Когда идешь через ад - не останавливайся

      За шесть дней Бог сотворил Землю, так говорит религия.       За шесть дней жизнь Киллиана Джонса уничтожила все его двухметровые стены с колючей проволокой наверху, которыми он так старательно отгораживался от мира со всеми его эмоциями и людьми на протяжении трех или четырех лет.       В церкви влажно и прохладно, но приятно, как в осеннем лесу после дождя, и Киллиан впервые за долгое время ощущает что-то вроде домашнего уюта, дарующего иллюзию спокойствия и безопасности.       Но как только он переступает порог и оказывается на улице, это ощущение растворяется в сером, тяжелом небосводе, нависающим молочной дымкой над городом. Небо вбирает в себя все оттенки этого города: от грязно-серой армейской формы на дальней полке в шкафу Киллиана до молочно-белой пенки латте в кафе «У бабушки», который Руби ставит на столик Регины.       Киллиан ушел из дома после полудня, сделав перед этим инъекцию Питеру в полной, тягучей и гадкой тишине. Он знал, что повел себя как подонок, но ничего не мог сделать.       Он не умел по-другому.       Действительно не умел, или пытался поверить в это.       Верить он всегда умел, собственно, как и лгать.       Верить в свою ложь — так вообще превосходно.       Наверное, это у Джонсов семейное.       Когда начинается дождь, Киллиан спешно покидает церквушку у кладбища. Пока он добирается до дороги, умудряется совсем промокнуть и замерзнуть: кожаная куртка совсем не греет, вода стекает по мокрым темным волосам за шиворот, что не приносит хоть каких-либо приятных ощущений.       Джонс сигналит рукой первому же проезжающему мимо желтенькому Форд Фьюжену с характерной эмблемой.       — Вообще-то я заканчиваю, — с улыбкой говорит типичный пожилой, слегка полноватый таксист, и Джонс правильно понимает этот намек.       — Я накину.       — Окей.       Как только дверь захлопывается, Киллиан облегченно вздыхает, наслаждаясь теплым салоном автомобиля. Он называет адрес, и Форд плавно трогается. Стучащий за окнами дождь теперь кажется даже убаюкивающим.       Киллиану хочется думать, что это от того, что таксист на интуитивном уровне понял его желание как можно позднее добраться домой не столько для того, чтобы закончился дождь, сколько, чтобы оттянуть время разговора с Питером.       Мысли ленивым потоком утекают в невольные ассоциации, вызванные одним лишь именем парня, и затем Джонс уже с трудом различает, спит он или же просто задумался, проматывая в голове как кинопленку события двухлетней давности. Это, кажется, было слишком давно, чтобы вспоминать, но внезапно нахлынувшая ностальгия не оставляет ему никаких шансов.       Тогда, два года назад, это был совсем другой мир. Мир с родителями и несносным приемным братом. Ужасным, раздражающим своим бунтарским характером братом, ночи с которыми были слишком приятными и сладкими, даже если днем приходилось делать вид, будто они не знают друг друга и искреннее ненавидят. Хотя, впрочем, у Питера были основания его ненавидеть.       Тогда Киллиану казалось, что мир сложный.       Какая глупость.       Неожиданно ставший приятным голос таксиста вырывает запахнувшего плотнее кожаную куртку Киллиана из легкой дремоты.       — Ты куришь?       Он переводит расфокусированный взгляд на улицу.       — Нет.       — А ты не против?..       Киллиан равнодушно пожимает плечами. Несколько секунд водитель молчит, занятый тем, чтобы поджечь зажатую между зубов никотиновую палочку. Как только он делает первую затяжку, Джонс чувствует тягучий, резкий запах дешевых сигарет.       — Это хорошо.       Мужчина сквозь накатившую дремоту замечает, как его голос и глубокие, резкие затяжки («Видимо, бросает» — мелькает в голове Киллиана) органично сочетаются с мерным стуком дождя по багажнику и стеклам Форда. Джонс почти успевает снова провалиться в сон, как таксист неожиданно говорит.       — Знаешь, я заметил… я заметил, что курят те люди, которым не хватает любви.       Дыхание резко перехватывает.       — Наверное… — еле слышно произносит Киллиан и сжимает крепче зажигалку в кармане кожаной куртки.

