Психопат

      – Ебать! – сразу после первого стона сорвалось с языка Хованского грязное ругательство, которое затем еще не раз было озвучено с различной громкостью и интонацией. – Блять! – в который раз повторил Юра, когда Дима слишком резко и глубоко вобрал его в себя. Теперь-то комик абсолютно не сомневался и даже был рад тому, что его неприятель оказался, так сказать, «голубых кровей». Ведь так крышесносно сосать могли только те, кто имел немало опыта на этом поприще.       Под теми мучительными ласками, что так умело дарил ему Ларин, Хованский перестал воспринимать течение времени. Он не понимал, сколько прошло минут с того момента, как горячий рот с юрким языком накрыл его член, как бледные щеки втянулись вовнутрь, создавая вакуум и обволакивая его достоинство. Ему казалось, что вся эта сладкая пытка тянулась уже не минуты, а часы. Дико приятные и бесконечно долгие часы.       Манипуляции Ларина вывели Хованского из реальности и вознесли к небесам, и поэтому Юра тут же рухнул обратно на грешную землю, как только критик отстранился, с громким причмокиванием выпустив его эрегированный орган из своего мягкого и влажного рта. Комику мгновенно захотелось снова вернуть ту блаженность, он до жути желал сейчас лишь одного : запустить пальцы связанных за спиной ладоней в эти темные волосы и, с силой надавливая на затылок, снова опустить этот картавый ротик на так требующий разрядки член.       А Ларин тем временем, слегка наклонившись в сторону, вынул все еще окровавленный нож из дощатой поверхности пола и опять вернулся в прежнее положение. Быстро разрезав остро заточенным лезвием веревки, которые удерживали ноги Хованского на одном расстоянии друг от друга, критик развел их еще шире и вновь принялся за прерванное занятие. Но уже одновременно с этим он начал поочередно проводить ножом по тонкой коже своих рук, оставляя на них тонкие алые кровоточащие полосы.       Краем одурманенного гормонами сознания Юра заметил, что и сам Ларин тоже получал от всего процесса нехилое такое удовольствие, раз умудрялся сладко постанывать с членом во рту. И, кажется, он даже надрачивал себе, пока его рот активно ублажал комика. Каждый Димин стон отдавался легкой вибрацией в его горле, что приносило с собой новые нереальные ощущения и все ближе и ближе подводило Хованского к долгожданному финалу.       – Быстрее! – вместе с очередным стоном с искусанных губ комика слетела неосознанная просьба, которая тут же была исполнена. Не имея возможности вцепиться пальцами в это желанное тело и ускорить тем самым процесс, наконец доводя его до финала, Хованский, закрыв глаза, еще сильнее прикусил собственные губы и язык. Он чувствовал, что уже находится у самой грани. Все мышцы вновь напряглись, еще чуть-чуть, еще совсем чуть-чуть!       Но уже в следующее мгновение Хованский издал стон разочарования, ведь Ларин снова отстранился, прерывая свои мучительно умелые ласки на самом важном этапе. Юра, распахнув веки, сфокусировал свой взгляд на первом попавшемся объекте, а именно на лице критика, оказавшегося так близко к его собственному. Дима, встав с колен, теперь безумно и непрерывно смотрел в глаза своего заложника с такой же сумасшедшей улыбкой на губах.       – Проси! – скомандовал громким, но холодным голосом критик. В его руке все еще находился маленький раскладной нож, которым Ларин вновь стал слегка водить по нежной коже шеи, прямо как в самом начале всего этого безумия. – Умоляй меня закончить, – пояснил он, заметив полный непонимания вопросительный взгляд Юры. – Ну же! Давай! – подстрекал парень, все сильнее и сильнее надавливая острием, почти разрезая плоть.       – Да иди ты, бля! Ебанат конченный! – в который раз за вечер послал критика Хованский, не собираясь даже в таком, казалось бы, безвыходном для него положении унижаться еще больше. Хотя ему до жути хотелось этого продолжения. – Я ни перед кем не пресмыкался и не буду этого никогда делать, особенно перед тобой, пидрила обдолбанный! – почти прокричал Юра, вгрызаясь своим озлобленным взглядом в наполненные изумлением глаза мужчины. После озвученных слов в воздухе повисло напряженное молчание, которое неожиданно прервал громкий и жутковатый смех критика.       – А зря! Сейчас ты полностью в моей власти, Хованский, – сказал Ларин, резко прервав свой безумный смех, но не переставая при этом все так же почти до обезображивания широко улыбаться. – И я уже почти исполнил твою последнюю просьбу, – произнес парень и, бросив нож на пол, медленно опустился на свои колени. – А это значит, что скоро настанет время расплаты, – проговорил Дима, вновь накрывая своими раскрасневшимися губами напряженный орган комика.       Продолжившиеся ласки принесли свой результат, и через некоторое время Хованский, протяжено простонав, вскинул бедра навстречу усердно работающему рту. Кажется, Юра закричал на пике удовольствия, извиваясь всем телом настолько, насколько это ему позволяли веревки. Кажется, он сошел с ума, когда резко подступившее наслаждение разноцветными искрами разорвало его сознание на миллион бессвязных частей. Кажется, это был самый лучший оргазм в его жизни.       Немного отойдя от крышесносного минета и вновь открыв глаза, комик заметил, как Ларин слизывал остатки семени со своих красных губ. Закончив это занятие и медленно подняв когда-то брошенный на пол нож, критик слегка надрезал кожу на шее своей жертвы, извлекая тем самым из Юры болезненное шипение. Из новой раны тут же потекла алая жидкость, которую Дима, наклонившись к горлу комика, поспешил собрать своим языком.       Хованский же почувствовал некое жжение, когда Ларин, втягивая губами поврежденную кожу, начал с остервенением высасывать из раны все новые и новые порции красной теплой крови. Когда же критик наконец-то отстранился от истерзанной шеи, то на ней осталась его яркая метка. Удовлетворительно улыбнувшись окровавленными губами, он резко вцепился стальной хваткой в горло Хованского.       – Ты когда-то сказал, что с радостью придушил бы меня, – начал говорить Ларин, все сильнее и сильнее сжимая свои пальцы. – Так вот, это взаимно, – сказал критик и, совсем близко наклонившись к лицу пленника, окончательно перекрыл ему поток воздуха. С губ комика начали срываться истошные хрипы.       Юра до последнего момента надеялся, что вдоволь поиздевавшись, этот псих все же отпустит его живым. Но когда в глазах стало темнеть, а глубоко в груди неприятно закололо, то он понял – это конец. Теряя последние крупицы сознания, Хованский ощутил какое-то холодное прикосновение к своим губам. Кажется, это был поцелуй смерти.