До тех пор, пока не

Гейл помнит, когда это случается в первый раз. Это какая-то ёбаная вечеринка: то ли конец сезона, то ли какой-нибудь сраный юбилейный по счёту эпизод, а, может, день рождения кого-то из каста или съемочной группы. И они собираются вместе, натянув первые попавшиеся под руку шмотки, втородневные, мятые, абсолютно не сочетающиеся друг с другом, и запивают отвратительные будни работы, о которой мечтают так многие. Они практически до скрипа зубов ненавидят эти «встань туда», «сделай то», «остановите съёмки, у Рэнди волосы неправильно лежат». Ну или Гейл ненавидит. Рэнди вообще, — тема исключительно отдельная и не поддающаяся логическому объяснению. У него для каждого найдётся эта робкая светлая улыбка, небольшое приподнимание губ, застенчивый смешок. А ещё он морщит нос, когда смеётся, и прикрывает лицо ладонью. Улыбка у Рэнди найдётся для каждого, кроме, конечно, Гейла. Для Гейла у него есть только испуганный взгляд, блестящий из-под стёкол этих тупых очков, закушенные губы и нервная дрожь в пальцах. Гейлу, в сущности-то, всё равно, Гейл пьёт по вечерам в компании Хэла, Теи, Скотта или хоть-кого-блять-угодно, а если никого не найдётся — так один, или трахает какую-нибудь девчонку из бара рядом с домом. Гейл натурал сколько себя помнит, он знает, конечно, с дня-номер-один, что Рэнди в него влюблён, и старается не обращать на это внимания. Как будто у него недостаточно своих проблем, чтобы разбираться с иррациональной и никуда не ведущей привязанностью юного коллеги. Гейл признался бы, что, конечно, было бы гораздо проще, не приходись ему Рэнди чуть ли не ежедневно откровенно пошло лапать на съёмках. Ему, Гейлу, — хоть бы что, а Рэнди вечно показушно храбрится, а в перерыв бежит выкуривать стрельнутую второпях сигарету, пить крепкий чёрный чай без сахара и в уголке шептаться с Питером. Гейлу хоть бы что, пока Рэнди торопится натянуть хоть какое-нибудь бельё и спрятаться от пытающегося выдавить хоть немного сочувствия тёмно-орехового взгляда. Вслед за недосочувствием и снисходительностью, а потом, по правде сказать, безразличием, приходит раздражение. Гейл чувствует испуганный взгляд Рэнди лопатками, они ходят иногда выпить или перекинуться партией в карты, и Гейлу хочется заорать: «Да прекрати же ты, блять, сидеть, наконец, в углу! Просто прекрати шарахаться от меня, пожалуйста, блять, Рэнди, ну ёб твою мать!» Гейла волнует отношение к нему Рэнди и бесит, что волнует, поэтому он пьёт больше и почти не заговаривает с Рэнди, пока не приходится. Он рассеянный на съёмках, много смеётся и забывает слова, пытается шутить про похмелье, а потом вспоминает, что снимает сцену с Рэнди, который только и может, что смотреть своими широко распахнутыми глазами, и злится, злится, блять, настолько, что стискивает до боли зубы и целует Рэнди так, что у мальчика подгибаются ноги. Гейл, конечно, думает о нём исключительно как о мальчике. Потому что ну, а как ещё о нём думать. Теа вечно говорит, что он невероятно умный и начитанный, помнит ещё со школы историю Российской империи и президентов США может назвать от Вашингтона до Буша, они проверяли, а про литературу и говорить нечего. Но для Гейла Рэнди — это охапка светлых волос, приоткрытые влажные губы и эти блядские голубые глазищи, въедающиеся в него откуда-то с другого конца комнаты. Гейлу хотелось бы сказать, что всё, что случилось — пиздёж и провокация, придумано, срежиссировано, снято. Он не знает, в чём проблема — в том, что