EOEO

сонхва, сколько помнит себя, всегда находился в центре внимания. сперва начальная ступень, потом средняя школа, старшая, а там недалеко и до универа. в свои девять сонхва бледный и нескладный, слишком длинный, слишком короткий, слишком объемные волосы, слишком темные — с ним дружат пару девчонок постарше из соседних домов — у них, видимо, специфические вкусы. сонхве не помогает ни подаренный недавно родителями плеер, ни закатанные рукава у кофты в полоску, ни книжки с сюжетом на европейский манер, которые он пролистывает по выходным — с ним почти никто не общается, и сонхва делает всё один: ходит в школу, возвращается из неё, идет в магазин, идет на прогулку. в тринадцать сонхва тоже один. он начинает взрослеть и становится еще нескладнее — хотя куда еще думает он сам, но, оказывается, нет предела совершенству. в случае сонхвы — уродству. он не нравится самому себе и не знает, нравится ли хотя бы собственной маме — те же волосы лезут во все стороны, кожа портится, ногти постоянно ломаются, а все ботинки и куртки разом становятся малы. ну здорово. на обедах к нему никто не подсаживается, и это странно — странно и несправедливо, потому что сонхва оглядывается, и что он видит вокруг? толпы таких же подростков, в которых еще ничего нет, которые сами страшные и зеленые, такие же, как и все, так чем он — сонхва — хуже. на этот вопрос ему никто не дает ответа. сонхва получает иногда чей-то кусочек яблока в свою тарелку, когда отворачивается, или новые шнурки взамен тех, что у него потерялись на футбольном поле, но или не замечает этого, или думает, что ему кажется, и просто списывает всё на случайность — мало ли кто куда сует свои вещи по ошибке. к пятнадцати его лоб становится выше и белее, черты лица медленно превращаются во что-то понятное, и вроде сейчас всё должно встать на свои места, но вместо 'хей, идем с нами' сонхва начинает слышать 'герой, блять' или 'че такой красивый, для кого вырядился'. подростки в школе сонхвы такие же страшные и зеленые, как и были все классы до, но теперь еще и непонятно жестокие — не все, конечно, но большинство, так уж получается. сонхва особого значения нападкам в свою сторону не придает, к концу года из-за его аккуратных, со светлой кожей, рук, он получает в спину 'педик' и на это только хмыкает. в шестнадцать-семнадцать сонхва уже был в лагере для одаренных детей — родители впихнули его на отделение музыки — он возвращается оттуда и сгребает со стола весь ненужный мусор, заменяя его простым как смерть ноутбуком и программами для редачки битов. большего ему и не требуется. к шестнадцати-семнадцати сонхва не только знает что такое хук и панчлайн: у него появляется пара друзей — всего пара, но достаточно хороших, нормальных приятелей, к которым можно завалиться под ночь с тремя бутылками макголи или соджу и рассказать о том, как всё проебал. в придачу к друзьям сонхва получает кучу знакомых, и в местах, где они тусуются, сонхва зовет себя грей, остальные тоже берут себе понтовые псевдонимы, и всё круто: сонхва первый раз напивается, первый раз разбивает айпад, первый раз целуется, хотя самого поцелуя — быстрого и в темноте, с какой-то девчонкой — на утро не помнит. зато когда он приходит в школу, всё по-старому. кроме того, все друзья, которыми он обзаводится — это очень хорошо, это просто замечательно, что ему еще можно желать, но. сонхва до сих пор делает все один. его не покидает предчувствие, что скоро что-то произойдет, что-то должно произойти, но он не знает, что именно, поэтому ему ничего не остается, кроме как ждать. сонхва не ошибается: он, видимо, выглядит в свои семнадцать как тот человек, которому не хватает впечатлений в жизни, и его первый раз избивают где-то в начале мая. это очень смешно, очень жалко, и сонхва совсем не боится, хотя мельче своих обидчиков по комплекции раза в два. его, кажется, пытаются пнуть или толкнуть, прикладывают разок виском о стену — сквозь наступающую предобморочную пелену сонхва разглядывает очертания кого-то с широкими плечами и в черном, приближающегося к ним и замахивающегося на того, кто его приложил, и фигура этого человека смутно знакомая, но сонхва отрубается, прежде чем понимает, что произошло. он открывает глаза уже в школьном медпункте, и видит только белый потолок и такого же цвета халат медсестры. он садится на кушетке прямо, пьет подставленный ему в руку стакан воды и таблетку, голова вроде не кружится, тело не ноет, и пытается вспомнить, что было несколько часов назад, но его мозг упрямо не хочет повиноваться. сонхве становится интересно. из-за того, что он отключился, на улице, когда он выходит из школы, уже темно, и кто знает, может его подождут и на заднем дворе, чтобы закончить начатое, но вроде всё чисто, а на скамейке лежит его, сонхвы, ветровка, которую он забыл, когда грохнулся там, в коридоре. он доходит до дома и по пути правда никто не пытается отомстить, надавать ему по хребту или вывернуть руку — сонхве вообще кажется, что за ним следят, потому что пару раз он замечает чью-то тень или блеснувший сбоку взгляд, но даже если это так, то на него никто не набрасывается. его доводят до дома в целости и сохранности.  — спасибо? — хмыкает сонхва в пустоту, больше своему воображению, чем реально существующему человеку, который мог бы идти всю дорогу с ним рядом. в конце концов ему уже не смешно — каждый раз, когда случается что-то поганое, он находит вокруг что-то хорошее, и один раз там даже какой-то диск с неплохой обработкой трека джейзи. пару раз сонхве кажется, что он слышит тот голос того человека, который его спас, но когда он крутит головой в толпе, там слишком много людей, и голос снова теряется. он уже начинает терять терпение и почти торжествующе кричит, когда ловит виновника всех своих добрых дел прямо на горячем. около его шкафчика стоит парень, и он реально большой, в крутом свитере и с бритым затылком, и отскребает какую-то хренотень со дна сонхвиного шкафа.  — и не стыдно таким заниматься? — поднимает бровь сонхва, когда подходит к нему со спины и прислоняется к стенке рядом — спина парня, кстати, опупенно широкая и надушенная маскулинным одеколоном, — всё в лучших традициях, — и сонхва думает, что это самая красивая часть тела у мужчин наверное в принципе, но потом парень оборачивается и улыбается с ямочками и морщинками у глаз. сонхва тоже улыбается — хитро, но как будто они знают друг друга сто лет. в принципе так и есть. парень даже не оправдывается, просто смеется, и его голос очень низкий, и сонхва думает одной своей частью, что этот тон просто охуенно будет смотреться на второй минуте в его новом ремиксе, но второй своей частью сонхва думать не может вообще. он не знает как спросить 'я тебе нравлюсь или почему ты тогда отскребаешь это дерьмо отсюда', спросить типа 'это ты следил за мной, когда я шел домой? ', но вообще сонхва даже немного на этого человека злится, потому что, серьезно, он оберегал его столько лет, но даже не давал о себе знать? сколько раз за всё это время они могли делать вместе какую-то крутую херню?! трата ресурсов.  — ты, блять, кисок, тот самый кисок, от которого пищит даже учитель по биологии. через мгновение сонхва тянет:  — и ты читал какой-то текст в актовом зале под бит тупака, я видел тебя, я видел! кисок усмехается.  — и долго ты еще хотел строить из себя рыцаря? эй, не ухмыляйся так, я сейчас ослепну, — обычно сонхва не толкает в плечо малознакомых ребят, но сейчас он чувствует себя в праве это сделать.  — ты мне нравился с самого начала. сонхва серьезнеет.  — не может быть. и с этими скобами в шестом классе? кисок продолжает ухмыляться:  — всегда. позже он добавляет:  — и твои ремиксы возбуждают. и сонхва краснеет. а этого, блять, никогда раньше не было. он не знает вообще как мог проглядеть кисока, когда ему было одиннадцать лет. и тринадцать. и пятнадцать тоже.