Shakespearean

      Зейн просыпается оттого, что ему чудовищно жарко. Он чувствует, как на лбу выступили капельки пота, а грудь вся в огне; тело затекло, будто бы всю ночь было скованно в стальных тисках.       Впрочем, это не так уж и далеко от истины. Дело в Гарри.       Он дышит ему в шею, размеренно и умиротворённо, кудри щекочут подбородок, но они настолько мягкие и пахнут чем-то свежим и таким знакомым, что это нисколько не противно и не раздражает. Руки собственнически обвивают рёбра Зейна, ноги диким образом просунуты под колени. Во сне Стайлс превращается в огромного осьминога, тяжёлого и тёплого, из длинных конечностей которого невозможно выбраться.       Зейн приоткрывает глаза и видит огромную пустую часть кровати за мерно вздымающимся плечом Гарри, и все те подушки, которыми он оснастил свою половину — потому что ему с ними удобнее — никогда не служат по назначению: его любимой является Зейн.       Мягкий свет плавно ложится на смятые простыни, скомканное и вечно выкинутое на пол одеяло; он освещает доступные взору Зейна участки кожи Стайлса перламутровым лиловым, приглушённым газовыми занавесками, делая её ещё более бледной, а кудри — темнеющими благородным оттенком лесной чащи после дождя; на прикроватной тумбочке маленький пузырёк таблеток — теперь уже только один-, приоткрытая пачка Парламента Сильвер — Гарри начал курить — и полупустой стакан воды с долькой лимона.       Зейн аккуратно убирает руку с талии Гарри и запускает пальцы в его волосы, медленно проводя по шёлковым кудрям, чуть влажным у корней. Мальчик слегка подаётся навстречу руке, продолжая атаковать дыханием кожу на шее Малика, но уже менее плавным. Просыпается.       — Зейн? — тихий сонный голос Гарри каждый раз заставляет сердце Зейна плавиться, как олово в камине.       — Да?       — Я думаю, — Зейн знает, что сейчас между бровей Гарри пролегает небольшая складка, это бывает перед каждым разом, как он собирается изречь что-то очень важное для него, — я думаю, что…       Он ещё одну минуту напряженно думает, потом каким-то образом высвобождает Зейна из своих объятий, и теперь Малик смотрит на взъерошенного и розового Гарри, по-турецки сидящего на кровати и широко распахнутыми сонными глазами, всё такими же чистыми, как роса на кончике травинки, почти перехватывающего взгляд Зейна.       — Гарри.       Он просто всё ещё в полусонном и бессознательном состоянии, встрёпанный, потерянный. Похож на полярную сову. С огромными невидящими глазами и белой-белой в утренней неге кожей.       Гарри трепещет ресницами, кивает и укладывается обратно, его тяжёлое тело давит грудь Малика, руки-ледышки посылают мурашки от шеи к нижней части живота.       Он лечит это тёплым ровным дыханием, бьющим в обнажённую шею Зейна.

***

      — Упёртая тварь, — передразнивает Гарри, опуская губы на щёку улыбающегося Зейна. — Никогда ничего не обговариваешь, — ещё одно ироничное утверждение и клевок в другую щёку. — Творишь, что пожелаешь, — Малик смеётся, украв ещё один поцелуй в висок.       — Я просто приехал тебя забрать, ты говоришь о…       — Просто — твоя любимая отговорка, — с энтузиазмом кривляется Стайлс, в следующую секунду крепко целуя Зейна в губы.       Даже спустя два с лишним года, его запах и вкус губ остаются неизменными. Кудри вьются из-под синей бини ниже плеч, те шире и крепче, а ноги длиннее и стройнее: с округлыми бёдрами и ровными коленками. Зейн ненавидит об этом вспоминать, но теперь Гарри выше него на пару сантиметров, улыбается затуманивающей рассудок белозубой улыбкою, соединив лбы и так и сияя неизменной дымкою глаз. Это не зелень, а унесённый в облачные дали сумрак лесного озера с отражением диких плакучих ив и туч в стеклянной глади.       — Это всё твоё влияние, — бормочет Зейн. — Я отговариваюсь словом «просто», — он фыркает и чувствует, как трясётся грудь Стайлса.       — Нет, всё в порядке, просто за Гарри заехал Зейн, и я сейчас к вам подъеду — к парням, уже минут пять не нажимающим кнопку лифта, выходит Ник, запирая за собою дверь студии. — Да, пока, люблю.       Он скидывает звонок, поднимает голову и вздрагивает, увидев Зейна и Гарри.       — Сука, — он закатывает глаза и взъерошивает рукою чёлку волос. — Вы ещё не ушли?       Гарри мотает головою, всё ещё прижимая Зейна к себе за талию, на что Гримшоу довольно косится.       — Гарольд решил в который очернить стены сего храма грязным распятием?       — Чувак, ты сейчас поедешь в детскую студию развития речи, посрамился бы даже думать о таком, — Малик качает головою, краем глаза наблюдая за расползающейся кривоватой улыбкой на губах Гарри.       — Но это всё равно мило, — Стайлс поощряюще кивает. — Только почему так поздно?       — У Алиссы ёбнутый преподаватель, — они все заходят в открывшиеся двери лифта. — Лу закатил скандал, когда мы только обговаривали время, но всё равно я доверяю ей больше остальных. И это только раз в неделю, так что всё нормально, Ли нравится.       — Кстати, из-за чего?       — Из-за того, что Томлинсон водит её в Баскин Роббинс после занятий, — Ник закатывает глаза, поджав губы. — У них сговор.       — Он думал, ты не знаешь… — Гарри прикусывает нижнюю губу.       — Я знаю всё, юный Гарольд, — торжественно выходит из лифта Ник и снова взъерошивает шевелюру.       — Они милые.       — Соглашусь, — Зейн кивает, машинально переплетая их пальцы, пока они шагают к машине на парковке. — Удачи, папочка.       — Тщщщщ! — Стайлс шикает, толкая парня в сторону. — Это секрет!       Они оба смеются, когда Ник посылает их отборными ругательствами вслед, и Зейн смотрит на розовые щёки, изогнутые ключицы в вырезе свитера, проводит улыбку и морщинки на его носу взглядом. Каждый раз словно первый — вдыхать свежий запах, сотканный из оттенков, разнообразие которых не составил бы и Джон Уотерхаус; чувствовать холодные пальцы и тёплую ладонь, а ещё — осознавать, что это всё настолько глубоко в крови, что ничем уже не поможешь. Это пугает Зейна. Эти глубина и безвыходность.       — Перестань так громко думать, — шумящий от ночного ветра воздух рассеивает тихий голос.       — Я…       — Я люблю тебя.       Это безысходно. Нет спасения. Третий год как нет. От этой напасти с шершавых страничек выданного ещё на далёком первом курсе томика, воплощения белых, майских, алых роз, фиалок, звёзд, луны и каждой строки впридачу. Возможно, Гарри есть ничто из этого для любого другого человека. Возможно, многим покажется это чисто привычной ассоциацией. Возможно, для них Уильям Шекспир не сумел в ста пятидесяти четырёх сонетах описать то единственное, чем приходится для человека его человек. Что приходится испытывать раз за разом, становиться королём мира и конченым нищим, проходить про сто тридцать семь кругов ада и нежится в садах Элизиума ежесекундно.       А для кого-то смог. Две тысячи сто пятьдесят шесть строчек, со староанглийскими местоимениями.       Просто Гарри пахнет, как любовь. Гарри — сумасшествие с первого взгляда.