Змеюшка

Малфой присылает сертификаты к «Твилфитт и Таттинг» и в какие-то магазины украшений, косметики и остальных необходимых вещей поздним вечером следующего дня. Вовремя. Я не могу наорать на него или даже просто высказаться слишком резко при Севочке. Шансы на отказ тоже понижаются. Хотя, конечно, я еще выскажусь. И деньги верну. Даже если у меня год уйдет на то, чтоб их вернуть. Вот еще. Дорогие подарки от мужчин принимать. В той жизни сама себе на все зарабатывала и в этой буду. Мне приснилось имя старшего сына прошлой ночью. На воспоминания о неприятных подробностях происходящего в том доме я наложила табу, так что мне запомнилась некая выжимка информации, о которой Малфой не сказал, но которая могла быть полезной. Я б предпочла более подробный вариант, но решила не искушать судьбу такими просьбами. Нонвиус. Как я смеялась. Я все утро хихикала, как идиотка, Севочка даже поинтересовался, но я свернула тему. Надеюсь, мне не придется реально звать так ребенка. Однако адекватного сокращения я тоже придумать не могу. Ему с таким именем еще в школу идти как-то. Вот интересно, девять поколений назад предка Примус звали. Бегемот вспоминается. А ведь в Союзе книжку еще не опубликовали. Древность тут какая. Кстати, о котах и прочей живности. Севочка сегодня попросил собаку. Нет, такую хрень я не заведу. Из собак я уважаю пород пять, максимум десять, и заводить сенбернара, который будет весить больше меня, несколько неудобно. Хотя без зверушки мне скучно. Окей, пойду за мантией, может, выберем кого-то с Севочкой. Новый день наступает неожиданно поздно. Сынок меня едва добудился, а я чувствую себя так, словно сейчас снова усну. Севочка волнуется, а я с удивлением вспоминаю, что люди болеют иногда. При всей моей нелюбви к спорту и измывательствам над собой типа закаливания иммунитет у меня был замечательный, а это тело очевидно плохо приспособлено к окружающей среде. Из плюсов: я прочитала рецепт бодроперцового. Из минусов: я рискую заснуть над котлом. — Мамочка, ты заболела? — спрашивает Севочка. Эйлин часто болела? Грусть, печаль, разочарование. — Да, Севочка. Но я сварю зелье и быстро поправлюсь. — Я умею! Я тебе сварю. — Давай сварим вместе. Мы же оба давно не практиковались. Быстро перекусываем бутербродами с чаем: на более сложный завтрак я не способна, но и оставаться голодными нехорошо. Севочка приносит котел, ингредиенты. Я устанавливаю все это над конфоркой на плите. Сынок подтаскивает себе табуретку. Не видела кухню в доме Тобиаса, но не думаю, что она сильно отличается, так что по автоматизму действий можно судить о том, насколько много внимания уделяла прежняя хозяйка тела обучению сына. Я ощущаю себя настолько слабой, что зелье варит практически один Севочка. Единственное, на что меня хватает — следить, чтобы он не порезался, не обжегся и не травмировался каким-то иным способом. Ждем, пока зелье остынет, но я не понимаю, как снова засыпаю. Просыпаюсь и натыкаюсь на находящийся где-то надо мной испуганный взгляд. Язык немного болит, как если бы я его обожгла. Лежать твердо. Взгляд. Надо мной. Отлипай от пола, идиотка, и успокаивай сына! — Севочка, Севочка, все в порядке, — я сажусь, а в глазах темнеет. — Ты умничка. Мне уже лучше. Он обнимает меня, но быстро отстраняется и, стараясь не плакать, тянет вверх. Я встаю, ощущая дым из ушей. Это довольно забавно, но ситуация к смеху не располагает. Тело болит в местах, которыми я приложилась об пол, а Севочка все еще волнуется. В зеркале ванной вижу потек крови из носа и наливающийся синяк на виске. Залечиваю это дело и умываюсь. Ребенок кивает сам себе и ведет куда-то дальше. Укладывает в кровать и садится рядом. И все это молча. Причем выражение лица у него такое… испуганное, но вместе с тем решительное. — Севочка? — надеюсь, он мне сейчас сам все