Head in the Sand

Когда Алекс сошёл на сушу и повесил на плечо кожаную сумку, он впервые за время поездки ощутил, что правое плечо обгорело и от любого прикосновения жгло огнём. Ветер развевал триколоры на столбах. Здесь даже пахло по-другому. Серый асфальт с единичными белыми плитками был усеян обширными лужами, которые, как казалось, высыхают прямо на глазах. Ни когда он в умалишённой спешке собирал вещи для отъезда, ни во время преодоления Ла-Манша он не ощущал перемен, воспринимая всё как игру или очередную кратковременную разлуку с домом. Однако отличие было существенным: никто его не благословил на дальний путь и не всучил пару пакетов с домашней выпечкой, он не успел попрощаться с близкими друзьями, забыл четверть предполагаемого багажа. Со всех сторон была слышна французская речь с режущим слух произношением, которое никак не хотело подчиняться Алексу в средней школе, и он невольно кривил губы. Переместив ремень сумки на левое плечо, Алекс поспешил оглядеть местность на наличие телефонной будки, припоминая номер знакомого француза, учившегося на один курс старше. В кармане валялась скомканная купюра номиналом в сто фунтов — единственное, что смог выцепить Алекс. Честно признаться, он не привык существовать без пачки наличных в кармане, и Алекса настигло полное непонимание того, как он будет выживать здесь. Чемоданы попутчиков, с которыми он беседовал на протяжении четырёх часов, тащили родственники. Парня, с которым Алекс любезно разделил партию в нарды, встречали с распростёртыми объятиями друзья, громко крича от радости после долгого расставания и утаскивая его к месту скопления таксистов, дабы всем вместе поехать в город. По привычке он и сам хотел остаться у главного входа, озираться по сторонам в поиске того человека, который поможет добраться до ближайшей автобусной станции и уехать в центр портового города. Расстегнув верхние пуговицы трущей шею рубашки, Тёрнер впервые ощутил себя таким одиноким. Неохотно волоча ноги мимо таксофона, Алекс хотел было разменять эти деньги на более мелкие и позвонить домой, но, зажмурившись, вспомнил, что это не лучшая идея из всех существующих. Он не смог разобраться в себе: гордость это или отчётливое осознание того, что он больше никому не нужен? Алекс отмахнулся от назойливых водителей дребезжащих автомобилей и решил обменять купюры у валютчиков, стоящих рядом с сувенирными лавками — так меньше потеряешь, нежели в банке. Дышалось с трудом, макушку напекало, и Алекс проклинал учебники по географии, нагло внушавшие о прохладном климате Северной Франции. Он ступил на бордюр, ограждающий подстриженный газон от глубокой проточной лужи, и достал из внешнего кармана сумки смятую и наполовину полную пачку сигарет. Он повернул голову и пошатнулся всем туловищем, когда мимо него, прямо по траве, проехал мальчишка лет одиннадцати на велосипеде — он крикнул что-то по-французски, чего Алекс не понял, и уже спустя миг задел его локоть стальным рулём. Упаковка вывалилась из рук прямо в воду, и Алекс, потратив каплю времени на ругательства, поднял её, не брезгуя от содеянного. Он усмехнулся своей экономии и, встряхнув упаковку, оценил масштабы поражения. Нацепив на нос солнцезащитные очки с медным отблеском, Тёрнер свернул в небольшой дворик между домами, где няни следили за играющими в песочнице детьми, а на балконах были развешены цветные тряпки. Он опустился на облезлую скамейку и разложил промокшие папиросы на солнце. Отобрав из них наименее влажную сигарету, Алекс закурил, тем временем прикрывая ладонью дрожащий огонёк спички. Местные пристально следили за ним, перешёптываясь на крыльце дома. Дама в возрасте даже дёргала своего супруга за плечо, призывая его разобраться с чужаком. Алекс запрокинул голову и выдохнул в сторону дым, не обращая внимания на очевидцев. Его мысли были заняты размышлениями о том, как добраться из Кале хотя бы до Нанта, с которым он хорошо знаком благодаря поездкам к кузену. Если бы жители близлежащих домов так откровенно не глазели на него, он бы осмелился спросить у них, каким транспортом удобнее достичь нужного города. Двор пронзил громкий собачий лай. Две шотландские овчарки рванули из-за угла наперегонки к Алексу, прижав уши к голове с оглушающим рыком. Тёрнер прекрасно знал, что они не бросятся на него, а лишь дадут понять, что не привыкли к чужеземцам у себя во дворе. Он не планировал бить их ногами, чтобы потом в медпункте зашивать рваные раны. Им в след крикнул хозяин, неуклюже мчась за питомцами через кусты. В метре от Алекса они резко остановились и оглянулись назад — коротко стриженный мужчина громко велел им прекратить. Вопреки тому, что собаки застыли