — Я в том плане, что он был бы обязан ставить мне пятерки. Математик неуклюже улыбнулся, а я продолжила решать. *** Последним уроком был русский. Ольга Николаевна, иначе Гидра, снизошла, позволив нам пописать стишки. Это дело я уважала, поэтому сразу принялась строчить на помятом листе в линеечку, мать его, стих. Муза пришла почти сразу. В последнее время у меня одна тема — родители, поэтому я не ломалась. Минут через двадцать нужно было читать свои каракули вслух. — Семен. — Я? — Нет, у нас же здесь семь Семенов сидит, — довольная своею шуткой, сказала Гидра. — Мороз и солнце... — Агутин, это плагиат! Садись! Два, — заверещала руссичка, поправляя свои черные волосы. — Бедрицкая, давай исправляй свою двойку, — недовольно прошипела она. Я расправила свою бумажку, откашлялась и начала читать: "Мне так надоели ваши ссоры, Драки, крики, бессмысленные споры. Я так хочу, чтобы в доме царила любовь, Но сегодня утром в раковине я видела кровь. — Он снова ударил тебя? — я спрошу. — Нет-нет, все в порядке. Я вас обоих так сильно люблю. По щекам твоим слезы стекают. Ты думаешь, что я и кот этого не замечаем? В гостиной осколки разбитой посуды. В телефоне отца пропущенные от той самой Люды. Мне тошно от этого, поэтому я сбегаю из дома, Любите друг друга!" Класс зааплодировал, Кирка крикнула, что я лучшая, Гидра Владимировна посмотрела так, что аж все заткнули свои мерзкие рты. — Стася, очень хорошо написано, рифма правильно подобрана, только вот писать нужно про то, что знаешь. — А почему Вы, Ольга Николаевна, думаете, что я пишу про неизвестные мне вещи? — Ты бы училась лучше, если бы твои родители были в ссоре! Я проигнорировала данного рода замечание и пошла восвояси с четверочкой в дневнике. Честно, обиделась я на свою учительницу по русскому, поэтому, когда закончился урок, сразу отправилась в раздевалку за паркой. На улице теплеет. Мартовское солнце растапливает снег и лед, но в душе все еще холодно. Я наступаю в лужу и матерюсь. Не любила я март, ох, не любила! — Бедрицка, надеюсь, правильно выговорил, не хорошо это! — Вы о чем, Станислав Владимирович? — вскинув брови, поинтересовалась я у своего, в прямом смысле этого слова, любимого математика. — Говорить такие мерзкие слова, — он снял очки. Вот тут-то я потекла, как ручьи весной. Его небольшие глаза и белые брови были моими фаворитами на его лице. После тонких губ, конечно же. Святые подштанники Джигурды, как же он красив. Он, видать, альбинос, или бабуля согрешила с водолазом. Но я его родителей не видела. — Ста... Бедрицка, ты чего пялишься? Я не портрет Девы Марии, чтобы меня так изучать, — чувство юмора у него было, но не "ах". — Ну, уж простите-то нас, смертных с убогими лицами, — фыркнула я и развернулась. — Какая же ты странная, Бедрицка. — Ой, а сами-то на себя посмотрите, Киштыневский, — взъелась я, совсем позабыв про субординацию. — Намек понял. Как мне тебя называть? Ну, не могу я к человеку с таким же именем нормально обращаться. — Тогда зовите меня Стасом или Стасей, как остальные, — я пожала плечами. — Стася. Лучше? — я кивнула и пошла домой. *** Первое, что я услышала, войдя в квартиру — звон бьющегося стекла и отборную ругань. Снова отец с матушкой собачатся. Захожу в зал. Мать лежит на полу, шипит от боли, ведь нога порезана в кровь, отец стоит у окна и курит. Я пошла в ванную за аптечкой. Вернувшись, отца не увидела, а мама перебралась на диван. — Давай перевяжу. Что на этот раз? — выдохнула я, доставая бинты. — Опять эта Люда, — всхлипывала мама, — она прислала ему свою обнаженную фотографию, а я увидела. Стас, я не могу так больше, — шептала родительница. Я покачала головой, доделала начатое и скрылась за дверью в свою комнату. Весь вечер я просидела за уроками, не могла толком сосредоточиться. Как он посмел изменять такой женщине, как моя мама? Она делала все, чтобы семья не развалилась, но не вышло. Видела я эту Люду. Правда, она мне не понравилось, это естественно, ведь эта швабра была похожа на мою матушку, но разумом Великие Силы обделили. Она тоже была блондинкой с зелеными глазами. Тварь! В дверь постучали, и на пороге появился отец. — Чего тебе? — Я завтра уеду... — Перо в задницу, — ответила я, не дослушав до конца. — Станислава, — грозно произнес он. — Прости, пап, не знаю, что на меня нашло, — а жопой так и вдавливалась в стул. — Я уезжаю. Посмотри за мамой, чтобы она ничего с собой не сделала. Я кивнула, он поцеловал меня в макушку и ушел. За-ме-ча-тель-ны-е у нас отношения! Что это сейчас было? Не знаю, как так получилось, но я взяла маленькую фотографию с полки и начала рассматривать ее. Там мама, папа и, конечно же, я, только мелкая. Мама — блондинка с зелеными глазами и измученным уже тогда лицом. Папаня — брюнет с черными дырами заместо глаз. Я — херня на палочке с белым войлоком на бошке и черными глазками-пуговками. — Не изменилась. Еще немного покрутив снимок в руках, пошла спать. Долго я валялась, изучая потолок с пауками. Сон пришел только к часу ночи. За это время я успела подумать о своей жизни, об учёбе, родителях и о Кире — моей единственной подруге. Как же я ее любила! Не могла и шагу без нее ступить. Мы были не разлей вода, так и остались. Ох, Кирочка моя, как ты сейчас? Спишь, наверное? Так и я посплю. *** Утро оказалось типичным: проснулась, ахуела, позавтракала, поцеловала маму, папу и пошла в школу. Стою на светофоре, жду сигнала "иди". Мельком посмотрела влево и удивилась — в старенькой "бэхе" сидел Станислав Владимирович и покуривал тонкую гейскую сигарету.