объяснит, потому что я не знаю, как спрашивать. — Я буду о тебе заботиться. Спи, мамочка. Притворяюсь, что уснула. По-моему, его поведение несколько неадекватно. Я бы в десять, в лучшем случае — в семь, еще могла позаботиться о заболевших родителях, но не в четыре же. Да и я бы делала все с перерывами на приступы паники и хоть какими-то указаниями. Севочка куда-то уходит и его нет довольно долго. Возвращается с книжкой и садится в ногах, готовясь читать. Он не только за книжкой успел сходить, но это можно и потом выяснить. Когда в следующий раз открываю глаза, Севочка во что-то играет на полу. Встаю, смотрю на часы. Судя по всему, он провел около двух часов у моей постели и умудрился не шуметь. Я в абсолютном адеквате, но Севочка ходит за мной хвостиком, как в первые дни. Пока я спала, он убрал все признаки магического действа на кухне. Какая-то странная ситуация. — Спасибо, что позаботился обо мне, Севочка. Теперь я в порядке. Не волнуйся, хорошо? — Пожалуйста. Ты давно не болела. — Напомни мне, пожалуйста, когда я болела в последний раз. — Незадолго до того как мы от папы уехали, а до этого — за три недели, и еще до этого — еще чуть меньше месяца назад. Ребенок удивляется немного такому вопросу, но забывает эти мысли быстро. А вот я несколько шокирована ответом. Нет, я знаю людей, которые часто болеют, но даже для них это три раза в год. Возникает закономерный вопрос: «А что, собственно, с Эйлин?». Мне даже страшно стало. И поспать захотелось, а то вдруг я знаю, но не знаю, в чем проблема. День проходит относительно привычно. Севочка оттаивает из того слишком взрослого и ответственного состояния, а я гадаю, как часто и как давно ему приходилось ухаживать за Эйлин самостоятельно. Интересно, такое детство изглаживается из памяти? Я вообще правильно себя веду с наверняка травмированным ребенком? Вечером приходит Майкл. Севочка принимается расспрашивать его о работе, рассказывает о том, что я заболела немножко, но уже выздоровела. Достаточно наобщавшись, сын сбегает к игрушкам на пол и на нас не смотрит совсем. Майкл же встречается взглядом со мной. Это выглядит так, будто я его поцеловать должна. Ну или мне кажется. Непонимающе на него смотрю и перевожу тему. Отшить бы его окончательно, только жалко. Мальчик милый, но уж слишком… хаффлпаффец. Забавно. Я очень удачно вписалась в тело. По-моему, слизеринец — это идеал человека двадцать первого века: заботься только о себе и о семье, зарабатывай денежку и живи в свое удовольствие, а всякая там благотворительность, справедливость и прочая метафизика — не в ущерб себе и в ограниченном количестве. Я вот кровь сдавала: все полезнее непонятно куда уходящих денег. Сидим мы неожиданно долго. Я даже успеваю уложить Севочку спать. Теперь мне некуда переводить взгляд, так что я почти все время смотрю на Майкла. Это несколько неловко. — Я на этой неделе еще только в воскресенье смогу прийти. — Почему? — В пятницу день рождения у отца, я уезжаю вечером и остаюсь на две ночи. Ох, мама опять попытается меня с кем-то познакомить. — Хоть насильно не женят. И вдруг мне становится действительно жаль Эйлин. Я как представила, что меня сразу после школы силком отдали бы замуж за непонятного дядьку вдвое старше, у меня сердце на секунду остановилось. Это я в версии «далеко за тридцать» могу подробно объяснить, в каких ситуациях надо было поступить иначе, а в восемнадцать я б могла и не такое отчудить. Замужество с Тобиасом — это, конечно, неправильно, а в него она вляпалась уже более взрослой, но в общем и целом, я перестала ощущать ее такой уж идиоткой. — Ты?.. Хотя это, наверное, не мое дело. Я улыбаюсь. Надо же, а ведь Майкл стал мне своим, раз я в его присутствии забываю за лицом следить. Как же мне нужен друг, которому можно рассказать то самое, метафорическое «всё». Доверять