Ожившие

"Недавно был обнаружен труп мужчины на свалке-разборке автомобилей рядом с Токио. Установлено, что это тело молодого спортсмена национальной сборной по волейболу. Также, порывшись в некоторых источниках, наша газета установила, что подающий перспективы на основной состав волейболист недавно лишился родственной души. Неужели волна благодати и дальше будет убивать в ни чём неповинных?"...       — Ива-чан, не приноси больше этих дурацких газет! Это же прошлый век! — Ойкава метнул свёрток исписанной непотребными для него словами бумаги в противоположную стену.       — А как мне было ещё сказать?       — Боже, мы же только недавно на похоронах Тобио были...       Тоору на пару месяцев позже Хаджиме, и это удивительно, что за практически тридцать лет они ни разу были "не были". Ни разу "не вместе". Мир без Ива-чана — это разве мир? Ойкава такого мира не видел и не представлял — не знал, — поэтому всё вокруг становилось как угрозой. Предупреждением.       Вы не должны были выжить, уроды.       У Ойкавы и Иваизуми одна метка. С самого детства. У них не было выбора — влюбляться, симпатизировать, в клуб на одну ночь, случайные связи, путаться в своих чувствах, — и не то что им это хоть когда-нибудь было надо, вообще-то. Всё предельно и чётко. Вот Хаджиме — он будет с тобой всю жизнь, он будет поддерживать тебя, он будет любить тебя. Вот Тоору — он будет нуждаться в твоей защите, будет любить тебя, будет дарить жизнь. С самого рождения так. И на всю вечность.       Врачи говорили: "Нонсенс! Исключения из правил!"       А река на ключицах обоих текла по велению одного мальчика и останавливалась по велению другого. Один был концом бесконечности. Другой — её началом.       Ублюдки, которые до старости будут счастливы вместе.       — Мне страшно, Ива-чан.       Касание кожи пальцев о знакомую руку до сих пор посылало сигнал в мироздание для остановки времени на пару секунд и разливало тепло по всему телу. Удивительно. Им ведь скоро четвёртый десяток пойдёт.       Он пожимал плечами с философским спокойствием, но знал, что будет себя винить даже в маленькой царапине на кончике пальца родственной души. Сам ведь не углядел, доверил чистить морковь. Больше он так не сделает. Он пытался отводить взгляд, хотя сам боялся не пойми чего, этого нависшего над их шеями топора. Ещё немного, чуть-чуть, один вздох — и отрубят.       — Все рано или поздно умрут. Даже я.       Шлепок по губам. Возмущённо наигранный-не-наигранный возглас:       — Не смей такое говорить! — и с интонацией, будто мать своего маленького ребёнка отчитывала. — Не смей так говорить, — что ты оставишь меня, что уйдёшь первым, пожалуйста, мне же и так страшно, хорошо, давай обойдём эту тему, пожалуйста, Хаджиме.       У них никогда не было выбора. Они не виноваты. Они не сделали ничего плохого. Что плохого в том, чтобы быть счастливым вместе с родственной душой, когда все вокруг несчастны? Ничего ведь, да?       Не смейте жить с этой связью, когда все вокруг сдохли.       Просто они нашли друг друга не в волну благодати. Благодать. Для кого? Наверное, для Земли, чьё население резко сократилось до шести миллиардов людей. Уж теперь-то никакие экологические катастрофы ей не страшны — люди продолжали умирать, словно ненужный мусор в этом мире утилизировался.       Прекрасное чувство вины как токсичные отходы со всей голубой планеты вместе залились внутрь и разъедали, пожирали, убивали. Кошки? Ха. Апокалипсис в голове и мыслях, дайте кто-нибудь ядерное оружие, они уничтожат последние здравые мысли в себе о их невиновности. Они виновны. В своём счастье.       Вина давит на тело сразу, ломая кости и вешая грехи за чужие переломанные и раздробленные; вздохнуть не могли из-за острой боли в лёгких, что пробиты насквозь осколками весёлых дней.       Любите друг друга?       счастливы?       живёте?       ещё и вместе?       Подонки.       — Господи, за что ты мне достался? — Хаджиме критично осмотрел обосранную сырым тестом, яйцами, мукой, маслом и чем-то непонятным кухню. И грязного, светящегося счастьем Тоору, у которого сегодня выходной от тренировок.       — Без великолепного Ойкавы-сана твоя жизнь была бы слишком скучна и однообразна, — самодовольно высказался любитель домашней готовки, затем облизнул ложку с сырым тестом.       — Слишком слащаво.       — Тогда... Ты единственный, кто может вытерпеть мой характер, а я твои привычки?       — Больше похоже на истину.       — С тобой никакой романтики! — Тоору всплеснул руками и обиженно отвернулся, попутно стирая подобие крема с щеки.       — Зато чистая квартира. Намёк понят? — голос раздался уже из небольшого коридора. Куртку же на крючок надо повесить.       — Да-да, — всё равно ведь поможешь.       Они ходили в разные университеты. Они жили в одной квартире, питались одной едой, делили одну постель, дышали одним воздухом. Им, в принципе, было достаточно. Даже если это было только на вечер и ночь — в лучших случаях, потому что зубрёжка могла затянуться до слишком поздних часов, которые уже принято называть утром, — они всегда были ими. Вместе. Ниточка связи виделась буквально, передавала мысли, эмоции, состояние души. Всегда вместе.       