он не может найти себе ни одного достойного оправдания или в том, что искать не хочет. Он мог бы соврать, конечно, что был какой-то особенный день — Венера в третьем доме, много наркоты накануне, или что не так было что-то с Рэнди: по-другому говорил, или двигался, или целовал. Может, нашёл тайную эрогенную зону на пятом позвонке, прямо и налево, второй поворот. Гейл не помнит даже, сколько они тогда работали вместе: день, неделю, год, — когда он просто осознал, что хочет трахнуть Рэнди. Ну, в смысле, вот так просто. Схватить эту охапку волос, и увлажнённые кончиком языка губы, и эти блядские голубые глазищи, и эту гладкую задницу, за идеальность которой Рэнди наверняка продал душу Сатане — и трахнуть. В первый раз, когда эта мысль посещает его сознание, Гейл решает, что ёбнулся. Он себя долго в этом уверяет, пьёт, курит, снова уверяет, а потом его, почему-то, одолевает беспричинный страх. Он смотрит на Рэнди: на съёмках, в кафетерии, в баре, а в их совместные сцены трогает его за плечи, руки, волосы, и притворяется, что всё это акт простого элементарного дружелюбия. Потом убегает курить за стоянку и делает вид, что не видит, как чуть ли не прямо дыша ему в лопатки выходит с сигаретой Рэнди. У него они всегда разные: иногда длинные, иногда тонкие, иногда с белым фильтром, иногда с оранжевым. Гейл не ебёт, почему это замечает. И отворачивается каждый раз, как Рэнди пытается перехватить его взгляд. В конце концов Гейл не выдерживает и идёт ва-банк. Целует крепче. Обнимает сильнее. Нет, не просто сильнее — а так, что Рэнди кажется, будто у него сейчас треснут рёбра, Гейл видит этот затаённый страх где-то в недрах голубизны его зрачков. Гейл пытается доказать себе, что всё в порядке-нормально-обычно, он трогает, облизывает, целует, он доводит Рэнди до полуоргазменного состояния и ехидно ставит галку в голове, когда ему, Гейлу, снова хоть бы что. Насмешливо смотрит, как тянется за простынёй Брайана Рэнди и, поведя плечами, с видом триумфатора идёт заигрывать с ассистентками. Почему он так отчаянно спешит убраться подальше от Рэнди — объяснить он себе не может. Точнее, может и говорит, что, мол, сегодняшняя доза голубизны закончилась и что-то вроде того, что он выдержал, справился, и как-то умудряется не понимать, что это — хуйнотень полнейшая. До тех пор, пока не. У него встаёт на съёмках. Рэнди не замечает или очень убедительно делает вид, что не замечает, а у Гейла — крах устаканившейся вселенной. Он бы так и продолжал убеждать себя, что это просто один-раз и ничего-страшного, со-всеми-бывает, если бы это не случилось ещё раз. Рэнди, кажется, слишком занят какими-то внутренними демонами, чтобы вообще обращать на Гейла внимания, он старается никогда не разрешать Гейлу взять больше, чем он предлагает. Разве что когда совсем сносит крышу. А потом Гейл окончательно уверяется в том, что всё происходящее — бесспорно вина Рэнди. Ну не может же так быть, что прожил мужик тридцать лет натуралом, а потом решил переметнуться в другую команду. А значит, вывод, — виноват совсем не он. Гейл не был никогда гомофобом, но почему-то уверен абсолютно точно: хотел бы стать геем — стал. Именно потому что захотел бы. А не потому что какой-то мальчишка с копной белокурых волос раздражённо виляет от него прочь своей задницей. Гейл думает, думает снова, трахает каких-то девчонок, зависает с Хэлом, снова думает и решает, что совсем не хочет быть геем. А потом всасывается в рот Рэнди, шарится руками по его