кому-то надо, а у меня из кандидатов: Майкл, который после слов о колдовстве пошлет меня в психушку, если не на костер, да Малфой, который Малфой — и это уже достаточная причина для недоверия. — Может, поедешь со мной? — Майкл… — Исключительно для прикрытия. Она подумает, что мы вместе и… — Майкл, — я перебиваю довольно резко. — Я старше тебя и я с ребенком. Да ни одна нормальная мать не согласится с таким выбором, так что это будут ужасные выходные. Кроме того, я просто не хочу. Я терпеть не могу мероприятия, на которых практически никого не знаю, это заставляет меня нервничать. — Ладно, хорошо. Прости за это. Мне просто кажется, что я тоже заставляю тебя нервничать и что мое общество тебя тяготит. Что ж мы такие проницательные-то, блин? Вот я не могу ни соврать, ни прямо сказать. Как люди вообще умудряются, осознавая, что не нужны, не уходить в закат, а оставаться и этому самому человеку ныть про его безразличие? Не полюблю я тебя. Я тебя даже не пожалею, потому что ты тогда вообще не уйдешь. И раз мы оба это понимаем, почему бы тебе не прекратить сюда ходить? — Ты не заставляешь меня нервничать, от тебя не исходит угрозы. Но я… Понимаешь, ты надеешься, что что-то изменится и я тебе отвечу. И я по себе знаю, что невозможно запретить себе надеяться, так что я тебя в принципе ни в чем не виню… Майкл, так уж сложилось, не знаю в воспитании ли дело или это врожденная черта, но меня преследует чувство, будто я обязана оправдывать чужие надежды. И я знаю, что твои надежды я не смогу оправдать никогда, поэтому… Я тебя не гоню, просто мне трудно, — я окончательно путаюсь в словах и замолкаю. Мы проводим в тишине несколько минут. Я надеюсь, ему хватит характера уйти. — Я приду ещё раз, чтобы попрощаться с Северусом и все ему объяснить. Не хочу, чтобы он винил себя или тебя. Я открываю глаза и ловлю его взгляд. Всегда бы там такая решимость светилась. Как-то грустно. Будто бы в ответ на мою мысль выражение его глаз меняется. Мне становится стыдно, что я могу заставить кого-то так тосковать. — Последнее желание казнимого? — Поцелуй прекрасной принцессы. — Где же я такую возьму? Сама как-то мало на эту роль гожусь. Майкл меня целует и сбегает. Самое обидное, что я бы и больше позволила. Все равно дальше нас не уйдёт, а для здоровья полезно. Встаю и иду закрывать за ним входную дверь. Хэлен стоит на площадке, смотря вниз. Она оборачивается ко мне. — Что он убежал, как от огня? — Меня испугался. Не везёт мне на мужчин. — Сейчас приду, жди. В общем, мы сидим и надираемся с ней. Неуспех. Я пыталась отпинаться, аргументируя тем, что у меня сын, которому после отца-алкоголика не стоит видеть меня пьяной или с похмелья. Только… Надо в некоторых ситуациях, а то нервы сдадут в самый неподходящий момент. Хэлен рассказывает про единственного любимого мужчину, потом про отцов сыновей, я сначала отмалчиваюсь, потом объясняю всю ситуацию с Майклом. — Ты чего? Он же надёжный парень. Не гони его так, о сыне подумай. Любовь — штука ненадёжная, а незамужней жить нехорошо. Трудно, скучно. Северусу твоему отец нужен. Больно мягко ты с ним: ни прикрикнуть, ни отшлепать, зовешь всё ласково. Он же мальчишка. — Севочка и слова прекрасно понимает. Допиваем. Хэлен уходит, и я очень этому рада. Не хочу с ней ссориться. Только вот терпеть не могу, когда меня учат жить. Я не умею не думать о себе, и даже начиная думать о ком-то ещё, я не ставлю чужие интересы выше своих. Коль мне жить с мужчиной, я и буду выбирать себе мужа, а не ребёнку отца. Да, появится новый критерий: хорошие отношения с Севочкой. Что до воспитания ребёнка: его, по-моему, на жизнь вперёд выпороли. Он мне и повода ругаться не даёт. Ох, и всё-таки, ужасно муторно на душе. Надо мне перестать так остро реагировать на что-либо, но это все подождет. А пока надо проспаться.