***

      Мерзкая, промозглая погода приходится как раз кстати для прогулки, так думает Питер, натягивая посильнее капюшон парки на голову.       Отправленные Феликсу смс-ки с приглашением провести время где-нибудь, как настоящие избранные (по расчетам Питера, он должен был оценить шутку), остались без ответа, так что у парня, собственно, больше не было вариантов. Киллиан исчез из дома сразу, как сделал инъекцию, да и к тому же, даже будь он дома, парень не захотел бы его видеть.       «Не этот манипулирующий кусок дерьма», — мысленно добавляет Пэн, смачно сдавливая пачку красного Мальборо, принадлежащую и забытую вышеупомянутым дорогим родственником, и швыряет ее в мусорный бак.       Даже если Киллиан считал себя вправе вести себя с ним как не-человеком, Питер, стало быть, по логике вещей мог действовать как не-человек.       Фактически ему все еще было семнадцать, и он имел право на подростковый максимализм, так что пошло оно все к черту.       Питер мог понять Феликса, который, наверняка, злится из-за вчерашнего. Все было хорошо. По правде сказать, даже лучше чем хорошо, так что у Феликса были основания питать каике-то надежды. Пэн чувствовал свою вину, но сказать все сразу было честнее, чем сделать из этого какую-то пытку.       Именно поэтому Питер не мог понять Киллиана.       Киллиана, который ничего не чувствует.       Киллиана, который на протяжении нескольких лет проводил с ним время при любом удобном случае (и не только в пресловутом сексуальном смысле).       Киллиана, который вчера поцеловал его так, будто в последний раз.       Питеру очень хочется устроить скандал: такой киношный и громкий, с разбитой посудой и матами поверх признаний в любви. Сказать, что они, блять, так не договаривались. Киллиан, блять, не подписывал пользовательское соглашение, где в случае поломки товара может вернуть его назад.       Ведь Пэн мог бы смириться с ощущением бракованной продукции.       Мог бы, если бы умер тогда, два года назад, и на этом — все, большая, жирная клякса вместо точки.       Но это чертовски несправедливо, потому что он воскрес. Вот он, живой и жаждущий жизни. Ему хочется кричать; кричать, срывая голос, что вот он, здесь и сейчас, и Киллиан не может так просто игнорировать этот факт.       Но, как оказалось, может.       Питер хлопает входной дверью и устремляется в единственное место, где чувствует себя как дома.       На кладбище.

***

      Киллиан добирается до дома в течение получаса. Дождь почти прекращается, лишь легонько накрапывает, а куртка успевает просохнуть. Он отсчитывает таксисту плату с хорошими чаевыми и отправляется домой с каким-то смутным чувством тревоги, прогоняя мысли на тему того, что его финансы стремятся к нулю.       Мужчина почти смиряется с тем фактом, что им нужно поговорить.       В конце концов, Питер сам должен понимать, что ничего не происходит так просто.       Когда он отпирает входную дверь, дом встречает его гнетущей тишиной. Киллиан почему-то сразу понимает, что парень ушел. Хотя, даже если тот находится дома, ничего особенно-то и не меняется.       Он быстро минует большую гостиную, на всякий случай бросает в пустоту второго этажа: «Питер, ты дома?» и почти сразу, не дожидаясь ответа, устремляется на кухню. Пока мужчина вытряхивает содержимое коробки хлопьев себе в тарелку, рационально необъяснимое чувство тревоги в груди стремительно разрастается. Джонс ощущает это каждой клеточкой тела; настойчиво и гнетуще, отдаваясь ритмичной назойливой болью в черепной коробке.       Кажется, что-то не так, но природу этого источника объяснить не получается.       Но Киллиан получил на войне слишком хороший урок, чтобы так просто игнорировать свою интуицию.       Он медленно открывает верхний ящик кухонного гарнитура, достает увесистый нож для разделки мяса, после чего уверенно, хоть и предельно осторожно отправляется на обследование дома.       Подтверждение его паранойи обнаруживается далеко не сразу. Приходится обойти весь первый этаж, прежде чем Киллиан решает заглянуть к запасному выходу.       Он открывает дверь и не в силах двинуться застывает в проеме.       Привалившись к стене его дома, сидит мертвяк с всаженной с ювелирной точностью в центре лба пулей.       Киллиан не знает его имя.       Но Киллиан знает, что у Питера меньше суток, чтобы убраться из города.