телу, тянет футболку пальцами, давит ладонями на выступающие кости бёдер, и его член решает по-другому. Гейлу кажется, что он сходит с ума, и что Рэнди надо наказать. Чтобы ему было точно так же хуёво. Поэтому он задевает его плечом, травит шуточки, да так, чтобы пообиднее, просто чтобы увидеть эту злую растерянность у Рэнди в глазах. Если бы у Рэнди были косички, Гейл бы за них непременно дёргал. Но Рэнди только больше курит, больше времени проводит в компании Питера, больше пьёт чая, и когда в павильоне жарко и неоткуда достать льда, он покупает эту химическую чайную гадость, и после неё губы у Рэнди на вкус как сладкий-пресладкий лимон, точь-в-точь как какой-нибудь освежитель воздуха по запаху. У Гейла от этого сахарно-цитрусового привкуса сводит скулы. И вот потом и случается она. Эта ёбаная вечеринка. Все, кажется, рады выбраться с душащих горло съёмок (или это снова только Гейл), в пакетах звенит алкоголь, они вручают пачку наличных за дом… Нет, наверное это, всё-таки, была неофициальная встреча. Определённо чей-то блядский день рождения. Они пьют, пьют, снова пьют, Хэл мерзко подшучивает, Гейл подхватывает, Рэнди и Питер тихо злятся, Теа и Мишель закрывают лица руками. Там, конечно, больше народу, но Гейл уже не помнит: помнит бильярд на втором этаже, сдавленные хлопки пластиковых стаканов, словно они подростки, ей богу, но мыть посуду на следующий день никому не хочется. Вроде, они играют в покер или во что-то ещё, Хэл достал гитару, Рэнди что-то бойко доказывает Питеру. То, как он пьян, видно невооружённым глазом, и если бы сам Гейл был в состоянии что-то соображать, то ему бы, наверное, это показалось странным. Потому что Рэнди — это воплощение ответственности и здравого смысла, пока к нему не прикасается Гейл. Он сидит в перерывах и чиркает что-то ручкой в толстых распечатках сценариев, похрустывает бесконечными Гренни Смит, которые пиздит с площадки, а то, как он по-важному поправляет свои занудские очки, — вообще самое настоящее блядство. Он мистер Правильность и мистер Идеальность. А сейчас хихикает, раскрасневшийся, и пьяно заваливается Питеру на плечо. Гейл уходит, пошатываясь, когда наступает пьяный рассвет. Такое, знаете, время, когда начинает медленно выветриваться первая алкогольная весёлость, и на смену ей приходит пьяное уныние, вторая пачка сигарет и нестерпимое желание поговорить с кем-то о жизни и выдать все свои самые важные секреты. Гейл довольно трусливо надеется этого избежать. Он приметил комнату в конце коридора третьего этажа ещё вечером. Она крошечная и в ней не помещается практически ничего, кроме двухспальной кровати и тумбочки, единственное окно небольшое и занавешенное. Гейлу хуёво, и он решает, что здесь его уж точно никто не найдёт. Он пытается заснуть, завернувшись прямо в одежде в край холодного одеяла, но последствия алкоголя дают о себе знать: под закрытыми веками кружится заводная карусель. Гейл лежит ещё немного, а потом думает, что должна же быть где-то на этом этаже ванная. Особенно чётко он крутит в голове эту мысль, когда тошнота подступает совсем близко к горлу. Он спускает ступни на холодящий деревянный пол, — одна в приспустившемся носке, вторая босая, — и с трудом поднимается, только чтобы въехать животом в дверную ручку. — Да блять! — сдавленно шипит он, усердно пытаясь не блевануть прямо на пол, а потом дёргает ручку на себя. Так и есть — уборная. Он проводит минут пять над унитазом, основательно прочищая желудок, а потом