на месте, он ещё больше ускорился, обтирая потные ладони об рубашку в горошек. — Je mʼexcuse, — он надел на них поводки, которые раннее были намотаны на его запястье. — Rien à craindre*, — Алекс выдохнул, неловко оглядываясь на возмутителей спокойствия — двух безобидных на вид собак, которые ростом своему хозяину выше бедра. Они выглядели так, будто являются самыми невинными существами на всей планете и не они бешено рычали полминуты назад. Из разговоров родителей о стереотипах Алекс помнил, что французам льстит ломаный язык из уст туристов, и теория оказалась реальностью: услышав подобие французского языка, мужчина расплылся в улыбке и перешёл на английский, не желая мучить иностранца иным разговором. — Извини, — повторился хозяин дрессированных собак, — никогда такого не случалось, ведь мало кто сюда посидеть приходит. А у тебя, наверное, тоже собака есть? — он присел рядом и погладил по голове обнюхивающего колени Алекса любимца. — Именно, но она совсем маленькая и писклявая, — он хотел было тоже прикоснуться к длинной рыжей шерсти, но передумал. — И не с такой густой шерстью, — он усмехнулся и скатал прилипшую к брюкам шерсть пальцами. Алекс хотел задать новоиспечённому собеседнику вопрос о том, как доехать до Нанта, но мужчина вновь не дал этого сделать, спросив: — Откуда ты? До боли знакомый акцент. — Шеффилд. — О! Так и знал, что ты из Англии, — бодро вымолвил он, осматривая одежду Алекса. Действительно, кто летом надевает твидовый пиджак на бежевую рубашку с рукавами нежно-персикового цвета? Он улыбнулся и продолжил: — Я родился в Англии, но уже не знаю, каково это бродить по родной земле, ибо всю жизнь провёл здесь. Тёрнер почувствовал себя неловко от того, что рубашка была очень помятой, а пиджак действительно нелепо сидел на его плечах. Сидящий рядом молча протянул пачку сигарет марки, которую Алекс никогда не курил, однако с сердечной благодарностью принял её и достал одну сигарету, завёрнутую в коричневую и пропитанную шоколадным ароматом бумагу. — Я бы не советовал тебе сушить табак. Его никак не воскресишь, уже не то будет, — он вальяжно закинул ногу на другую и подкурил после Алекса. — Позволь узнать твоё имя? — Майлз Кейн. — Алекс Тёрнер, — он пожал руку новому знакомому и поморщился от непривычно терпкого вкуса дыма. Алекс снял очки, приоткрыв занавес личной таинственности, и поблагодарил за угощение сигаретой. Майлз кивнул, слегка улыбаясь, и продолжил свои бездумные монологи об аномальной погоде. Он не знал, о чём говорить с Алексом, поэтому оказался несказанно рад возвращению на ум беседы о табаке. — Вернёмся к моему совету. Ты лучше выкинь и не занимайся таким больше, — отдал наставление Майлз, почёсывая одну из собак за ухом. Другая сразу же сразу приластилась к ноге хозяина, выжидая ответной реакции. — У меня нет денег на другие, — обречённо усмехнулся Алекс, и собеседник не смог понять, шутка это или нет. Тёрнер показал пальцем на набитую вещами сумку с расходящимися по швам краями и достал сложенную купюру, невозмутимо вздыхая о ситуации. Пятнадцать минут он отвечал на расспросы Кейна, но старался отклоняться от прямых разъяснений, от чего он оказался здесь почти без гроша в кармане и знакомств. Майлз отряхнул брюки от длинной собачьей шерсти и пообещал вернуться через пару минут после того, как заведёт домой их. Алекс ни капли не удивился бы, если бы Майлз больше не вернулся — пару раз случалось и такое; однако ровно через три минуты он был как штык на месте, и из дома он прихватил на этот раз шляпу. Майлз озвучил предложение пройтись по наиболее значимым местам города, уверяя, что вопреки небольшому количеству проживающих здесь есть на что поглазеть. Он увлечённо повествовал о соборе Нотр-Дам, о том, как его строили, откуда были привезены материалы. Алекс слушал его краем уха — в основном, он внимательно рассматривал величественное строение. Когда Майлз шагнул вперёд, Алекс наконец-то смог разглядеть своего спутника: на нём была отглаженная рубашка с незамысловатым узором, брюки с коричневым кожаным ремнём, а средний палец левой руки украшал сделанный из золота перстень. Ему стало вмиг интересно, чем по жизни промышляет Майлз; явно не офисный работник, если, конечно, во Франции они не настолько вычурны. На его фоне он ощущал себя бедным родственником с потрескавшимися носами туфель. Алекс старался равномерно распределять вес на ступни — пятки очень болели от долгой ходьбы. От чего-то он стеснялся окликнуть ушедшего на пару шагов вперёд Кейна и просто ждал, когда он остановится и присядет. — Угощайся, — Майлз протянул Алексу пластиковый стаканчик с глинтвейном. Он прошипел сквозь зубы и, ошпарив подушечки