Вместе росли, вместе изменялись, вместе учились, вместе жили. Их чувства мало кто мог понять.       Всегда тёплые простыни рядом ощущались горячими ночью, закинуть ногу на чужое бедро как привычная необходимость, подсунуть ладонь под чужую подушку и ощутить тяжесть головы в качестве самого собой разумеющегося.       Возможно, ещё и секс с Хаджиме был — ха-ха, и остаётся — самым лучшим в его жизни.       Всё это было паутинкой чувств, тонко и близко переплетающихся между собой, образующих поистине невообразимый узор реальности их эмоций, что по телу тянулась у одного и другого.       Вы мрази, которые это не заслужили.       Тоору помнил, как милый Тобио-чан, краснея и заикаясь, просил помочь с выбором обручального кольца для коротышки, ведь сам не разбирался в этом. Тоору помнил, как подначивал своего кохая, а тот даже взгляда не отводил — независимо от интонации всё это ведь правда. Тоору помнил, как говорил о необходимости отказаться от серебра, поскольку оно может навредить коже, и отсутствия любых камней, которые можно было заменить веским словом гравировки с внутренней стороны.       Ойкава помнил, как родственная душа Кагеямы после того знаменательного дня носил кольцо, крутил его на безымянном пальце левой руки и постоянно шептал себе под нос неразборчивые фразы. Хината ходил по острому лезвию ножа, каждый раз нанизывая свои пятки на лезвие и пуская кровь; нож закончился остриём, от пяток осталось изрезанное в ошмётки месиво кожи и мышц, поэтому он упал в бездну.       Их подарок на несостоявшуюся свадьбу этим двум — общая могила и договорённости об одной фамилии на надгробной плите.       Лучшего и желать было нельзя, да. Отличный подарок, полезный. Но отмывать могильную плиту каждый раз, когда они приходили, было весьма утомительно, а дёргать сорняки из земли вообще без пользы. У них даже цветы росли, одуванчики, был один подсолнух. Боже. Шоё там своей энергией захлестнул даже их общую могилу, как только Тобио-чан не придушил своего соулмейта? А. Они же мертвы.       Вы тоже будете лежать в одной могиле, твари.       — Хаджиме. Давай усыновим ребёнка, — Иваизуми давно не видел такого серьёзного лица Тоору, этого дрожащего воздуха вокруг него, словно время под тяжестью мыслей плавилось.       — Ты уверен?       Объятье сзади за шею уверенное, слегка перекрывающее поступление кислорода в лёгкие, но сильное, не вредящее. Ноутбук пришлось отставить в сторону с колен, променяв на удобство мягкой спинки дивана и ощущение некой уверенности. Ойкава положил подбородок на плечо родственной души, вздохнул поглубже, втянув запах кофе и шампуня для волос, которым они оба пользовались, но вместо своего ответа услышал лишь родное и счастливое "Хорошо".       Морока с документами — тот личный ад каждого, девять кругов пекла в кубе. Психическое здоровье? Доход? Да, это можно было понять, особенно когда воспринимаешь все эти сюжеты про неблагополучные семьи из фонового шума телевизора задним сознанием, но... Какой документ вообще может дать гарантию того, что ты не собираешься умирать в ближайшие десять лет из-за связи с соулмейтом? Бред чистой воды.       Когда Иваизуми треплет по голове, зарываясь пальцами в мягкие пряди волос, и чуть оттягивает их, накручивая на пальцы или просто цепляясь — реальность становилась чуточку розовее для обоих.       Река то бушевала в бесконечность, то останавливала свои потоки воды, успокаивая приятной тишиной.       Это, на самом деле, было здорово. Быть родителем. Растить, воспитывать, давать какие-то советы, заботиться и       (— Забыл приготовить для него бенто опять? Мы же договаривались, что это сегодня будешь ты, у вас же выходной вчера был, и денег даже не дал!       — Папа, не кричи на Тоору.       — Ну почему он "папа", а я Тоору?!       — Потому что с тобой он бы умер от голода.       — Зато Тоору показал мне, как добывать еду в диких условиях!       — Я даже знать не хочу, как именно он получил эти знания...) ...и некие случаи давали ощущение семьи.       Чёрт. Как же хорошо. Невообразимо. Такое обжигающее тепло разливалось изнутри, выедало и разъедало токсичные отходы в мыслях, ставило всё по местам и отдавалось дрожью в кончиках пальцев, лёгким покалыванием, улыбкой на губах до приторного нежной и даже сладкой. Можно же иногда себе позволить выразить это тепло так? Пусть искрящиеся замаскированные жесты заботы привычнее, задорнее. Такая паутина оголённых проводов по всему телу, их конец в реке на ключице, другой конец в другой реке. Каждый раз — жест, прикосновение, движение, улыбка, осознание обычного повседневного факта, поцелуй в щёку, сознательные особенные слова — их накаляли, пускали ток; прошибало до полусмерти, в итоге радость ощущалась таким же образом.       От одного другому без остатка и в обратном направлении. Есть конец. Есть начало. Начало могло стать концом, а конец началом.       Зато Ива-чан тоже по-дурацки улыбался, когда ощущал через водяной ток пульсирующую радость своей родственной души, пока тот на них смотрел.       Если долго думать в таком ключе, то даже три пары обуви возле порога могли вызвать настолько глупое выражение лица.       Счастливые ублюдки.