ещё столько же — перед раковиной, выполаскивая рот проточной водой со странным металлическим привкусом. Светильники тусклые, но и при их свете в зеркале можно разглядеть двухдневную щетину, покрывшую щёки и подбородок, нездоровый блеск в глазах и полное отсутствие укладки. Гейл думает, как его вообще угораздило притащиться сюда, и ответа найти не может. Он вообще-то совсем не собирался ехать. А потом как-то оказался в машине на полпути к пригороду. Он нашаривает на стене выключатель немного подрагивающей рукой и, придержавшись за косяк, выходит из туалета. В комнате кислорода чуть больше, и Гейл дышит полной грудью, наслаждаясь отсутствием тошнотного чувства. И, блаженно прикрыв усталые глаза, рушится на кровать. — Ай, блять! И попадает, конечно, ребром, аккурат под чей-то локоть. — Ты, блять, кто? — скрипит Гейл, пытаясь откатиться на безопасное расстояние. — Я искал кровать Питера. Питера здесь не было. А кровать была, — монотонно бубнят ему откуда-то из из пол одеяльно-подушечных кип, словно наизусть заученный стишок. Гейл вытряхивает из одеяла комплект хрупких костей, бледную кожу и охапку светлых волос. — Сука, Рэнди, ты? — Я не сука, — глубокомысленно замечает последний и пытается слабыми от алкоголя руками отвоевать одеяло обратно. Гейл медленно звереет. — Пиздуй, блять, нахуй из моей ёбаной постели. Совсем, что ли, охуел? Активное копошение прекращается, и выныривают, чтобы вытаращиться на Гейла, два с трудом различимых голубых глаза. — Харольд? Рэнди садится на кровати, и его чуть кренит влево. — Нет, блять, Папа Римский. — Гейл пиздецки зол, потому что ему хочется подхватить Рэнди, посадить его, блять, прямо, ну или опереть обо что-нибудь. Он орёт на себя в голове матом и трёт виски пальцами. — Пизданутый ты, Рэнди? Кому сказал — уёбывай. Рэнди, наверное, столько мата не слышал за всю свою жизнь, потому что даже пьяно блестящие глаза затягивает дымкой тревожности. Но он упрямо смотрит на Гейла, очень долго и не отводя взгляда. Гейлу самому уже хочется отвести, но он не может: он же не какая-то там неженка. Тем более и видно-то в практически нулевом свете от этих глаз только два блестящих зрачка. — Куда я пойду, — тихо отвечает Рэнди, вперившись глазами в сцепленные ладони. У него заплетается язык. — Все комнаты заняты. — Да похуй мне куда ты пойдёшь, — выпаливает в сердцах Гейл. Ему как бы не совсем, чтобы похуй, что мальчишке придётся спать на ковре, но на самом деле похуй. Главное, — чтобы не в его, Гейла, постели. Блять. — Давай. Пошёл. Для наивысшей эффективности Гейл крепко пихает его ладонью в плечо. — Не валяй дурака, Гейл, — просыпается заноза в заднице Харрисона и решает дать отпор, и мальчишка упрямо отцепляет чужие пальцы. — Как будто мы раньше никогда в одной кровати не лежали. Дай поспать. И куда-то даже выветривается алкогольная дрёма. — Ну, сейчас мне «Шоутайм» денег не платят за то, что я тебя терплю. И, думаю, ты тоже раскошеливаться не собираешься. Поэтому ещё раз повторю: съеби, Рэндольф. Гейл, конечно, знает, как бесит Рэнди полное имя. И, в придачу, ещё и выдёргивает из-под мальчишки одеяло таким мощным рывком, что Рэнди откидывает назад. Рэнди, должно быть, совсем сносит крышу, раз он упрямо не желает уходить со сраной кровати, уже, знаете, чисто из принципа, потому что этот сука-Гейл мог бы и потесниться разок, не развалится. А может, просто, за него говорит копившаяся месяцами злость и текила. И Гейл совершенно чокнулся, раз пытается спихнуть