пальцев, поставил напиток на влажную плитку рядом с фонтаном. Когда толпы туристов завалились в экскурсионный автобус, пространство опустело, стало непривычно тихо, и Майлз присел рядом, предварительно протирая сухую плиту ладонью. — Может, расскажешь, какими судьбами ты здесь? Тёрнер взвесил все «за» и «против» и, прекрасно осознавая то, что они могут больше не встретиться, принял решение излить душу. Он отхлебнул пряного глинтвейна, спонтанно сравнивая его с лондонским вариантом напитка. Полчаса с небольшим Майлз беспрестанно слушал рассказ Алекса, который он начал издалека, дабы плавно подойти к основной проблеме. Он внимал каждому его слову, кивал и выражал знаки сочувствия — вздыхал, прикасался к его плечу и бормотал «ничего, продолжай» каждый раз, когда Тёрнер прерывался. Кейн навострил уши, узнав, что когда-то, двадцать лет назад, воспитание маленького Алекса легло на плечи тёти и дяди, людей строгих правил и нравов. Они не позволяли многого, и каждый шаг Алекса требовал их устного разрешения. Они воспринимали Алекса как груз и обязанность — после развода родителей они не позволили ему находиться в раздоре между двумя семьями, которые так же охладели к своему чаду. Он слушал о том, как Тёрнер всё юношество отказывался от веселья и прогулок, дабы оправдать ожидания опекунов и поступить в Оксфорд, да и тут был раздор: Алекс жаждал английской литературы восемнадцатого века, а тётка усиленно внушала пользу менеджмента для жизни. Когда он закончил старшую школу, он вновь оказался в зависимости — опекуны вызвались платить за его обучение в высшем учебном заведении; постоянно напоминали о том, что они платят немалые деньги за его будущее; он обязан им по гроб отныне. Как дальше выразился Тёрнер: всё пошло по пизде. Прогулы, плохая компания, лёгкие наркотики, проблемы с преподавателями и главным студенческого общежития. Из безоговорочных плюсов можно было извлечь лишь веселье и чувство вседозволенности, да и то не надолго — полученное от дяди Джонса письмо о том, что со следующего семестра они не собираются перечислять деньги на счёт Оксфорда, подорвало всё. До конца оплаченного периода он не появлялся на лекциях и семинарах, все друзья внезапно не заимели денег, чтобы занять Алексу хотя бы на один месяц аренды жилья и дорогу до Шеффилда. С шумом забрав документы и школьный аттестат, Алекс покинул стены заведения, даже не имея письменной характеристики себя и рекомендаций преподавателей. Дома его встретили не менее холодно: за ужином тётка объявила о том, что не собирается тащить племянника на себе до конца. На следующее же утро Алекс понёс свои документы и дипломы в Шеффилдский Университет, но и там услышал отказ. Он выслушал много горьких слов о себе и, выхватив из истеричного монолога тётки пару слов о родителях, которые, по её словам, виноваты во всём, заговорил с ней в таком же тоне. Она вытащила из кладовки дорожную сумку немалых размеров, приказала тут же собирать вещи и выметаться из её дома. Молчаливый по своей сущности дядя Джонс посмотрел Алексу в глаза и покорно кивнул, соглашаясь со словами супруги. Пока она не видела, Джонс быстро положил ему в карман сто фунтов на дорогу. — И ты больше не вернёшься к ним? — Даже если бы и было такое желание, то не сделал бы ни шагу им навстречу, — Алекс ощутил, как во рту пересохло, и сделал последний глоток. Майлз перехватил сумку с влажной от вспотевшей ладони ручкой и взвалил её на себя, не взирая на протестующий возглас Алекса. Он через плечо сказал «не отставай» и остановил махом руки проезжающее мимо такси. Майлз немедля договорился об адресе на отныне не таком уж и плохом для Алекса французском и сел на заднее сидение автомобиля, тут же двигаясь и освобождая место рядом для приятеля. — Давай я хотя бы за такси заплачу, — сказал Алекс, сминая в руках пустой стаканчик, который забыл выкинуть перед отправлением. — А, блин… У меня же фунты. — Дай их сюда, — ответил Майлз и достал купюру номиналов в столько же евро. В уме он прикинул сегодняшний курс и, вспомнив, что фунт дороже предложенной им валюты, добавил еще пятьдесят. Алекс обрадовался отсутствию нужды идти в пункт обмена. Алекс уставился в окно — веки почти слипались не то из-за солнца, сколько от недосыпа. Он почувствовал, как Майлз вложил ему в руку ещё несколько бумажек. В темноте туннеля, по которому они ехали полминуты времени, он разглядел ещё столько же евро и шестьдесят долларов в придачу. — Зачем? — Тёрнер положил деньги ему на колени, отнекиваясь от всяких подаяний, как от самой грязной вещи в мире. — Не смей, — и купюры вновь оказались у Алекса, но уже во внутреннем кармане его сумки, лежащей под чужим боком.