***
Питер выскребается из дома только ближе к вечеру, сразу после того, как уходит Киллиан. Ему хочется повторно умереть, особенно, от взгляда Джонса в его сторону. Он не знает, за что ненавидит мужчину больше: за поганое отчаяние, которым несет от него на километр, или за враждебность, которая течет в жилах вместо крови. Наверное, за всю эмоциональную двойственность сразу. Но он не собирается ходить по дому на цыпочках и не высовываться. Когда Феликс встречает его возле собственной могилы, Питер снимает капюшон и выглядит довольно потрепанным. Блондин открывает рваный и видавший виды рюкзак и демонстрирует Пэну пару бутылок пива, на что тот только хмурится. — Мы же все равно не можем пить. Феликс демонстративно закатывает глаза. Питеру хочется сказать: «Прости, что разочаровал», но вряд ли для парня это новость. — Главное, представить, — фыркает блондин и снова набрасывает рюкзак на плечо. — Память и самоубеждение сделает свое дело, поверь мне. У Питера все равно нет вариантов. Он молча соглашается и идет следом за новоиспеченным другом. Они обосновываются на безлюдном берегу жалкого подобия речки и долго разговаривают, большую часть пива просто выливая мимо. Но, как ни странно, Феликс прав — под конец Питер чувствует себя поддатым, и говорить становится легче. — Как ты умер? — спрашивает блондин, прикладывая пустую бутылку к глазу в качестве подзорной трубы. Пэн выдирает какой-то сорняк и долго перебирает его пальцами, чувствуя подступающую тошноту. — Рак. — Это паршиво. — Еще как, — согласие выходит каким-то тихим, так что Питер не уверен, что его слышали. Он прочищает горло и бросает куда-то в пустоту. — Я думал о том, что это несправедливо. Что матч закончился до того, как я вышел на поле. И, тем не менее, это было самое счастливое время в моей гребаной жизни. Феликс отворачивается, отстранено смотрит куда-то на противоположный берег и после длительного молчания бросает, голос его звучит жестко, как сталь: — Я разбился на машине с родителями. У меня не было времени подумать. — Я думал, ты живешь с тетей, — Питер смотрит на него с удивлением. — Так и есть. — А твои родители, они?.. — живот скручивает от внезапной догадки, и Пэн молится, чтобы он ошибся. Но ясный голос Феликса звучит как топор палача. — ННД раскрошила им мозги во время восстания. Питер знает, что должен что-то ответить, но слова встали поперек горла. Такое ощущение, что он провалился сквозь толстый, прочный лед, и его тело парализовало еще до того, как он полностью отключился и утонул. Он идет ко дну без возможности сопротивляться. К счастью, блондин сам нарушает тишину через некоторое время. — Мне постоянно твердят, что это было необходимо. Апокалипсис и все такое… Но я не понимаю, почему их чествуют героями, а мои родители лежат с простреленными бошками. Феликс чувствует привкус отчаяния во рту и тяжело сглатывает, позволяя пеплу припорошить свои гнилые органы. Он до сих пор ощущает себя каким-то обманутым: прошло два года, но он умер там, вместе с ними. И ожив сейчас, парень просто не может принять тот факт, что теперь это ему надо смириться с той аварией. Когда его ладонь берут в свою, блондин пытается раствориться в прикосновении и не чувствовать привкус железа во рту. Каждый раз, возвращаясь к этому воспоминанию, Феликс оказывается беспомощным и загнанным в угол. Переплетенные с его собственными пальцы Питера дают ощущение, что он теперь не один, и это помогает. — Мы с тобой партнеры по дерьму, — говорит Пэн и слабо улыбается в попытке приободрить, не убирая ладони, и Феликс с трудом находит в себе силы кивнуть в ответ. Питер переводит тему, и через какое-то время парню становится лучше. Он снова просит рассказать о том, как Феликс стянул у тетки нож (кажется, для него это теперь предмет личной гордости), и под конец тот уже может улыбаться и шутить. — Ты, конечно, говнюк без чувства юмора, но спасибо, мне лучше. Когда он наклоняется для поцелуя, закрыв глаза, Пэну приходится долго отклоняться назад всем корпусом, прежде чем блондин понимает, что происходит. — О, черт. — Да, — Питер выглядит удивленным и виноватым одновременно. Феликс выглядит обдолбанным и с трудом понимающим происходящее, будто и вправду пьян. — Я просто подумал, что сейчас самое подходящее время, — осторожно произносит он, с опаской прощупывая тонкий лед, и Пэн пожимает плечами. Это действительно похоже на правду. — Так и есть. Феликс, кажется, шокирован еще больше, чем до этого. Он ждет упрека, что все разрушил этим, но Питеру слишком плевать. Кажется, за эти два года он пережил столько дерьма, что чувствует себя на двадцать лет старше. Или все тридцать. — Тогда?.. Молчание. Питер взмахивает пустой бутылкой, в которой еще недавно было пиво, и, нервно пожевывая нижнюю губу, раздумывает над ответом и, собственно, почему нет? Почему он, блять, не может? — Просто… — он тяжело вздыхает. — Если бы мне было плевать на один эгоистичный, манипулирующий кусок дерьма, я бы без раздумий сделал это. Феликс губами изображает букву «о». Потом — расстроено чешет нос, разрывая их зрительный контакт. И, наконец — говорит, спустя ужасно долгую паузу. — Знаешь, — Феликс выглядит помятым и перееханным машиной раз эдак пять. — Самое хреновое, что я не могу спихнуть это все на алкоголь. И Питер полностью с ним согласен.***
Питер возвращается домой далеко за полночь. Он с трудом в темноте нащупывает ручку двери, аккуратно щелкает замком и даже почти успешно достигает лестницы, как вдруг на кухне раздается какой-то звон, а следом за ним в дверном проеме появляется знакомая взлохмаченная макушка. — Питер? Парень матерится и в ожидании напрягается всем телом, готовый отразить удар, но когда видит освещенное тусклым светом помятое и беспомощное лицо Киллиана, то мгновенно теряется. Питер чувствует запах перегара, и страх звериной волной накрывает его с головой. Киллиан Джонс не сделал в своей жизни нихуя хорошего, тем более, под алкоголем. — Говори. Он долго смотрит на него побитой собакой, прежде чем изо рта хриплым голосом вырывается хоть что-то внятное. — Помнишь, что я сказал тебе перед тем, как уйти? Питеру в один момент перекрывают кислород. При полном отсутствии нужды в дыхательных функциях его новому организму он ощущает, как задыхается и почти теряет сознание. Он не может выдавить ни слова. Киллиан поднимает на него глаза и долго смотрит куда-то глубже, чем то ему позволено, пока ком не сдавливает горло Питера так, что тот с надрывом срывается на одном вдохе: — Что ты не аппарат ебаного искусственного дыхания. Его рану методично ковыряют ножом, и он даже не пытается сопротивляться. Не здесь и не сейчас, когда его размазало по стенке, и весь его диапазон ощущений свелся к тупой, ноющей боли в груди. Киллиан мажет по губам жуткой, прогнившей улыбкой. И только спустя слишком долгое для эффекта и недостаточно короткое молчание для того, чтобы вызвать у Питера злость, роняет совсем тихо: — Я не отключился. И тогда он делает то, что окончательно вырывает у Питера крупицы самоконтроля. Он впечатывает в его губы тяжелый, как бесполезное сердце в груди, пропахший алкоголем и отчаянием поцелуй.