его с этой кровати насильно. Казалось бы уже — что уж там, хуй бы положил на это, и можно было бы получить долгожданный сон. Но пальцы Гейла у Рэнди на плечах, стискивают и впиваются, оставляя вмятины на коже, а Рэнди, кажется, наваливается на него чуть ли не всем своим хрупким весом, который на ноющих рёбрах чувствуется неожиданно ощутимо. Рэнди сучит ногами и пытается удержаться ладонями за футболку Гейла, ткань мнётся и ускользает из рук, а Гейл пытается оттолкнуть от себя всё, что может: цепкие пальцы, копну волос, выступающие бёдра. Они тяжело дышат и ругаются сквозь зубы. Гейлу приезжает пяткой по бедру, Рэнди — тычок в рёбра. Их потасовка абсолютно бессмысленная, но какая-то болезненно отчаянная и резкая. Рэнди просто нужно, чтобы Гейл, блять, посмотрел на него, просто секунду без бесконечного яда, без этой жгучей неприязни, пожалуйста, господи, пожалуйста, что он сделал не так? А Гейлу просто нужно, чтобы Рэнди ушёл, из этой кровати, его кровати, этой комнаты, из его жизни, из его головы. И Рэнди держится, за всё, что может, за то, что могут себе позволить мышцы, опьяневшие от алкоголя и запаха кондиционера для белья и сигарет. А Гейл пытается отшвырнуть, дико, остервенело, захлёбываясь духотой, чувствуя, как собираются на лбу капельки прохладного пота, отталкивая, отпихивая, отпинывая, отцепляя. А потом, почему-то, останавливается. Рэнди впечатывается в него одним слаженным движением, пролетая по инерции лбом по виску, тяжело дыша куда-то в скулу, его кулаки со скомканной в пальцах тканью давят на ключицы. И Гейл ненавидит непроглядную тьму этой комнаты в конце коридора, потому что они не могут встретится глазами, а Гейл уверен: если бы он только был способен видеть что-то, хоть что-то, особенно эти бесящие растерянные глаза, если бы он смог думать о чём-то кроме тазовой косточки, впивающейся ему в живот, влажным выдохам, горячим, ползущим от шее и вниз по позвоночнику, вкрутить себе в голову хоть что-то, кроме этого-блять, то рассказывать историю было бы не о чём. Но он не видит. Он только слышит. Как что-то бессвязно всхлипывает Рэнди прямо у его, Гейла, уха. И чувствует. Как он крупно дрожит, вжимаясь в Гейла всем, что в нём есть. А в нём полный пиздец. Занудство, ответственность, бессильная злая необходимость, сраный-чай-и-Гренни-Смит, разные сигареты, тупые очки, с пол-литра текилы и запах горько-солёного лимона на губах. Они находят друг друга вслепую. Не смотрят, не спрашивают разрешения. Вряд ли они вообще о чём-то думают. Рэнди просто проезжается влажными губами вниз по скуле, оставляя след от горячего дыхания, а Гейл поворачивает голову, прикусывает зубами подбородок, скользит языком в ямку под нижней губой. И остатками здравого смысла понимает: всё, пиздец. Рэнди жмётся ближе, обхватывая руками за шею, Гейл одним мощным рывком тянет его на себя, рот Рэнди влажно припечатывается к щеке и неровно спускается к губам. Ладони Гейла оттягивают назад светлые волосы, коротко сжимаются кольцом на шее, ползут, стискивая, по плечам вниз и подныривают под футболку. Пальцы плотно прижимаются к выступающим позвонкам. Рэнди перехватывает дыхание, опирается слабыми ладонями Гейлу на плечи и, раздвинув ноги, поднимается к Гейлу на бёдра. Вытягивает край одеяла, зажатый между их животами. И когда он шире распахивает рот, Гейл проезжается языком так глубоко, что достаёт до мягкого нёба. Рэнди нарочно, почти рефлексивно, приоткрывает горло, и Гейл низко стонет ему в рот. И Рэнди бы это ударило в солнечное сплетение, потому что Брайан, Брайан, никогда не стонет в поцелуи, но Рэнди дело бы не было и до разразившейся в этой комнате третьей мировой. Он пьян и возбуждён так, что словно каждая отдельная клетка в его теле наливается жаром и рвётся уплыть к потолку. Рэнди всасывает язык Гейла губами, проезжается по нему своим языком, непроизвольно впечатывая себе в долгосрочную память это влажное вязкое скольжение во рту и горько-жжёный привкус бурбона на губах. И когда Гейл сам приоткрывает рот, позволяет Рэнди ворваться внутрь, за острую кромку зубов и притереться к рельефному нёбу, Рэнди, прокляв всё, неровно двигает бёдрами. Сбивчиво, наугад. И слышит, как резко задыхается под ним Гейл, впиваясь резцами в нижнюю губу Рэнди. Рэнди оттягивает голову назад, зубы вдавливаются сильнее, не желая отпускать, но Рэнди всё равно, Рэнди двигается, не обращая внимания на острую колкую боль в губе и на то, как жгуче кромка джинсов натирает тонкую кожу, обтянувшую тазовые кости. Гейл резко и коротко дышит под где-то его ртом и Рэнди думается, что он, должно быть, чувствует то же самое: тягуче-взрывные горячие всполохи, расползающиеся из паха по всему телу. Должен чувствовать, кажется Рэнди. Гейл чувствует, словно его миру пришёл тотальный пиздец. Особенно, когда Рэнди тянет вверх его левую ладонь, чертыхается, тянет правую и всасывает два пальца себе в рот так, что Гейл чувствует гладкие влажные стенки его втянувшихся в вакуум щёк. Блять. У него на коленях Рэнди уже гремит застёжкой своих джинсов, торопливо пытаясь нашарить молнию трясущимися пальцами, и Гейл просовывает ладонь под ткань, наталкиваясь на влажный твёрдый член. Блять, Рэнди без белья. Какого хера Рэнди без белья? Блять, блять. Это он, Гейл, предпочитает трусов не носить и то, не всегда. А Рэнди… Бля-ять. Гейл в полном и абсолютном ахуе от происходящего. Что ему делать? Он не имеет ни малейшего понятия. Хотя, чем анальный секс вообще различается с партнёрами разного пола? Задница она и есть задница. Рэнди у него под ухом почти перестал дышать, только изредка с хрипением втягивает в себя воздух, и Гейл вталкивает скользкий от слюны и предэякулята палец в горячую тесноту. Рэнди извивается и шипит у него на коленях, крепко уткнувшись Гейлу лбом в плечо и пытаясь ровно дышать. Зачем — кто бы сказал, господи. Ладонь у Гейла сразу начинает ныть из-за неудобного угла и Рэнди, словно читая мысли, приподнимается сам, коленями упираясь в кровать. И снова, вздрогнув, опускается вниз. А потом поднимается вверх. И издаёт при этом такие потрясающие звуки, ещё даже ни разу не подав голоса, что Гейл внезапно замечает собственный стояк, болезненно упирающийся в ткань уже какое-то время. Блять, кто удивлён, поднимите руки. Он притягивает Рэнди ещё ближе, левой ладонью обхватывая ягодицу, заползая пальцами в задний карман. Сука. Указательный ощутимо режет острым тонким уголком. Презерватив? Боже, блять, Рэнди, хороший мальчик. Хороший, подготовленный мальчик. Гейл рвёт упаковку зубами, оставляя вторую у Рэнди в кармане. Из фольги на пальцы течёт прохладная скользкая вязкость. Господи, Рэнди, господи-блять, боже, это смазка? Рэндиблятьсукаохуетьпросто. Гейл вытаскивает палец и, собрав, размазывая, лубрикант, вводит сразу два, вызывая неконтролируемую крупную дрожь у Рэнди и сам пытаясь не шипеть из-за своего стоящего члена, по которому периодически проезжается Рэнди. Беззвучно матерясь, Гейл нащупывает второй пакетик, и, силясь открыть и его, чувствует, как пальцы Рэнди торопливо звенят его ремнём, пытаясь вытащить конец из пряжки, а потом возятся с тугой пуговицей и заедающей ширинкой. Когда он с нетерпеливым рыком отнимает презерватив у Гейла и раскатывает латекс по его члену, текущий к копчику жар начинает немного приглушаться и Гейл отчего-то начинает очень отчётливо понимать, что сейчас произойдёт, если они не остановятся. Но его мозг слишком затуманен виски, травой и жарким запахом секса, чтобы придать оценку сформировавшейся мысли. Он просто хочет, и это единственное, что важно. Рэнди насаживается на него прямо так, за мгновение отшвырнув в сторону собственные брюки и быстрыми отточенными движениями расстегнув джинсы Гейла. Подожди. Подожи, Рэнди, — думает Гейл, когда представляет, как режет его металлическая молния нежную кожу ягодиц и как трётся о неё грубая джинса. Лучше бы он, конечно, об этом не думал, потому что он чуть ли не кончает в ту же секунду. Если бы он когда-нибудь представлял себе трах с Рэнди, чего он, конечно, никогда не делал, как самый на свете порядочный натурал, то именно таким бы он и был: очень торопливым, очень жадным и очень душным. У Гейла влажная от пота футболка и Рэнди тянет её вверх, Гейл послушно поднимает руки и вот Рэнди уже трахает себя, вдавливаясь цепкими пальцами в скользкие плечи. Подожди, Рэнди, — всё ещё стучит у Гейла в голове и, должно быть, он бормочет это вслух, раз Рэнди действительно притормаживает и даже помогает Гейлу спустить джинсы до колен. Прежде чем врезаться в его рот поцелуем, раздвинув губы горячим языком, вымазав губы и подбородок слюной, столкнувшись зубами с резким стуком. Когда Рэнди кончает, он наконец-то понимает, что творилось с Гейлом. Когда кончает Гейл, он наконец-то, впервые за долгое время, может нормально дышать. У него под стиснутыми веками пляшут кружащиеся белые всполохи, а ещё ему должно казаться, что всё это полный пиздец, но почему-то не кажется. Потом всё становится немного легче. Гейл перестаёт рычать на Рэнди и цепляться по пустяками, только иногда сгребает пятернёй его футболку и затаскивает в первую попавшуюся подсобку, где сразу же разворачивает лицом к стене. Гейл знает, что когда-нибудь Рэнди его пошлёт. Он замечает в голубых глазах что-то, похожее на снисходительность, но иногда там — искрящийся гневом вызов. Гейл знает, что рано или поздно Рэнди перестанет терпеть, двинет его со всей силы по почкам и наорёт от души, и ещё Гейл понимает, что ему, Гейлу, надо закончить всё первым, выйти из игры победителем. Но он не заканчивает. Чего Гейл никак не может знать — так это то, что пару лет спустя они будут сидеть в ближайшем баре, рука об руку, и, соприкасаясь бёдрами, травить байки развесившему уши Питеру. И Гейл положит руку Рэнди на колено, и Рэнди улыбнётся, блеснув для Гейла своей яркой улыбкой, и глотнёт пива, слизывая пену с губ, а потом они уйдут курить марихуану до рассвета и смотреть идиотские мюзиклы, которые так любит Рэнди, рассказывать истории из детства и разбрасывать по небольшой гостиной Рэнди листы никуда не годного сценария, и смеяться, смеяться, над мюзиклами, друг другом, над офигевшим Питером. И это будет лучшее время в его жизни. Но пока Гейл много пьёт, курит, выслушивает постоянный ор гримёров, ненавидит Рэнди, трахает Рэнди, не зависает с Хэлом, не смеётся над его шутками, и готов биться головой об стену. И думает, что совершенно сходит с ума. И помнит, когда это случилось в первый раз.